Бахыт Кенжеев - Портрет художника в юности

Можно было сесть на трамвай у метро "Сокол", и после получасового громыхания по рельсам пройти минут пятнадцать пешком, или на автобус у метро "Аэропорт", или же на другой автобус у метро "Речной вокзал", который объезжал Химкинское водохранилище по кольцевой дороге. Слова "кольцевая дорога" почему-то расстроили маму - она и не предполагала, что нас загнали в такую сумасшедшую даль. Метро "Аэропорт" звучало утешительнее, к тому же была некая внутренняя правильность в том, чтобы именно с этой станции метро добираться до Тушина, где все тридцатые и сороковые годы справлял свои жизнерадостные праздники ОСОАВИАХИМ, и отважные летчики в кожаных шлемах выделывали бочки и мертвые петли над небольшим зеленым аэродромом. Мы заняли не слишком длинную очередь на остановке; сидячих мест в автобусе нашей семье не досталось, однако и особенной давки тоже не было. Почти все наши спутники везли набитые продуктовые сумки, кто положив их на пол, кто - к себе на колени. Наверное, там и магазинов нет, сказала мама отцу с минутной грустью. Есть магазины, жизнерадостно отозвалась одна из спутниц, только с ассортиментом неважно, и очереди. Но строятся. Обещают через два года универсам, кинотеатр, через пять или шесть лет - телефоны. С дорогами неважно, правда, столько грязи, что приходится носить галоши. Но вам повезло, рассмеялась она, уже третий день сухо и солнечно, и земля подсохла. Она жила в соседнем доме, и взяла на себя труд проводить нас от остановки до самого подъезда, растолковывая всевозможные мелочи тушинской жизни. Две старушки с растерянными лицами переселенцев привстали со скамейки у подъезда, молчаливо приветствуя новых соседей. На лестнице пахло масляной краской и мастикой, которой были промазаны стыки между бетонными плитами дома. Мама замерла перед дверью из древесностружечной плиты, оттягивая сладкий миг, потом повернула ключ и мы вошли в новое жилье, где царили уже иные запахи - гипса, известки, водоэмульсионной краски. "Пятый этаж без лифта, - бормотала мама, - конечно, минус, но мы все еще молодые, ничего страшного. Мусоропровод - замечательно, а что он на лестнице, так даже лучше, не будет запахов в квартире, верно, Боря?" Отец кивал. "Как жаль, что всего две комнаты, - продолжала мама, - а с другой стороны, на такую семью, как у нас, пять лет назад давали вообще однокомнатную, или две, но с подселением. Представляете - в такой квартирке жить с чужим человеком?"

Я согласился: в шестиметровой кухне не уместились бы два стола, а коридор и прихожая были и вовсе смехотворных размеров. "Обои, - авторитетно сказал отец, - надо будет переклеить". "Ты совершенно прав, - мама показала на стену, где травянисто-зеленые обои во многих местах отставали и пузырились. - Будем сначала ремонтировать квартиру, или переедем?" Она с надеждой глядела на отца, и когда он твердо ответил, что переезжать надо немедленно, поцеловала его в щеку. "Страховку можно получить досрочно, - сказала она, - и на Алешу, и на Леночку. Немного потеряем, зато можно сразу купить нормальный холодильник, новую кровать, может быть, даже пылесос. Кроме того, Союз экзотериков сколько обещал? Пятьсот рублей? Эти деньги все равно надо послать в Оренбург, но мы ведь можем из них сколько-нибудь одолжить на короткий срок. Купим инструменты, гвозди, доски, цемент. Тебе много придется здесь работать, Боря. Видишь, стенных шкафов вообще нету, значит, надо построить полати, и еще, конечно, купить кухонный гарнитур. Знаешь их - стол на тонких ножках, как сейчас модно, и весь облицован голубым пластиком, и шкафчики тоже. И красиво, и гигиенично, и не слишком дорого.". "Я предпочел бы серый, - сказал отец, - и потом, на эти гарнитуры очередь - года два, если не три." "Дядя Саша знает, кому дать на лапу, - убежденно сказала мама. - Мы все сумеем достать, а что немножко переплатим, не беда. Кстати, можно попросить старшего Жуковкина - у него есть связи, я уверена, какие-нибудь ордера, или пропуск в распределитель..." "Ты сошла с ума, - засмеялся отец, - кто такой старший Жуковкин, и кто такие мы?" "Разве не был он другом Ксенофонта," - простодушно сказала мама. "У Ксенофонта было много друзей, - отец отвернулся к огромному окну без форточек, за которым громоздились белые коробочки, обсаженные чахлыми, запыленными тополями, - только спасти его никто не сумел. Или не захотел." "Ты ведь знаешь, какие были времена," - потухшим голосом отвечала мама. "Потому и времена были такие," - отвечал отец с неожиданным ожесточением. Мы с Аленкой притихли, как всегда, когда видели, что родители готовы поссориться, но мать снова поцеловала отца, и тот, смягчившись, принялся исследовать квартиру и совещаться с нами, куда расставить имеющуюся мебель, и какую следует купить дополнительно.

"Здесь просверлим, - сказал он мне, указывая на оконную раму, - и выпустим на балкон настоящую антенну, а не эту медную спиральку за сорок пять копеек. Представляешь, как будет слышно?"

Я соглашался со всем - как-никак, нам с Аленой теперь полагались отдельные шестнадцать метров, и мы быстро договорились, каким образом поставить старый наш фанерный, с отделкой под березу, гардероб, чтобы разделить комнату на два пенала и совсем не мешать друг другу. "Но ты ведь захочешь практиковаться на своей лире, - скептически заметила Аленка. "Нет, - покачал я головой, - лире, сестричка, дана теперь полная отставка. Найду себе какое-нибудь более благодарное занятие".

В середине августа мы переехали. Весь семейный скарб уместился на один грузовик, все мои дядья, покряхтывая, проносили по бесконечному подвальному коридору то диван, то гардероб, то дубовый стол, и одинокие наши соседки, которых даже не ставили на очередь, провожали их грустными, но отчасти и завистливыми взглядами. В руках несли самое ценное, перед тем, как усесться в крытый кузов грузовика: мама - особую холщовую сумку с содержимым верхнего ящика комода, включая альбомы с фотографиями и злополучную грамоту, отец - авоську с водкой и незнакомый мне коричневый чемоданчик, Алена - клетку с щеглом, а я - отремонтированную лиру. Покуда дядья и сослуживцы отца рассаживались, я не удержался и, достав инструмент из выстланного сафьяном футляра, взял два аккорда. Володя не обманул меня - легендарный деревянный клей работал, лира звучала как новая. Пыхтя, тащили мы разнообразную утварь вверх по лестнице, я ухватился за ящик с книгами и впервые в жизни задумался о том, что книги все-таки должны находиться в обжитом доме и не требовать перетаскивания на собственном горбу. Чемоданчик отец поставил в самом дальнем углу квартиры, и время от времени бросал на него проверяющий взгляд. Передвигаемая мебель оставляла на линолеуме новой квартиры глубокие царапины, и всякий отдельный предмет, вырванный из подвальной нашей гармонии, выглядел заброшенным, словно (подумал бы я сейчас) пожилой эмигрант, сберегший пять франков на чашку эспрессо и смакующий ее на пустой террасе утреннего парижского кафе где-нибудь на окраине, например, близ мраморных наяд моста Мирабо, напротив цементного завода на том берегу Сены, под высокомерным взглядом усатого официанта.

Кухонный гарнитур оказалось достать много проще, чем представлялось родителям - мы с отцом, предварительно вздремнув, к полуночи поехали к мебельному магазину и оказались третьими или четвертыми в очереди. Ночь получилась беспокойная, с перекличками и выписыванием номеров на ладошках химическими чернилами; мы с отцом даже развели небольшой костер из обломков деревянных ящиков, потому что к утру стало уже совсем свежо. Я тянул пальцы к огню, тер заспанные глаза и вспоминал, как упрашивал я отца развести костер всякий раз, когда мы выбирались за город, и он в конце концов соглашался, и я подносил к сложенным шалашиком еловым веткам дрожащее спичечное пламя. К полудню разгрузили десять гарнитуров, все было в порядке с нашими номерами в очереди, и мы с отцом, снарядив за двадцать пять рублей подвернувшегося шофера, с большой гордостью доставили эти восемь тяжелых картонных коробок домой. В половине упаковок отсутствовали шурупы, пришлось возвращаться в магазин и сначала просить, потом требовать, потом совать кому-то деньги, что оказалось много действеннее. "Неужели были времена, - ругался я, орудуя отверткой и молотком, - когда мебель продавалась в собранном виде, чтобы взрослым серьезным людям не приходилось ползать по полу, разбираясь в каких-то бездарных чертежах?" А мать суетилась вокруг, приносила нам чай и бутерброды, и с видимым удовольствием наблюдала за трудами "своих двух мужиков".

Наводить уют в новом жилье оказалось не столь легким занятием - в цементные стены не забивался ни один гвоздь, включая даже победитовые, а когда отец раздобыл дрель с алмазным сверлом, бетон то вовсе не сверлился, то откалывался огромными кусками с противоположной стороны стены. Кое-как удалось повесить новые занавески (модерные, между прочим, с какими-то жирафами и кувшинами на фоне льняного цвета), кое-как были, наконец, установлены шкафы и шкафчики на кухне (правда, один из них, тот самый, что единолично вешал на железные петли ваш покорный слуга, через два дня рухнул, едва не покалечив Аленку, но был водворен на место), долго распаковывалась посуда и кастрюли, и в один прекрасный день отец торжественно подсоединил к розетке свою гордость и едва ли не единственный предмет, который принадлежал в семье лично ему - двадцатирублевую электрическую кофеварку. Господи, как было хорошо. Мы уселись с ним за шаткий раскладной столик, облицованный розовым (серого в продаже не было) пластиком в мелкий синий цветочек, и я осмотрелся: кухня была, что греха таить, крошечная, зато, нашими многодневными стараниями, уютная, а главное - своя, и новоприобретенные табуретки представляли собой чудо инженерной мысли - всякая открывалась, и содержала в себе как бы небольшой ящик для хранения мыла, соли, щеток и иных хозяйственных мелочей, суля устроенность быта и порядок.