Франко Арминио - Итальянская новелла. XXI век. Начало
Я стоял перед мусорными баками. Это была правда, которую я всегда знал, истина, приводившая меня в ужас долгими ночами. Но той ночью, одинокой и заколдованной, гнетущая мысль об утрате индивидуальности вдруг стала для меня ярче и отчетливее. Да, именно так, и я, как и мой велосипед «Кольнаго», был чист, прост и спокоен. Исчезнуть, раствориться — было моим призванием.
Подлинные причины моих отношений, в которых не было любви, отношений с отцом, с семьей, с немногими друзьями — все это вдруг прояснилось. Мое назначение было не в существовании, а в исчезновении. Мой путь лежал в этом направлении. Я снова закричал, но не от страха, а от жажды быть замеченным. Я был там! Там! Чтобы за мной пришли. Чтобы смешали меня с прахом. Кто был там? Кто пришел за мной?
«Кто здесь?» — закричал я. Теплый ветер окутывал меня покрывалом ночного воздуха, влажного и серого. Священным туманом последних минут.
Может быть, смерть была чем-то родным, приютом, манящим и убаюкивающим. Где жизнь — там всегда отчаяние и вновь надежда, где смерть — лишь смерть, четкость, ясность и честность. Где жизнь — там смятение, судорожный расчет и бесконечные сомнения. Где смерть — все замолкает и помогает тебе забыться. Моя рука, помимо воли, стала обмазывать лицо зеленым веществом. Оно было блестящим, и я блестел. Я уверенно встал и пошел через кучи мусора; за дальней кучей я присел и положил руки на жизнерадостное существо, которое там сидело, наблюдая. Оно было мягким и позволило себя погладить. Эта прелесть спросила, узнал ли я ее. Я ответил, что да, хотя на самом деле я ее не знал. Я никогда не видел ничего более прекрасного и доброго.
— Кто ты? Скажи мне, — спросил я. — Ты пришла за мной?
— Молодец! Догадался. Но на самом деле я не здесь. Ты ведь знаешь? Ты понял?
— Да, я все понял, — ответил я.
Она мне кивнула, и я присел рядом. Я не хотел разочаровать ее и боялся проронить хотя бы одно слово. Я хотел, чтобы это мгновение никогда не кончалось.
— Ты молодец. Это хорошо, что ты все понял.
— Да, — сказал я, не отрывая от нее взгляда.
— И ты знаешь, что я должна уйти.
— Конечно, — ответил я.
— Тогда я прощаюсь. Вернусь за тобой в следующий раз. Теперь иди домой, велосипед я заберу, тебе он больше не понадобится, так ведь? И больше не броди один по ночам.
— Хорошо.
— И поспи немного. Сон тебе поможет. На, возьми это. Вытри глаза.
Она поднесла белый платок к моему лицу и принялась вытирать его. Я не мешал ей; но когда она дала мне другой платок, третий и четвертый, и так до тех пор, пока мои карманы не наполнились чистыми платками, я сам начал вытирать себе щеки и шею. Глаза слипались. Сон почти овладел мной. Я поднялся и пошел в сторону дома. И дошел, как показалось, очень быстро, за минуту-две, не больше. Я распахнул дверь, и, не подумав даже закрыть ее, прошел по коридору до спальни, рухнул на кровать и заснул, не сняв туфель.
Утром я проснулся около 11 с мыслью, что должен закрыть дверь. Я встал, чтобы ее закрыть. На улице шел дождь, и воздух был свежим. Я думал о том, что должен начать что-то, но не помнил что именно. Это было смутное желание, томление, которое причиняло мне радость. Что же я должен был начать? Сколько времени мне отведено?
Скоро я смогу продать дом отца, и у меня будет много денег. С такими деньгами, думал я, можно не работать. Путешествовать. Может быть, удастся продать и все остальное, кроме одежды — чтобы ничего больше не было, ни одного предмета, только деньги, чтобы уехать туда, где тепло, где все цветет и где непременно есть море. Сколько же я мог сделать! Как прекрасны были эти деньги! Я вернулся в спальню, снял туфли, накрылся пледом и мгновенно провалился в сон.
Перемены
Одна бомжиха постоянно крутилась около торгового центра, который манил ее автоматическими дверями, но стоило бедняге войти, как ее выталкивала охрана и взгляды людей, зажимавших носы при ее появлении. И вот однажды она подумала: «Я прожила жизнь, мне уже шестьдесят семь лет! А я так ни разу ничего и не сделала. Надо сделать хоть что-нибудь». Она с удовольствием оглядела шерстяное лиловое пальто, которое недавно откопала в контейнере для мусора. Эта находка была предметом ее гордости, давно ей так не везло. Надев пальто, она сказала: «Вроде ничего». «Что?» — спросила женщина, проходившая мимо. «Ничего», — ответила бомжиха. И добавила: «Посмотрим теперь, что они скажут». Она взяла у кассирши фломастер и оторвала ценник от какого-то «специального предложения», исправила на нем цену и прикрепила на грудь: «Специальное предложение, 50 евро». Эта цена ей показалась разумной: возможно, за эти деньги кто-нибудь купит ее — хотя бы ради пальто.
В поезде
Кондуктор Марио Паринелло не без злорадства смотрел на море, показывавшееся в окнах вагона, когда состав выходил из очередного туннеля. На участке между Генуей и Вентимильей поезд шел быстро: в смену Паринелло если он и опаздывал, то не больше, чем на десять минут.
Таковы были условия сделки, которую он заключил с дьяволом железной дороги во имя справедливости.
А вот безбилетников сделка не предусматривала: они пререкались с ним, прятались в туалете, успевали вовремя сойти.
Как-то утром он вышел из дома с большим ножом в кармане и отправился на работу, приговаривая: «Сегодня я убью первого же, кто попадется мне без билета».
Но в этот день все были с билетами. Он спрашивал: «Билет, пожалуйста», и улыбался, готовый в любую минуту выхватить нож. Но пассажиры улыбались в ответ и протягивали билеты. Не было ни одного безбилетника, он никогда еще не видел таких дисциплинированных и вежливых пассажиров, что, по правде говоря, несколько расстроило Паринелло. Утром он вышел из дома уверенный, что убьет первого же пассажира, у которого не будет билета.
Бродячие собаки Калькутты
Бродячие собаки в этом городе так похожи одна на другую, что кажутся братьями. Все среднего размера и худые. И окрас почти у всех одинаковый — либо белый, либо светло-коричневый. Они не злые. Не рычат, не бросаются на людей, не гоняются за воронами. В основном они спят — часто посреди улицы, и таксисты вынуждены объезжать их, чтобы не задавить. А им хоть бы хны, даже не шелохнутся.
Но почти каждую ночь, часу в третьем, под моим окном стоит и воет один пес. Он настоящий певец: я никогда не слышал, чтобы собака так завывала. Ууууу-ууу-у-ууууууу-у-у-у. Когда я это слышу — представляю, как он спит целыми днями посреди улицы и сочиняет во сне свои заунывные мелодии. Во многих окнах нет стекол, но никто из соседей ни разу не бросил в него камень из окна и не закричал, чтобы прогнать.
Ночью город воскрешает все звуки, которые поглотил днем, а его жители спят, как днем посреди улицы спят собаки.
Довольствоваться малым
За роскошным палаццо Вичере, на тротуаре одного из самых нарядных городских бульваров сидит в шалаше из своих лохмотьев бездомный калека. Когда он наклоняется вперед, кости на его спине выпирают, торча наружу, как жерди, на которых держится шалаш. Его лица, опущенного на грудь, не видно, в руке — донце пластиковой бутылки. Единственное его движение — потряхивание этим донцем с мелочью в надежде, что прохожие бросят туда монетку-другую.
Что бы я делал на его месте?
Ведь и я бы мог выдержать такую жизнь, ограничив ее до минимума. Он самый нищий из всех бродяг Калькутты: весь день повторяет одно и то же движение; и я бы хотел дойти до этого, чтобы сохранить силы и мысли: трясти монетами на дне пластиковой бутылки до тех пор, пока не соберу на еду, а потом — спать здесь, на этом же тротуаре, и ждать, когда пройдет жизнь.
Зачем жить? Для чего жить в таких условиях? Для того, чтобы в череде дней вдыхать и выдыхать воздух. Когда все твое достояние — преходящее время, искупительная карма и лучшая жизнь, которая наступит после этого ада.
Элена Меарини
Утешенная
Слишком шумно. Выключите это радио. Крики истязают меня. Отведи сестру в ванную. Слышишь, как она кричит? Заткни ее. Я не знаю, как. Возьми пустышку и засунь ей в рот. Меня истязают сутки напролет. Хлещут кнутом. У меня, как у мученицы, порезы до костей. Перелом нервной системы. Вывих рассудка. Терпение в струпьях. Я спрашиваю, разве можно доводить человека до такого? Посмотрите на меня: тусклые волосы, сухие, как солома, которые вспыхнут, даже если в них бросить потухшую спичку, потрескавшаяся кожа — не могу больше мазать ее кремом, это бесполезно, нужен тюлений или китовый жир, чтобы она опять стала мягкой и гладкой, как вощеный пол. Вы опять спускаете воду в унитазе? Уже в третий раз это бурление выворачивает кору моего мозга, лихорадит мысли, туманит рассудок. Проклятый шум. Если вы, сопляки, сейчас же не выйдете из ванной, я обоим пожелаю такой спокойной ночи, что не обрадуетесь.
