Виталий Владимиров - Закрытый перелом
Виктор с удивлением слушал Антона. Виктор, его лучший друг, всегда верил, что родители Антона — люди нелегкой судьбы, пострадавшие в смутные времена, а благородная тетя Фрося — человек, вскормивший и вырастивший сироту Антона.
— Думаешь, я обиделся на весь мир только из-за того, что меня лишили счастливых детских эмоций? — усмехнулся Антон. — Нет. Ну, не повезло, ну, бывает… Бывает и хуже… Бывает так плохо… Зачем меня взяла к себе тетка? Почему не сдала в детский дом? Всю жизнь она попрекала меня куском хлеба, говорила, что из-за меня не может выйти замуж, выгоняла на улицу, когда к ней кто-то приходил… В такие моменты я шел к тебе, к твоей маме, у нее-то хватает любви и добра на всех. Зато на людях тетя Фрося становилась одинокой женщиной, для которой кроме Антона никого не существует… Уже тогда я понял, что все люди лгут, что они хоть что-то, а скрывают, извращают, утаивают… Все двойные и все двойное… И не жди иного. В каждом из нас есть второе, более глубокое, невидимое дно… "Нет правды на земле, но правды нет и выше", — так сказал Пушкин устами Сальери, а Пушкин знал, о чем говорил… Всегда, во все времена все повторялось сызнова и кончалось тем же. Вот и делай отсюда вывод — ради чего стараться? Чему радоваться? Кого любить?
Виктор слушал и, как бы в подтверждение неожиданной исповеди Антона, у него появилось и окрепло двойственное ощущение, вернее ощущение двойственности. С одной стороны, в словах Антона звучала жестокая истина и в то же время, даже в состоянии своей пессимистической подавленности, Виктор не мог, не хотел, не желал принять фатальную неизбежность антоновской концепции.
— То есть как это некого любить, нечему радоваться? — запротестовал Виктор. — Разве мы сами, по собственной воле творили любовь? Это же она избирает нас! А мы над ней не властны. Никто нас с Галкой не заставлял любить друг друга…
Антон прищурился, покачал отрицательно головой, потом мягко сказал Виктору:
— Вика, ты только пойми меня правильно — то, что я тебе сейчас скажу, необходимо понять прежде всего тебе самому, чтобы ты потом не делал ошибок, не попадал в больницу. Не обижайся, а подумай спокойно — ведь скорее всего Галина, Галка, птица, радость твоя никогда не любила тебя по-настоящему. Иначе она не ушла бы от тебя к этому Георгию Аркадьевичу, иначе она навестила бы тебя хоть разок здесь, в госпитале, иначе она была бы верна тебе, твоим интересам, я имею ввиду твою мастерскую…
— Нет, это неправда, она любила меня! — горячо запротестовал Виктор и тут же в глубине души поверил Антону.
А Антон вспомнил новогоднюю ночь, когда они вместе пели и веселились в комнате, которую снимали Виктор и Галина. Виктор, пьяный больше от счастья, чем от выпитого, вышел на кухню за чем-то, где курили остальные гости, и Галина, сидевшая на кровати рядом с Антоном, тут же властно обняла его за шею и жадно поцеловала. Антон не стал об этом говорить Виктору ни тогда, ни после, но сейчас, в Лефортовском парке, он подумал о том, что надо каким-то образом предостеречь Виктора и поэтому перешел на дружески грубоватый, слегка циничный тон:
— К сожалению, это правда, старик. И ты сам это прекрасно знаешь. Лично я всегда, когда глядел на тебя с Галиной, всегда убеждался, что ты достоин лучшего, лучшей судьбы, лучшего экземпляра слабого пола. Ты пойми, что все женщины — это дикие кошки, они никогда не поддаются окончательному приручению. И Галина, Галка твоя, была не птицей, а худой, голодной кошкой, которая отогрелась в твоем тепле и потянуло ее на волю, на охоту. Так что считай, что крупно не повезло этому Георгию Аркадьевичу, а тебе, наоборот…
Кстати, о делах, о твоей работе… Если уж тебе так худо со своим шефом-дураком, так что на нем свет клином сошелся? Поищем тебе другую работу, например в нашем министерстве. Хочешь? А лучше делай потихонечку диссертацию, будь вежливым и аккуратным, исполнительным, нужным человеком. Или тебе с этим Иваном Сергеевичем весь век свой жить?
— Опять двойное… — Виктору была приятна забота Антона, да он и сам переоценивал, переосмысливал свое поведение на работе, понимая, что своими декларациями о справедливости, что своими прямыми, открытыми действиями он ничего не добьется.
— Если хочешь, то даже тройное, — кивнул согласно Антон в ответ на слова Виктора. — Тебя освободили от стенной газеты? Прекрасно. Теперь присмотрись к тому, кто у вас всей наглядной пропагандой в институте заведует. Помогай этому человеку щедро, от души, не жалей для него ни времени, ни сил, а он тебя не забудет при случае. А случай будет, обязательно будет. Это будет твой козырь, твоя защита.
— Противно, Антон, — поморщился одной стороной лица Виктор. — Притворяться противно. Все равно, что в гостях — тебе подадут что-нибудь несъедобное, а ты должен есть да еще нахваливать — вкусно! А сам думаешь, как бы не отравиться…
— А ты думал, что все схватятся за голову — как же мы это просмотрели такого честного, такого принципиального человека, как Виктор Григорьевич Коробов. Ведь у него такие светлые идеи по повышению, простите, по понижению производительности, столь необходимых нашему народному хозяйству агрегатов. Это же гениально просто, что предлагает Коробов: надо требовать от агрегата, от человека только то, что он может, только то, на что он способен. И не больше! Вот тогда все станет ясно, все займет свои места. А вот Иван Сергеевич явно проявил близорукость, недооценил Коробова — давайте-ка мы их поменяем местами. Иван Сергеевич, конечно, человек исполнительный, ему как скажут, он так и сделает, но зато Коробов… Коробов — человек творческий, не так ли?.. Или ты наивно думал, что твоя синяя птица Галка прилетит и защебечет словами: "Чижик-Пыжик, я продала импортные сапоги с подковами и вензелями, не нужны они мне, глупости все это, подумаешь сапоги, не в них счастье, в старых похожу, только набойки отдам прибить, да в старых и гораздо удобнее, совсем не жмут…" Думаешь, другие ради тебя должны жертвовать своим?.. Будь умнее других, терпеливее и они сами с удовольствием окажут тебе ту услугу, в которой ты так нуждался, да еще поблагодарят тебя.
— Неудобно как-то, стыдно обманывать, — больше для вида смутился Виктор.
— Почему? — искренне удивился Антон. — Каждый живет в мире своих собственных иллюзий, один считает тебя плохим, другой — хорошим. А кто прав? Каждого устраивают избранные им иллюзии, каждому удобны именно свои заблуждения, никто не желает отказываться от них. Так какой отсюда следует сделать вывод? Наверное, лучше, чтобы у твоего врага или у человека, от которого ты зависишь, была бы о тебе хорошая иллюзия, а не плохая. Не так ли?
— А может быть, мне неважно, что обо мне думает мой враг или человек, от которого зависят мои дела? — Виктор уже с жадным интересом вступил в спор и внимательно следил за ходом рассуждений Антона. — Мне важно, что я думаю сам о себе. Вот Марк говорит, что есть такое мгновение в жизни каждого человека. Это мгновение непростое, оно последнее и именно в это мгновение человеку открывается все прожитое разом и при этом человек ощущает и познает все величие, всю гармонию мироздания. И вот только в этот момент, в момент этого мгновения, белого мгновения, человек понимает, как он прожил свою единственную, свою неповторимую жизнь… Вот я и хочу, чтобы в этот момент мне не было горько и отчаянно жалко себя.
— О! — Антон поднял вверх указательный палец. — Наконец-то, мы добрались до главного. Молодец твой Марк! Вот и получается — если не хочешь пережить мгновение ужаса от сознания самим собой же загубленной жизни, то надо ежедневно, ежечасно помнить о белом мгновении. Вот послушай, как об этом сказал поэт…
Смертелен сон в ночи хрипевшихИ не увидевших утра…Чей это суд вершится сверху,Чья кара в этот миг завершена?Пора бы ей в лицо вглядеться,Пора бы четко различитьВ пустых глазницах холод смертиИ с нею жизнь свою сличить.Раз все в сравненье познается,Пусть будет познано вдвойне.Я — Человек!А это — Солнце!И смерть противоречит мне!
Антон читал стихи тихо, только слегка повышая голос в ударных местах.
— Чьи это стихи? — тоже тихо спросил Виктор.
— Есть один журналист, Валерий Истомин. Кстати, это его песня "Неудержимо наступает старость". Помнишь, я тебе об этом говорил?
— Не помню, — Виктор отрицательно покачал головой.
— Истомин в чем-то похож на тебя, — сказал Антон. — Он окончил Технологический институт, но где-то на третьем курсе обнаружил, что есть такое искусство — кино. Кроме того, он обнаружил, что первые двадцать лет своей жизни он прожил бездарно, что знает он очень мало, и начал наверстывать упущенное. Работал день и ночь. Надорвался и в результате попал в противотуберкулезный диспансер. Жена ему попалась очень ревнивая, она заподозрила Валерия в измене и решила отомстить ему с одним художником. Валерий хотел развестись с ней, а она родила ему сына. В кино он теперь не стремится, а вот стихи и рассказы пишет. И песни…
