Николя Фарг - Вот увидишь
И после того как он уснул, я продолжал наслаждаться этим обыкновенным чудом: твой ребенок жив и совершенно здоров. Потом тоже отправился спать. Прошла ночь, и наступил новый день. Я привел Клемана в детский сад, как делал каждое утро, и дымка благодати начала постепенно рассеиваться. В тот же вечер, можно не сомневаться, я снова кричал на Клемана, требуя, чтобы он ел над тарелкой, не ронял куски на пол и пользовался столовыми приборами.
Я поднял голову. Экран компьютера показывал, что сеанс завершен. Несколько долгих секунд я размышлял, что удерживает меня от того, чтобы встать и тоже броситься под колеса автобуса или поезда метро. Потом вновь задал компьютеру поиск в Интернете и ввел на сайте пассажирских перевозок «Париж» и «Уагадугу». Через три дня был прямой рейс из Руасси за девятьсот сорок один евро. Даже не попытавшись отрыть у другого оператора более дешевый билет, в ответ на вопрос об аннуляции я отметил галочкой «нет», ввел в клетки номер карты «Visa», завершил сеанс, заплатил менеджеру-индусу и вышел.
«Но что же вы там собираетесь делать?»
Вместе с летом, вступившим в свои права на этом жарком тротуаре, сообщение Гислен, вопреки всяким ожиданиям, приоткрыло в моей груди что-то светлое. Мне понравилось это «но», с которого начиналось послание. Оно придавало сообщению живости, человечности, заинтересованности. Не придумав ничего умного, я, испытывая некое юношеское нетерпение, в ожидании вдохновения убрал телефон в карман.
Когда Клеман был жив, я иногда спрашивал себя, на что была бы похожа моя жизнь, не будь у меня ребенка. Я задавал себе вопросы, которые никогда бы себе не задал: сколько бы денег я мог сэкономить; сколько путешествий мог бы совершить; а главное — со сколькими женщинами мог бы свободно встречаться, не сверяясь с расписанием, не будучи обязан разбираться с его делами, не будучи обязан каждое утро отправляться в свою контору, чтобы заниматься работой, которую не люблю, с единственной целью — заработать на регулярную оплату квартиры и дать сыну по возможности обеспеченное существование. Это я, который в двадцать пять лет, в один прекрасный, но не слишком удачный для нас с Элен день, обрюхатил ее, а потом тайно, поскольку очень боялся ее потерять, если предложу ей сделать аборт, молился, чтобы она не вздумала сохранить ребенка. Я, слишком трусливый, чтобы согласиться прожить с ней без детей целую жизнь, завидовал тысячам немцев моего возраста, которые ежегодно решались на вазэктомию, ни на секунду не задумываясь о том, что способствуют истреблению своей нации. И тот же я, когда родился Клеман, погрузился в бессонные ночи, молочные смеси, необходимость клянчить у начальства прибавку, чтобы обеспечить будущее, начал восторгаться только одним — семьей.
— Представляешь, если бы мы остались, как они… — игриво шептал я на ухо Элен, когда мы, схватившись вдвоем за ручку коляски Клемана, смотрели на наших холостых сверстников, восстанавливавших силы, сидя в кружок на газонах парка Монсури.
Я сделался настолько нетерпимым к беззаботности и молодости, что в конце концов и себя убедил в том, что быть мужчиной — значит быть отцом, и точка. Что быть мужчиной — значит иметь смелость поставить крест на своей свободе и впредь рассматривать будущее лишь как будущее своих детей. Что напрасно иные бороздят океаны в ореховой скорлупке и выигрывают войны на другом краю планеты. Все это лишь игрушки, если хотя бы один раз в жизни они не решатся на истинное самоотречение, каковым является нерасторжимая связь со своими детьми.
Что-то вроде зыбучих песков снова зашевелилось у меня в животе. Я вытащил мобильник. «У вас есть время пропустить стаканчик?» — написал я, недолго думая, однако все же стараясь придерживаться эпистолярного стиля Гислен.
При жизни Клемана я иногда думал: «Окончив учебу, он свалит. Тут-то у меня начнется жизнь». Хотя я подозревал, что перестать жить ради детей невозможно. И что после того, как он станет бакалавром, мне придется помочь ему снять комнатушку под крышей на время учебы. А для этого подписать солидарное поручительство с хозяином и, чтобы он был спокоен, представить ему мои квитанции о зарплате государственного служащего. Оплатить кое-какие ремонтные работы, купить сыну кровать, постельное белье, стол, холодильник, микроволновку, посуду и новый ноутбук. Мне предстоит каждый месяц переводить на счет Клемана деньги до тех пор, пока, годы спустя в лучшем случае, мой сын выберет бессрочный трудовой договор какого-нибудь служащего. Тогда наконец я успокоюсь и смогу свободно распоряжаться своим временем и всей своей более чем скромной зарплатой.
Новое сообщение у меня в кармане: «Сейчас?» Тон, не оставляющий места для двусмысленности. Мое сердце учащенно забилось. Я написал: «Если можете, то да. Где хотите». Скорбь, лишив значимости все остальное, по крайней мере, придавала мне смелость сделать первый шаг, чего я в себе никогда не подозревал.
Идя по улице Фобур-Сен-Дени, я вновь вспомнил о полученном мною когда-то, во времена Миталя, предложении поехать в Румынию начальником технического обеспечения при посольстве Франции. Еще даже не ознакомившись с составленной для меня Миталем должностной инструкцией, я сразу подумал: «А как же тогда с Клеманом?» Именно это я и сказал Миталю, когда он протянул мне документ:
— А как же тогда с моим сыном?
— Своего сына, — с умиротворенной и довольной улыбкой отвечал он мне, — вы сможете записать во Французский лицей в Бухаресте. Я полагаю, уровень там превосходный.
Затем я прочел проект трудового договора. Мне предназначалась роль руководителя группы из десяти человек, соответствующий рабочий бюджет, кабинет, расположенный в сердце румынского эквивалента Министерства народного образования, ежемесячный оклад не менее двух с половиной тысяч евро. А вдобавок освобождение от налогов, коэффициент экспатриации в размере около двух тысяч евро, а также семейная прибавка в одну тысячу евро как официальному опекуну собственного сына. Кроме того, служебный автомобиль, свободные выходные, надбавка к отпуску и два перелета Бухарест — Париж и обратно для нас с Клеманом за счет Министерства иностранных дел Франции.
Все эти сведения могли бы произвести смятение, сравнимое, я полагаю, с тем, которое можно испытать, выиграв в лотерею сумму, достаточную для того, чтобы изменить вашу жизнь. Я же как можно шире улыбнулся Миталю и пообещал поскорее дать ответ. Но внутренний голос подсказывал мне, что я не поеду.
— А как же я? — имела наглость спросить меня по телефону Элен несколько минут спустя. — Ты обо мне подумал?
— Ты могла бы видеться с Клеманом во время школьных каникул, — попытался я парировать, прекрасно понимая, что партия проиграна еще до начала. — Шесть недель — это ведь не так долго?
В тот же день, по дороге из школы, я рассказал о своих планах Клеману. Как и его мать, он ответил «нет».
— Почему? — спросил я, равно удивленный и раздосадованный. — Чего тебе будет не хватать, если мы оба уедем?
— Мамы, — не задумавшись ни на секунду, ответил он, впервые вызвав во мне ощущение сыновнего предательства, сходное с любовными терзаниями.
— Свяжись с адвокатом, — тем же вечером поддержала меня Анна, — от таких предложений не отказываются.
Спустя три дня адвокат из бесплатной юридической консультации мэрии нашего округа разъяснил мне, что подобные перемены в жизни восьмилетнего ребенка допускаются только с согласия матери. Но судья по семейным делам не позволит мне увезти Клемана, если переезд не будет оправдан более неопровержимыми аргументами, нежели просто профессиональная удача, которую нельзя упустить. Я ведь не потерял работу в Париже, не так ли? К тому же, но это между нами, Бухарест совсем не то, что надо. Нет, если говорить серьезно, единственно правильное решение — ехать одному, оставив Клемана на попечение Элен, и требовать права проводить с сыном все школьные каникулы. Учитывая, что я всегда проявлял себя как примерный отец, добиться этого вполне реально.
Вот так, дабы избежать риска всю жизнь сожалеть о том, что, эгоистически не прислушавшись к требованиям бывшей супруги и сына, уехал за границу, чтобы удвоить зарплату, я упустил единственную выпавшую мне возможность сделать свое существование более привлекательным.
— Видать, тебе не так уж хотелось, — упрекнула меня на следующий день Анна, и в ее голосе звучало легкое раздражение.
Разумеется, она не ошиблась. Отцы, даже самые любящие, всегда не колеблясь на время оставляли своих детей, чтобы удовлетворить собственные нужды: рыбаки, капитаны дальнего плавания, военные, коммивояжеры. Что никогда не мешало их детям расти, развиваться и потом в свою очередь становиться хорошими отцами и матерями семейств.
Я же, с того самого дня, когда родился Клеман, постоянно без всякой причины считал себя потенциально виноватым в том, что покидаю его. Первое, что я говорил женщинам, с которыми встречался, когда Элен меня бросила:
