Александр Чуманов - Три птицы на одной ветке
И там, в Перте, молодые незамедлительно обвенчались в католическом храме, и стала Софочка с того момента, как и мать, писать, а также произносить слово Бог с прописной буквы.
Но австралийского гражданства вновь обращенной католичке предстояло дожидаться еще долгих пять годиков. У них с этим строго. Ребеночек родится, ему — сразу. А маме — «ноу»! Доживет ли когда-нибудь баба-Россия до такого самоуважения?..
Алевтина Никаноровна едва дождалась, пока внучка наконец отчалит от родного берега навсегда. Их отношения под конец были вообще хуже некуда, они почти не разговаривали, а если начинали говорить, сразу вспыхивала ссора. И Эльвира все чаще оказывалась меж двух огней. Душой она, как правило, была на стороне дочери и таким образом получала дополнительное право числить себя скорей молодой, нежели старой, но мать добивать не видела необходимости и заступалась за нее иной раз, когда обстановка накалялась до последней степени. Однако эти попытки заступиться были вялыми и неискренними, ибо ни разу не говорилось по существу разногласий, мол, ты, Софочка, сегодня не права, потому что наоборот права бабушка, а говорилось приблизительно так: ты, Софочка, конечно, права, но бабушка у нас старенькая, многого недопонимает, и ты должна ей уступить.
Так что Эльвире, наверное, было бы правильнее вовсе помалкивать. Потому что бабушка из-за разногласий только с внучкой никогда б не позволила себе слабины, но осознание своего полного одиночества в этом замкнутом пространстве всеобщего отчуждения, то и дело переходящего в откровенную ненависть, оказывалось совершенно непереносимым.
Да и возраст давал себя знать. Раньше в словесных баталиях, несмотря ни на какое численное превосходство, бабушка всегда твердо держала удар. А потом стала все чаще пропускать…
Но вот Софочка улетела — дальше некуда, дальше только Антарктида — однако ожидаемой гармонии в доме не наступило. К тому времени Эльвира уже не работала несколько месяцев, по счастью, шел как раз пятьдесят пятый год ее жизни, до гарантированного государством куска хлеба оставалось дотерпеть совсем чуток, хотя, пожалуй, несколько месяцев — не такой уж «чуток», если с утра до вечера не живешь, а маешься — что б такое предпринять, чем бы скрасить изнурительное прозябание, в котором прежде то и дело возникали хоть какие-то просветы, хоть ожидание просветов, а теперь — сплошная серая мгла…
Вот когда особенно пригодилась «дача». И не пропитания ради — угрозы настоящего голода не возникало даже в эти времена, но ради утешения мятущейся души.
Так Эльвира увлеклась садоводством в зоне рискованного земледелия, стала читать специальные книжицы, а в них чего только не вычитаешь — такой подчас захватывающий и правдоподобный бред попадается, что можно и самому незаметно сбрендить, уверовав, что, как поется в одной старинной песне: «И на Марсе будут яблони цвести».
Она читала эту макулатуру запоем, как своеобразный детектив, просто руки чесались незамедлительно все перепробовать, и горькое сожаление об ограниченности возможностей терзало душу, как может терзать ее только бесконечность космического пространства, усугубляемая теорией Эйнштейна, которая безжалостно указует на непреодолимую пропасть между скоростью света и скоростью мечты.
Тем не менее, многие садовые эксперименты — самые простые — Эльвира все же провела, результаты их, само собой, с обещанными не совпали, но иногда кое-что все-таки получалось, и в таких случаях радости не было предела.
Что доказывает, как минимум, одно теоретическое положение, правда, не из области садоводства, а из области психологии: жизнь почти во всех грустных обстоятельствах нет-нет да и проявляет к нам снисхождение, даря маленькие радости там, где их уже не ждешь либо вообще никогда не ждал.
А побочным продуктом Эльвириных опытов явилось то, что порядка на участке стало больше, появилась какая-то изысканная ухоженность грядок и насаждений, дающая право хозяевам называться «рачительными». И урожайность некоторых культур заметно выросла, хотя некоторых, пожалуй, упала, но, в общем, это дело такое, что никакой отдельный результат сам по себе не показателен, потому как — погодные условия и все такое…
Наступала затяжная непогода, потом затяжная зима, и в сад ездили все реже, реже, да и ненадолго. Печку хворостом да гнилыми досками протопить, посидеть возле нее в задумчивости, дождаться, пока остынет, а остывала она очень быстро, и — до дому.
А кроме того редкие зимние поездки больше огорчали, чем утешали, потому что было сначала в хозяйстве много разных алюминиевых предметов, а потом не стало ни одного. Улетел крылатый металл. И эти садовые «старатели» — сволочи — нет бы разом утащить все кастрюльки, сковородки, раскладушки, лопатки и дуги для теплиц, делали свое дело поэтапно — сперва уперли дуги, потом настала очередь лопаты для снега и раскладушки, только после этого отправилась во вторсырье кухонная утварь, совсем даже не заслуживающая такого названия.
Но дополнительно бесило то обстоятельство, что большая часть предметов еще могла долго-долго использоваться по назначению, то есть стоила, по любым меркам, гораздо дороже утиля.
Счастье, что не имелось на «даче» погреба с припасами, а то ведь нынче пожилые садоводы несчетно гибнут от инфарктов-инсультов в результате утраты банок с солеными огурцами и вареньем из крыжовника.
16.Когда пришла зима, тоска взяла за горло со всей свирепостью. Чтоб не наложить на себя руки или не свихнуться, Эльвира предприняла несколько попыток устроиться в жизни по-новому. В духе проклятого времени, начала, разумеется, с наиболее знакомого — подалась в так называемые «реализаторы», кои пришли внезапно на смену советскому продавцу и разом заткнули его за пояс, потому что не были избалованы ни дефицитом, ни «Кодексом законов о труде», хотя, может, слабее владели техникой взвешивания, списания пришедшего в негодность товара, слово «пересортица» было для них пустым звуком, а не волшебной музыкой, на счетах же умели в лучшем случае складывать-отнимать, но делить-умножать — ни в зуб ногой.
Эльвира приходила по объявлению и с подчеркнутой скромностью, с иронией даже демонстрировала потенциальному работодателю красный диплом «товароведа продовольственных товаров» и пристально глядела, какое это впечатление производит.
Красный диплом впечатление чаще всего производил, на некоторых — довольно сильное. Впрочем, если бы Эльвира предъявила еще партбилет, бережно хранимый до сих пор не из-за пиетета, а на всякий случай, выходило бы то же самое. Потому что оба красных документа — в основном лишь экзотика, но почти никогда не повод для заведомого уважения предъявителя. Ведь не чековая книжка, не сберегательная даже.
Во всяком случае, никто ни разу не крикнул, а именно на это и надеялась в глубине души женщина: «Да вы что, Эльвира Николаевна, да с вашими знаниями, с вашим опытом организаторской работы — в реализаторы?! Нет-нет, даже не думайте, мы не можем так нерационально использовать кадры, вот если бы вы оказали нам честь стать коммерческим директором — наш-то бандюга бандюгой — тогда другое дело!..»
А работодатели «кавказской национальности» — до чего ж их, оказывается, много за границами своих родных стран — на красную книжицу с тиснением вовсе пялились как на предмет купли-продажи. Порой из-за слабого знания местных обычаев и языка они, завидя диплом, вообще какое-то время не могли взять в толк, что эта поблекшая женщина пришла наниматься на работу, но вовсе не пытается всучить им свою последнюю реликвию за сходную цену.
Работодатели начинали лениво торговаться, предлагая цену совершило унизительную, потому что диплом СИНХа им был не нужен, а если б понадобился, то они немедленно приобрели и гораздо красивше. Кажется, они даже не подозревали, что некоторые чудаки за эти корочки действительно несколько лет занимаются делом почти фантастическим — учебой…
В общем, за короткое время Эльвира успела поработать в самых разных местах. Торговала бижутерией и косметикой, едой и презервативами, желтыми газетками и фиолетовыми цветами, книжками и пивом. В итоге с изумлением обнаружила, что никакой существенной разницы между товароведением продовольственных товаров и товароведением промышленных товаров нет. Есть только разница в расстоянии от дома до места приложения таланта и опыта, а также в наличии или отсутствии биотуалета.
Везде заработки получались примерно одинаковые, везде поощрялся обман государства и не поощрялся обман покупателей — хозяев тем более. Но Эльвира не хотела обманывать никого, поэтому нигде долго не задержалась и скоро почувствовала полное отвращение к делу, которое отняло, считай, всю жизнь.
После этого она подалась в гувернантки. В смысле — няньки.
