Петер Штамм - Ночь светла

Из дома она позвонила в полицейский участок и попросила к телефону Мануэлу Бауэр. Той не было на месте, но дежурный записал номер Джиллиан и пообещал, что коллега Бауэр обязательно с ней свяжется. Телефонный звонок раздался через три часа, когда Джиллиан уже чуть не плакала.

– Чем могу помочь?

Джиллиан, чуть помедлив, заговорила:

– Мой муж в аварии не виноват. Вести машину должна была я. Но потом я выпила лишнего и не смогла…

– Это вы мне уже рассказывали, – заметила сотрудница полиции.

– Он не виноват! – повторила Джиллиан и невольно расплакалась.

– Он не должен был садиться за руль, – деловым тоном сообщила сотрудница Бауэр. – Кажется, вам все-таки нужна психологическая поддержка. Хотите, я еще раз продиктую вам телефон центра помощи жертвам преступлений?

– Я – не жертва.

С этими словами Джиллиан положила трубку.

Она позвонила матери Маттиаса и тоже все рассказала, но и та не хотела ничего слышать о вине Джиллиан. Потому что нет смысла искать виноватого, ведь гибель Маттиаса свершилась по воле Божьей. Разговор этот длился не дольше, чем предыдущий.

Все последующие дни Джиллиан, перебирая в памяти события новогодней ночи, размышляла о том, как могла бы предотвратить несчастье. Надо было настоять, чтобы они остались у Дагмар, не надо было садиться в машину, ни за что нельзя было разрешать Хуберту фотографировать ее нагишом.

В воскресенье рано утром она позвонила родителям; те еще находились в горах. К телефону подошел отец. Джиллиан стала расспрашивать, где именно произошла авария. Кто-то из отцовской мастерской эвакуировал разбитую машину, и она хочет знать точно, где это место. Еще она сказала, что с удовольствием принимает предложение поехать в горы и пожить в их доме. Отец, в свою очередь, рассказал, что они уедут только к вечеру, что погода прекрасная и они напоследок еще раз собираются на лыжню.

– Ты сегодня приедешь? Хорошо бы мы тут встретились.

– Нет, не успею, – сказала Джиллиан.

– Ну, ладно. Ты знаешь, где ключ.

Весь воскресный день она посвятила разборке вещей и паковке чемодана, хотя и сама не знала, как долго пробудет в горах. А в понедельник с утра отправилась на место аварии. Поставила машину на лесной дороге метров на сто дальше и пешком пошла назад. На обочине она заметила увядший букет цветов и огарок кладбищенской свечки – единственное напоминание о том, что здесь произошло. Час спустя, заехав на бензоколонку заправиться, она выбросила букет вместе со свечкой в большой мусорный бак, который украшало написанное на четырех языках слово СПАСИБО.

Никогда мне не удастся вложить в портрет ту силу, какая скрыта в человеческой голове. Лишь сам факт жизни требует и такой воли, и такой энергии…

«Пыль – это материализованное время». Хуберт никак не мог вспомнить, чьи это слова и где он их прочитал. У него в мастерской, тем не менее, время материализовалось в достаточной мере, поскольку все предметы здесь покрылись тонким, почти прозрачным слоем пыли. Он не взял на себя труд вытирать пыль, он пришел сюда лишь за тем, чтобы просмотреть свои старые работы и обдумать, могут ли они на что-нибудь сгодиться. Большие полотна в жанре ню, которые он писал много лет назад, или «голые домохозяйки», как величал их его галерист, вообще не интересовали Хуберта, стали ему совершенно чужими, будто и написаны были кем-то другим. Он снял с полки у стены стопку больших папок. Принялся раскрывать их одну за другой, проглядывая свои индустриальные пейзажи, карандашные зарисовки технических приборов, наброски портретов и обнаженной натуры, самые старые из которых он выполнил еще в годы учебы. Не без колебаний открыл он папку, где на обложке значилось имя: Астрид. Здесь хранились десятка два фотографий и несколько рисунков. Все они относились к самому началу их романа, к летним каникулам на юге Франции. Они объездили на машине все побережье, ночевали в кемпингах. Все фотографии запечатлели обнаженную Астрид на фоне разных пейзажей, но иногда фигурка оказывалась такой маленькой, что ее просто невозможно было узнать. Он намеревался перенести всю эту серию фотографий цветными карандашами на бумагу, но довел до конца лишь несколько рисунков. В его воспоминаниях рисунки были лучше. Уложив их в ту же папку, он взялся за следующую.

Спустя час Хуберт уже вышел на улицу. Не найдя в папках ничего путного, он отнес в машину только проектор и диапозитивы: вдруг исходный материал когда-нибудь пригодится? Стрелки часов близились к полуночи, но все еще было тепло.

Скоро уже шесть лет, как он преподает в Высшей художественной школе. До конца семестра еще две недели, но он, закончив все дела, испытывал то смешанное чувство свободы и угнетенности, какое охватывало его всякий раз перед началом летних каникул.

Хуберт закурил сигарету, открыл в машине окно. Народу на улицах еще полным-полно, издалека доносится вой сирены. Непривычно жаркая и сухая погода стоит вот уже почти месяц. Сначала Хуберт этому радовался, но чем дальше, тем больше он впадал в беспокойство. В новостях сообщалось о погибающих от засухи посевах, только и разговоров было, что о потеплении климата, но не в том состояла причина его беспокойства. Переезжая в цент ре города мост через реку, он обратил внимание на мигающий сигнал штормового предупреждения.

Наутро пошел мелкий дождь. Хуберт открыл окно с водительской стороны, прохладный ветер дул ему в лицо. Сегодня он проснулся рано, чтобы убрать квартиру перед отъездом. В машине прослушал прогноз погоды: на ближайшие дни обещают холод и дождь, граница снегопада опустится ниже отметки в тысячу метров.

Выехал он в самый час пик. Когда он, не очень-то опытный водитель, чуть медлил со сменой полосы или секундой позже трогался с места на светофоре, сзади раздавались нетерпеливые гудки. На автостраде он двигался в плотном потоке машин. Часа через два он заехал на стоянку прямо перед съездом с автострады, чтобы выпить кофе. В ресторане по всем стенам висели картины художника, который сделал себе имя на изображениях тигров и слонов. В тоненьком рекламном проспекте значились абсурдно высокие цены на выставленные работы. Но у Хуберта эти работы вызывали почти физическое отвращение, он постарался уехать поскорее.

По дороге развлекал себя размышлениями о том, как можно зарабатывать деньги по принципу того художника. С тех пор как Хуберт начал преподавать, он почти не писал картин.

Раньше он всегда смеялся над художниками на теплых профессорских местечках, но после рождения Лукаса принял предложение художественной школы. Работа в штате представлялась единственной возможностью вести добропорядочный образ жизни и не закончить ее нищим художником.

Когда Лукас пошел в детский сад, Астрид вернулась на работу в отдел недвижимости того самого банка, где служила прежде. Они переехали в соседний городок, где могли себе позволить приобрести небольшой дом на окраине.

Помимо службы в банке, Астрид продолжала курс обучения работе с энергией и телом. Хуберт невысоко ценил круги приверженцев эзотерики как способа оказания жизненной помощи, в которых отныне вращалась Астрид. Раз-другой он выступил с ироническими замечаниями по этому поводу, но Астрид отвечала до того раздраженно, что он теперь и слова не говорил, когда она очередной раз записывалась на семинар по психодраме или дыхательной гимнастике в выходные дни.

Прошло немного времени, и она уже сама стала предлагать тренинги для руководителей. В подвале дома она устроила нечто вроде приемной комнаты. По стенам развесила картины одной итальянской художницы, Хуберт с нею дружил. Правда, ее городские пейзажи в режиме мультиэкспозиции, по которым бродят безликие прохожие, всегда казались ему чересчур холодными, но Астрид уверяла, что для ее клиентов ничего лучше не придумаешь. Лишь в углу на маленьком столике она разместила камень – розовый кварц. Заказала печать флаера с текстом про компетенции руководителя и диагностику проблемы, про ресурсы и параметры. Вскоре появились и первые посетители, в основном сотрудники ее банка, вместе они скрывались внизу, в подвале.

– Когда клиентов станет больше, я зарегистрируюсь как индивидуальный предприниматель, – поделилась с ним за ужином Астрид. И страшно разозлилась, когда Хуберт сказал, что начальников привлекает на тренинги исключительно ее сексапильность.

– Или ты случайно на каждый прием надеваешь короткую юбку?

– Что ж, тебе и самому пора бы призадуматься о балансе между работой и личной жизнью, – не сдавалась Астрид. – И еще. Я была бы тебе весьма благодарна, если б ты не начинал косить газон ровно в то время, когда у меня посетители.

На первый взгляд дела у них шли как никогда прекрасно, но вот в художественной школе Хуберт все больше чувствовал себя каким-то обманщиком: стоит перед студентами, критикует их работы! А сам всякий раз строит грандиозные планы на каникулы, но каждую неделю откладывает их осуществление – то в саду копается, то в доме что-нибудь мастерит, то вдруг возьмется за путаные поиски материалов для проектов, из которых никогда еще ничего путного не выходило. Он много читал, встречался с коллегами. Мастерская в бывшей прядильне так и числилась за ним, но он туда почти не ездил. Поначалу он воображал, будто подобные трудности знаменуют начало нового творческого этапа. Своего галериста он из месяца в месяц кормил обещаниями. А тот, все реже спрашивая, над чем работает Хуберт, посылал ему взамен фотографии только что купленной собаки или приглашения на вернисажи других художников. Бегло взглянув на эти карточки, Хуберт откладывал их в сторону: отчасти он испытывал зависть, отчасти попросту скуку от того, с какой серьезностью его коллеги отстаивают примитивнейшие идеи.