Владимир Файнберг - Карта реки времени
«Неужели послезавтра и вправду все кончится?» — подумал я, уплывая в голубую даль.
Высоко надо мной послышался гул и я увидел в небе звено истребителей.
Как человек, чьё детство прошло во время войны, я не то, чтобы втянул голову в плечи, а моментально, в который раз вспомнил описанную мною в стихах и прозе ночь…
Очередная бомбёжка Москвы. «Граждане, воздушная тревога!?» — неустанно повторяет радио. Мама будит, торопит, помогает одеваться, больно тащит за руку из дома на улицу. И вот мы в молчаливом потоке других москвичей бежим к метро «Охотный ряд». Подземное убежище уже близко. Там можно укрыться от взрывов бомб, от свистящих осколков снарядов.
Спотыкаюсь, наступив на развязавшийся шнурок ботинка, падаю на асфальт.
С крыши гостиницы «Москва» ухают зенитки, в небе мечутся, скрещиваются лучи прожекторов.
Мама дрожащими пальцами завязывает, и никак не может завязать проклятый шнурок.
Наконец, вбегаем в вестибюль метро, спускаемся переполненным эскалатором к платформе, заполненной копошащимся муравейником людей, которые расстилают матрацы, коврики, укладывают досыпать плачущих детишек.
Мама находит свободное местечко у самого края платформы. Внизу, в отблесках электрического света поблёскивают рельсы. Из черноты тоннеля сквозит холодом. Два каких‑то пацана со своим заснувшим дедушкой сидят рядом, свесив вниз ноги. У меня пересохло во рту. И мама отправляется на поиски воды. Пока её нет, пацаны подбивают пойти погулять в тоннеле. Благо поезда не ходят. Помогают спрыгнуть на рельсы.
Тоннель затягивает нас в своё чёрное жерло. Только редкие огоньки мерцают на его своде.
Мы идём долго. Или так кажется. И вдруг навстречу колеблющийся свет фонарика.
«Шпионы, — шепчет один из пареньков, — фашистские диверсанты».
Но это милиционер. Подозрительно освещает нас фонариком, оглядывает. Спрашивает, не видели ли мы мальца. На всех станциях объявили по радио о пропаже какого‑то ребёнка. Он уходит искать дальше. Мы тоже решаем принять участив в поисках. Заглядываем во все ниши тоннеля. На каком‑то его разветвлении собираемся разделиться. Так получается, что дальше я должен идти в одиночестве. Мне становится страшновато. К счастью, как раз в этот момент бегом возвращается милиционер. Спрашивает: «Кто из вас Файнберг Володя?»
Так я, оказывается, искал сам себя!
Сохранилось фото тех лет. Я в большой папиной кепке. Улыбаюсь. Как приказывали тогда фотографы.
Вот оно, воспоминание детства, до которого следовало дойти вверх по реке Времени, памятуя рекомендации психоаналитика.
…Теперь, после моря на берег выходить было холодновато. Я растёрся полотенцем, перекинул его через спинку стула, оделся. Сидел, взирал на морской горизонт. Пустой, как в первозданные времена. Думал о том, что глядя на ту фотографию мальчика в кепке, никто не поверит, что я — тот самый Володя. Получалось, жизнь прошла, надеяться на манипуляции со стрелкой «биологических часов» не приходится. Через какое‑то, возможно, очень короткое время придётся помереть. Как всем, кто по–своему задавался той же целью.
Так перемёрли средневековые алхимики со своим «эликсиром бессмертия». Так умер знаменитый учёный, лауреат нобелевской премии Мечников, пообещавший продлить человеческую жизнь с помощью волшебной «болгарской палочки», обретающейся в простокваше. Умер, считавшийся мудрецом знакомец Льва Толстого библиотекарь Федоров- автор толстенной «Философии общего дела», где он развивал идею практического воскрешения аж всего умершего за всю историю Земли человечества! Один за другим умирают генетики, вроде бы реально добившиеся клонирования, создания живой копии данного человека, данной личности.
Все эти люди были не глупее меня. Но и у них ничего не получилось. Ведь сказано же в Библии, что век человека семьдесят лет. Должен благодарить Бога за то, что дожил до семидесяти пяти в нашу эпоху «войн и революций».
— Мистер! — раздалось вдруг у меня за спиной.
Чья‑то рука подавала свалившееся со спинки стула полотенце. Я обернулся.
Ослепительно улыбающаяся стройная девушка, лет пятнадцати, подбоченясь, стояла передо мной. Чёрные, кучерявые локоны были прихвачены белой косынкой. Красный лифчик и короткие чёрные шортики, составляли всю её одежду.
— Грацие, — сказал я — Спасибо.
— Парла итальяно?! — обрадовалась девушка.
— Но.
Я не мог понять, откуда она взялась на пустом пляже. Словно возникла из воздуха.
— Сей страниеро! — уверенно заявила она, — Ты иностранец.
— Соно руссо.
— Я знаю твой язык! Видела тебя в церкви «Святого семейства» у дона Донато, — радостно заговорила она по–русски с сильным акцентом, но правильно.
То, что в Италии принято обращаться на «ты», создавало неестественное ощущение близости.
— Кто ты? — спросил я. — Откуда ты взялась?
Вместо ответа, она широким жестом указала куда‑то вбок, и я увидел поодаль расстеленную на песке циновку с аккуратно сложенной одеждой.
— Кто ты? — снова спросил я, — Как тебя зовут?
— Миха.
— Миха? Что за имя? Миша?
— Нет, Миха. Михаэла. Я румынка. Из Бухареста. В школе учила русский язык.
— Понял.
— Правда, понял? От полноты чувств она перевернулась в воздухе, прошлась вокруг меня колесом и снова встала на ноги. — Тебе гимнастика нравится?
— Угу, — уныло кивнул я, завидуя её задорной молодости, точёному телу, — Что ты тут делаешь? Отдыхаешь?
— Живу! — она вдруг растянулась в шпагате, потом перевернулась через голову, сделала несколько кульбитов, вскочила. Сияя, показала в сторону павильончика, — «Мама!»
Оттуда, тяжело увязая в песке, шла невысокая, полненькая старушка с объёмистым пакетом в руке.
— Не уходи. Подожди, — девушка стрелой полетела к ней навстречу, взяла из рук пакет. И они потихоньку пошли к циновке.
Старушка выглядела слишком старой, чтобы быть матерью столь юного существа. С другой стороны, я и сам наверняка кажусь слишком старым отцом своей восьмилетней дочери. Недаром незнакомые дяди иногда говорят ей: «Как хорошо выглядит твой дедушка!»
Я посмотрел на часы. Пора было идти на набережную встречать Донато.
Миха легконого бежала ко мне, будто не касаясь ступнями песка.
— Ешь! — в одной руке у неё был обёрнутый в бумажную салфетку кусок пиццы, в другой- вощёный стаканчик с горячим кофе. Сейчас подойдёт познакомиться мама. Хорошо?
«Зачем мне это нужно?» — подумал я. Однако, пиццу, хоть я её и не люблю, покорно съел, запил кофе. Славное создание определённо забирало надо мной верх.
— Вот моя мама!
Седая старушка, приветливо улыбаясь, забрала у меня опустевший стаканчик и салфетку.
— Спасибо.
Старушка беспомощно взглянула на дочь.
— Не понимает по–русски? — удивился я.
— Эта мама итальянка. Она моя вторая мама. Первая мама с папой в Бухаресте. Пьяницы. Лишены родительских прав. Год назад эта мама удочерила меня, взяла из детского дома. Понимаешь? Теперь я живу у неё в Барлетте. Учусь. Занимаюсь гимнастикой, акробатикой. Хочешь, пойдём плавать?
— Миха, переведи своей маме, что у неё прекрасная дочь, очень красивая. А мне пора к выходу. Там будет ждать дон Донато.
— Можно я тебя провожу?
— Как хочешь, — я взял свой стульчик.
Миха решительно отобрала его. И мы пошли в сторону павильончика.
«Что ей от меня нужно? — думал я, — Как старый хрыч не должен представлять для неё никакого интереса.»
И остро почувствовал, как эта мысль изгадила все чудесное, что успело возникнуть между непосредственной, чистой девушкой и мной,
— Завтра придёшь на пляж? — спросила она, стоя уже рядом на краю тротуара.
— Наверное. В последний раз.
— Я тоже приду.
Не знаю, о чём бы подумал читатель, увидев меня с этой полуголой красавицей. Зато знаю, о чём бы подумала моя жена Марина. С минуты на минуту должен был подъехать Донато.
Избыток сил переполнял девушку. Она снова прошлась колесом вокруг меня пo асфальту. Миха была полна радости жизни. То есть свободы. Абсолютной свободы.
Ощущение собственной изгаженности, несвободы настолько пронзило
меня, что ныряя в машину подъехавшего Донато, я даже не кивнул ей на прощанье.
— Сегодня обедаем у Габриеле, — сказал он, — Ждёт нас к часу дня.
— Габриеле? Кто это?
— Мой брат.
— Слушай, Донато, а эта девушка Миха, с которой ты сейчас видел меня, что она такое? Ты знаешь её?
— Наша старая прихожанка взяла Миху из приюта в Бухаресте.
— Сейчас ей сколько лет?
— По–моему, четырнадцать. Одарённая, хорошая девочка. Чистое сердце.
Стало ещё гаже на душе. Чтобы сменить тему, попросил:
— Можем мы после завтрака поехать в магазин? Возьму деньги и купим компьютер.
— Сегодня воскресенье. Все закрыто. Завтра найдём магазин, найдём компьютер. Не беспокойся.
