Майк Гейл - Моя легендарная девушка

Какая-то часть меня (та, что скорее даст отрубить себе голову, чем примет ответственность за собственный провал) думала, уж не врет ли она. В конце концов, любимая книжка Мартины — «Джуд Незаметный» Харди. И пусть она сколько угодно представляет себя этакой возвышенной Сью Брайдшед, при случае она вполне может оказаться Арабеллой Донн, которая ловит ничего не подозревающего героя на несуществующую беременность. Сама по себе теория была неплохая, но у нее имелись серьезные недостатки. Прежде всего подобное поведение было не в характере Мартины. Она не стала бы врать даже ради спасения души. Так что это правда. У нее ребенок. Я — отец. И очень, очень вероятно — виноват в этом сам.

— Ты уверена? — спросил я. — Я хочу сказать, ты это точно знаешь?

— Нет, не уверена.

— Так значит, еще есть надежда?

— Может быть.

— Так ты еще не сделала тест на беременность?

— Нет.

Я ушам своим не поверил.

— Но почему? Что с тобой, Мартина? Женщина, ты что, с ума сошла? С ума сошла, да?

Она поборола слезы, но голос у нее был такой, будто она вот-вот заплачет.

— Я не знаю, Вилл. Я боюсь. Я боюсь результатов. Если я беременна, я никогда не найду работу. Я застряну здесь, с отцом и матерью, среди пеленок, и до конца жизни буду смотреть программы по садоводству. Я тебе всю неделю звонила, все пыталась сказать. — Ее голос дрогнул. — Я не могу пройти через это одна.

Я лежал на кровати с телефонной трубкой в руке и смотрел в потолок. Дух Джеймса Бонда во мне уже выветрился. Лицензия на убийство аннулирована. Так приятно было вновь погрузиться в привычную атмосферу Раскаяния и Чувства Вины, усесться на любимое пепелище в рубище самого фасонистого покроя. Мартина жила с этим целую неделю, а я был так занят собственными переживаниями, что ничего не почувствовал. Хуже не придумаешь. Просто невозможно ощутить себя большим ничтожеством.

Я приложил все усилия, чтобы ее утешить, но в глубине души знал, что не искренен. Я тщательно выбирал слова, отказываясь принимать на себя какие бы то ни было обязательства, потому что в скором времени меня вполне могли призвать к ответу. Так что я не сказал ничего опрометчивого, вроде «Не бойся, я с тобой», или «Посмотрим, как сложатся дальше наши отношения», или «Что бы ты ни решила, я поддержу тебя». Я ни словом не обмолвился о будущем, вместо этого выложив перед ней всю свою коллекцию ни к чему не обязывающих бессмысленных банальностей, — этого не избежать, если хочешь говорить отстраненно. Похоже, мне удалось ее успокоить. В конце концов, я не был с ней так мил с того момента, как поцеловал ее на прощание в дверях в тот роковой вечер и пообещал позвонить завтра.

Мы еще некоторое время поговорили о вещах, никак не связанных с нашей насущной проблемой: что сейчас идет по телевизору, что она делала с утра, почему в учителя идут такие маньяки, и, наконец, собрались прощаться. Мартина сказала, что утром первым делом сходит в аптеку и купит тест, а я сказал, чтобы она сразу же мне позвонила. А в завершение, уже совсем придя в себя, она сказала:

— Что бы ни случилось, это не изменит моих чувств к тебе.

А я сказал:

— Да, и моих, — и положил трубку.

2:19

Странно, но мои сперматозоиды, эти маленькие зверюшки, одновременно и разочаровали, и воодушевили меня тем, что натворили. И хотя я не признался бы в этом даже самому себе, мне все-таки становилось тепло на душе от того, что один из этих малышей сумел выполнить свою миссию. Я испытывал что-то похожее на гордость. Они представились мне этакими микроскопическими копиями меня — такие же располневшие, неуклюжие увальни. Я чуть не расхохотался от представшей моему мысленному взору картины: вот они столпились внутри Мартины и рассуждают, не пора ли устроить перекур. Все за, и только один особо сознательный упирается:

— Не, парни, я с прошлой недели еще завязал. Курево, там, выпивка — с этим покончено. Я здоров как бык, так что вы как знаете, а я, пожалуй, пойду дальше.

Это было забавно. Но не слишком. Этот несчастный трудяга своим рвением довел меня до того, что на моей жизни уже можно ставить крест, и я ничего уже не могу исправить. Именно в такие минуты кажется — все бы отдал, лишь бы повернуть время вспять. Но случись так, что мое желание исполнится, уверен — в тот момент, когда я расстегивал платье Мартины, даже духи Прошлого, Настоящего и Будущего Рождества все втроем не смогли бы меня остановить. Страсть угнетает. В каком-то французском фильме один персонаж сказал: «Я противостою искушениям, чтобы почувствовать себя свободным». И хотя эти слова были сказаны героем французского фильма — то есть их по определению не стоит воспринимать всерьез, — в них была доля истины. Иногда противиться какому-нибудь желанию можно с такой же страстью, с какой желаешь.

Где-то неподалеку хлопнула дверь, и мысли мои прервались. Я встал и подошел к окну. Соседская собака — черный лабрадор — тут же на меня залаяла. Я повернулся спиной к окну, почесал живот и попытался понять, чего же мне хочется. Желания у меня были довольно смутные. Я посмотрел на будильник. Довольно поздно. Я не чувствовал особой усталости, зато ужасно хотел есть. И хотя в данный момент я еще не был готов съесть ту самую лошадь, о которой говорится в пословице, но часа через два под кетчуп и с хлебом я не отказался бы закусить любым из победителей прошлогодних скачек в Дерби. Внезапно мой желудок высказал вполне конкретное пожелание — он хотел мороженого. Я подумал даже, что как некоторые мужья ощущают родовые схватки жен, так у меня наступил симпатический голод и мне, как беременной женщине, ни с того ни с сего хотелось съесть чего-нибудь этакого. Как бы там ни было, мне действительно хотелось мороженого, причем прямо сейчас.

Мне не часто доводилось радоваться по тому поводу, что я живу в столице. Сейчас был именно тот случай. В Ноттингеме, к сожалению, никаких круглосуточных магазинов нет и в помине. И совершенно зря. Универмаг «Севен-элевен» (он так называется, потому что работает 24 часа в сутки семь дней в неделю — ничего не скажешь, удачное названьице!) занимает почетное место в десятке лучших изобретений человеческой мысли. Конечно, лидируют аудиоплейер и автоответчик, но круглосуточный магазин не намного от них отстает.

Порывшись в груде одежды, которая заменяла мне подушку, я на ощупь обнаружил штаны, но мне еще нужна была какая-нибудь кофта. Я нашел только одну, способную защитить меня от переохлаждения, — грубой вязки свитер, который давным-давно связала мне бабушка. Это было в тот период, когда она вдруг, как сумасшедшая, увлеклась вязанием — она связала кукол для всех соседских ребятишек, шапочку с помпоном для отца и штаны Тому, который даже в десятилетнем возрасте имел достаточно мозгов в голове, чтобы понять: надеть вязаные штаны — нелепица, от которой потом всю жизнь не откреститься. Несмотря на холод, с носками я заморачиваться не стал, потому что не нашел в этой дурацкой куче ни одного. Так что я натянул свои красные башмаки на босу ногу, не дав себе труда их даже расшнуровать. В ушах эхом отозвался мамин голос: «Неудивительно, что у тебя ботинки разваливаются, если ты так с ними обращаешься».

Проигнорировав этот упрек, я вышел на улицу.

Тишина ночного Арчвея была обманчива. Если не обращать внимания на отдаленный шум уличного движения и на гудение мотора какого-нибудь заблудившегося такси или автобуса — перед вами тишайший уголок северного Лондона. Холод стоял зверский, и от этого я почувствовал себя еще более одиноко — кто высунет нос на улицу в такую холодную ночь? Ну, разве какой-нибудь маньяк, которому позарез понадобилось мороженое. У меня так замерзли щиколотки, как будто к ним приложили лед. На крыльце я остановился и понаблюдал, как поднимается к небесам и исчезает белый пар от моего дыхания. А потом шагнул в ночь.

На улице было пустынно. Гуляки из соседнего ирландского клуба уже часа два как мирно спали. Магазинчик на моей стороне Холловей-роуд был закрыт, но другой, тот, что за прачечной, работал, хотя, если быть точным, это был не магазинчик.

На вывеске значилось: «Закусочная мистера Билла». Жареной картошки у них не было, но была картошка фри, которая уныло дожидалась своего часа в морозилке.

Я шагал так быстро, что побил собственный рекорд и добрался до конца улицы за каких-то восемь минут и тринадцать секунд. В дверях бильярдной недалеко от перекрестка Холловей-роуд и Джанкшн-роуд обнималась какая-то парочка. Мужчине было около тридцати. Хотя надо сказать, что я совершенно не умею определять возраст человека, если ему больше восьми лет. Однажды я подумал, что одной из девушек Саймона пятнадцать, хотя ей на самом деле было двадцать пять. Я долго еще считал себя чертовски либеральным, потому что я так и не спросил ее, как она сдала выпускные, и не сказал Саймону прямо, что его посадят за связь с несовершеннолетней.