Всеволод Фабричный - Самоед
Что же это? Я расскажу, я расскажу… Только лишь прервусь на секунду чтобы сообщить вам насколько улучшилось мое настроение. Я предвкушаю, я слегка пританцовываю, едва слышно хихикаю и от возбуждения без устали повторяю одно и то же матерное слово. Я почти что нахожусь в эпилептической ауре — все кажется ярче и внушительней. Мне моментально хочется в туалет по большому, но это после. Сейчас я имею право только лишь со страшной силой выпускать газы и несколько раз пробежаться по своему проходу «A», и в нескольких местах слегка раздвинуть коробки с товарами — настороженно заглядывая в проход «Б»: кто там и смотрят ли на меня. Чтобы мои ботинки не топали — я бегу на цыпочках, чуть–чуть подавшись торсом назад, напоминая при этом всемирно известного комика и немного опасного дурака Мистера Бина.
Это гомеопатические капли с двадцатисемипроцентным содержанием алкоголя. Они называются «Спасительное Лекарство». Крохотные бутылочки по двадцать и по десять миллилитров. Я предпочитаю двадцать. Доза капель такова: пять–восемь капель на стакан воды. Ну да! (простите — но я, вот, даже сейчас когда пишу это — зашелся от смеха!) Скажите лучше: восемнадцать бутылочек сразу! Это будет три пачки. В пачке — по шесть бутылочек, каждая из них в маленькой желтой коробке. Капли — самые разные. У нас их около тридцати видов. Каждый вид от чего–нибудь помогает. «Вишневая Слива» — мои любимые. Легенда гласит, что «Слива» помогает от стресса у людей и собак. Я полностью «за». Восемнадцать бутылочек — это будет триста шестьдесят миллилитров. Несколько тысяч капель. После такой интенсивной терапии — мой стресс канет в лету уже через десять секунд. Кроме экстракта вишни и сливы в состав моих гомеопатических фаворитов входит: вода, алкоголь (ну это я уже упомянул), и еще несколько разных травяных и цветочных экстрактов — по–моему климатис, роза и… дальше не помню.
Убедившись что ни в одном из проходов не присутствует какой–либо человеческой активности — я быстро подхожу к коробкам с каплями, которые навалены около стены, рядом с пакетиками органически выращенных орехов.
Я быстро хватаю три пачки, засовываю их в штаны (одна посреди живота, две — по бокам) и как можно сильнее натягиваю свитер. Мой пояс не дает пачкам провалиться в штанины. Он поддерживает их. Я выгляжу слегка беременным — восемнадцать коробочек все таки….Если хоть одна пачка провалится ниже, например непослушно скользнет в трусы — это уже не будет беременностью, а запущенным случаем паховой грыжи.
Мне очень больно. Острые углы пачек вгрызаются в мою худую плоть. Ах! Картонные волки! После — на коже вздуются временные рубцы. Живот мой должен быть максимально втянут — иначе пояс не удержит пачки и они выскочат наружу. Трудно дышать. И как я уже говорил — дико хочется какать.
На складе два туалета — один наверху около офиса и столовой, второй здесь — внизу. Нижним туалетом нам пользоваться не рекомендуется, потому что помещение склада снимают сразу две компании и нижний туалет нам не принадлежит. Мне сейчас не до правил. Я беру со своей тележки лист бумаги с заказом и, прикрывая свой внезапно выросший живот, боком по–крабьи прохожу мимо деревянных столов за которыми мои сотрудники пакуют товары. Кажется никто не заметил. Я прохожу в подсобку которая предлагает мне следующие варианты пути: через белую дверь — на улицу, вверх по лестнице — в офисы и наконец в небольшую помещение, в котором взвешивают заказанное тофу, отмывают в грязнейшей раковине запачканные при перевозке товары и держат всякий ненужный хлам. Вторая дверь в этой комнате ведет в туалет. Скорее! Скорее!
Я рысью пробегаю сквозь комнату, поворачиваю налево, лихо бью ногой по крысоловке, коварно поставленной около хитросплетения каких–то труб — она хлопает и переворачивается. Забегаю в туалет, дрожащими руками закрываюсь на замок, открываю дверь кабинки, снимаю штаны. Пачки с каплями моментально падают на пол. Выстреливая дерьмо как из пулемета — я закрываю глаза и задыхающимся шепотом несколько раз повторяю — «О, Господи!». Наконец, когда первый фекальный шквал закончен — я немного наклоняюсь и подбираю первую пачку с пола. Начинаю сдирать с них полиэтилен. Через тридцать секунд я уже подтираюсь, а восемнадцать коробочек аккуратно по–военному выстроены на полу. Усыхая от нетерпения, я начинаю вынимать из них бутылочки. Минуты через две — восемнадцать бутылочек аккуратно, и даже еще более по–военному выстроены сверху на унитазном бачке. Я беру шесть бутылочек и снимаю с них колпачки в которых встроены пипетки. Кладу пипетки в карман. Раскрываю рот до неприличия широко и всовываю в него горлышки шести бутылочек. Крепко язык с небом — жду несколько секунд. Это «Спасительное Лекарство» не Jack Daniels — поверьте на слово. Вкус довольно ужасен… Немного напоминает коньяк… Достигнув необходимого мне астрала — я коброй убираю язык. Капли с бульканьем льются мне в рот, но я пока не проглатываю. Через пять секунд — бутылочки пусты и щеки мои вздуты как два дряблых апельсина. Я жду еще секунду и глотаю.
Еб твою мать! Рвотные позывы настолько сильны, что я использую все ресурсы свой фантазии, чтобы отвлечься. Я представляю курятник, как я захожу в него и насыпаю голодным курам их любимый комбикорм. Я представляю чистый женский затылок, который так приятно целовать никотиновыми губами. Я представляю круглые камни на дне быстро текущей горной реки.
Все. В этот раз пронесло. Бывало и хуже. Сейчас главное не останавливаться и дышать ртом. Если я задышу носом — мне крышка. Осталось всего двенадцать бутылочек. Следующие шесть будут еще тяжелее и возможно я чуть–чуть сблюю. Но это не беда — я проглочу рвоту пока она не брызнула из моего предусмотрительно сжатого рта. Так. Теперь осталось всего шесть. Я начинаю потихоньку сомневаться — а смогу ли? Я смотрю на себя в зеркало и с какой–то извращенной гордостью думаю — «Сева, до чего ты дошел…» Мое лицо цвета парной говядины, глаза щедро слезятся, руки дрожат как две вареных креветки, если их потрясти за хитиновые хвостики. Я смогу. Я обязательно смогу. И, что вы думаете? Я все таки смог!
Люди стремятся к своим целям. Кто–то вставляет зубы, кто–то становится нейрохирургом, кто–то, мазохистски экономив всю жизнь, наконец–то покупает небольшую, но милую дачу… Я же героически осиливаю восемнадцать бутылочек с каплями в складском туалете на двери которого написан стих:
«Here I sit so broken–heartedPushed and strained but only fartedMany tunes my rectum singsUntil I break my sphinсter ring»
Богема! Не только дорогие напитки, но еще и поэзия!
Я аккуратно складываю пустые бутылочки в их коробочки. Обертываю их бумажным полотенцем для вытирания рук. Кладу сверток на дно мусорной корзины. Прикрываю чужими, мокрыми кусками полотенца. Китаец–уборщик не заметит. От восемнадцати пипеток в кармане я избавлюсь позже.
Выхожу из туалета. Опьянение уже наступило, но пока это всего лишь эхо. Настоящий звук донесется до меня через пять минут.
Я вбираюсь по гулкой деревянной лестнице, покрытой пыльной ковровой обивкой. Захожу в столовую, вынимаю из кармана куртки сигареты и плеер. Спускаюсь вниз, выхожу на улицу. Перерыв будет только через час, но меня никто не заметил. Это словно массовая Камера Обскура — все они слепы и я потешаюсь на ними, ворую их товар, делаю себе маленькие радости.
Я закуриваю, включаю свой плеер. Сегодня я слушаю The Pogues — музыка которая несказанно подходит для того, чтобы в конце февраля стоять около своего склада, быстро пьянеть и смотреть влажнеющими глазами на проезжающие автомобили, железную дорогу и высокие сосны близлежащего леса. День Святого Патрика — ничто. Я, извините, на херу вертел этот день. И вообще — я ненавижу негласное правило — выпивать по праздникам. В день Нового Года вы никогда не увидите меня под мухой. Я также не люблю Олимпиады и всю эту спортивную истерию. Я хочу чтобы после моей смерти на надгробии у меня были выгравированы следующие слова: «he never played sports» (это я так — к слову).
Теперь, после усиленного лечения каплями — мне относительно спокойно и комфортно. Я больше не дерусь с призраками и, какое–то время я могу находиться на планете Земля в качестве полноправного жителя. Желудок горяч как выпечка на лотке, в ушах пронзительно свистит комариная бригада.
Я докуриваю и достаточно нахально иду назад к своему рабочему месту. Я знаю, что к конце рабочего дня мне будет плохо, депрессивно и одиноко. Все уйдут домой, и я еще час буду подметать пол и ждать курьеров, которые заберут поддоны с выполненными заказами. Меня будет тошнить (потому что к обеду я добавлю еще десяток бутылочек), у меня поднимется температура, мне будет стыдно и немного страшно. Но это будет.
Сейчас я могу спокойно подойти к пакующим товары женщинам, сказать им что–нибудь веселое и остроумное. В данный момент они не кажутся мне таким уж набитыми дурами… Их даже немного жаль. У кого–то есть дети… Все таки я зря так окрысился на них… Я сам–то порядочная падаль… Они, несмотря на их недостатки — все таки малооплачиваемые. Если не сказать: голь перекатная… Я всегда сходился с такими людьми — с ними немного легче жить. Если у человека много денег он, сам того не желая, становится дешевой гнидой… Длинными медицинскими пиявками присасывается к нему капитал. Становится страшно сделать что–либо безрассудное: пиявка может оторваться.
