Итало Кальвино - Кот и полицейский. Избранное
– Иду к Змее в Джербонте, – сказал он.
– Поднажми, Бинда! – крикнули ему вслед товарищи.
Минное поле
Перевод А. Короткова
– Заминировано, – ответил старик и покрутил перед глазами растопыренной рукой, будто протирал запотевшее стекло. – В той стороне все скрозь заминировано. А вот где точно, никто толком не знает. Пришли и заминировали. А мы в это время прятались.
Человек в галифе смотрел перед собой – то ли на склон горы, то ли на старика, стоявшего в дверях.
– Но с конца войны уже немало времени прошло, можно было бы позаботиться и узнать, – сказал он. – Во всяком случае, проход какой-нибудь должен быть. И ведь кто-то его наверняка знает.
«Уж ты-то, старик, знаешь его как следует», – подумал он про себя, потому что старик, несомненно, был контрабандистом и знал всю границу, как свою трубку.
Старик посмотрел на его заплатанные галифе, на дырявый мешок, висевший, как тряпка, у него за плечами, на слой пыли, покрывавший его с головы до ног и свидетельствовавший о том, что ему пришлось проделать пешком порядочное расстояние.
– Да где – никто толком не знает, – повторил он. – Там, вдоль перевала. Минное поле. – И снова покрутил рукой, словно протирая запотевшее стекло, отгораживающее его от остального мира.
– Ладно, ведь не такой же я невезучий, авось и не подорвусь, – проговорил человек и улыбнулся, но так кисло, словно ему свело рот от незрелой хурмы.
– Э-э, – отозвался старик.
Он сказал «э-э» и не прибавил больше ни звука. А теперь человек попробовал припомнить интонацию, с какой было произнесено это «э-э». Ведь оно могло значить и «э-э, вряд ли что-нибудь выйдет!», и «э-э, кто его знает?», и «э-э, это же пара пустяков!». Но старик сказал свое «э-э» без всякого выражения, и оно казалось таким же пустым, как его взгляд, как земля этих гор, на которой даже трава растет короткая и жесткая, как щетина на плохо выбритом подбородке.
Деревья, что росли по берегам речки, были не выше обыкновенного кустарника. Время от времени среди них попадались смолистые сосенки, растущие так, чтобы давать как можно меньше тени.
Теперь человек в галифе шел по еле заметной тропинке, поднимавшейся вверх по склону, тропинке, с каждым годом зараставшей кустарником и протаптываемой лишь осторожными шагами контрабандистов, которые, как лесные звери, почти не оставляют следов.
– Проклятая земля, – бормотал он. – Когда только я переберусь на другую сторону!..
К счастью, еще до войны он однажды ходил этой дорогой и мог обойтись без проводника. Кроме того, он знал, что путь к перевалу шел по широкой, полого поднимавшейся кверху долине, и всю ее просто невозможно было заминировать.
В конце концов требовалось лишь внимательнее смотреть, куда ставишь ноги: ведь место, где лежит мина, обязательна должно чем-нибудь отличаться. Ну хоть самую малость: перекопана земля, камни положены слишком аккуратно, трава более свежая. Например, сразу видно, что вон там не может быть никаких мин. Не может? Почему же тогда приподнялась вон та сланцевая плита? И что это за голая полоса посередине луга? И почему вдруг дерево лежит поперек дороги? Он остановился. Впрочем, до перевала еще далеко. Нет, здесь еще не может быть мин. Он двинулся дальше.
Возможно, было бы лучше перебраться через минное поле ночью ползком, в темноте, не потому, что он боялся пограничной стражи – в этом отношении здесь было безопасно, но просто для того, чтобы как-то обмануть свой страх перед минами, как будто мины – это огромные, погруженные в спячку животные, которые могут сразу проснуться, услышав его шаги… Сурки, огромные сурки, которые притаились в своих подземных норах, выставив часового, который стоит столбиком на высоком камне и при его приближении сразу поднимет тревогу, свистом известив товарищей об опасности.
«И от этого свиста, – думал он, – все минное поле взлетит на воздух, огромные сурки разом бросятся на меня и разорвут на кусочки».
Но ведь никогда еще не случалось, чтобы сурки набрасывались на человека, и, значит, он никогда не подорвется на мине. Это голод подсказывает ему такие мысли. Человек в галифе знал его. Он хорошо знал, что такое голод, хорошо был знаком с теми шутками, которые выкидывает воображение в дни голода, когда во всем, что видишь и слышишь, мерещится какая-нибудь еда, всевозможные лакомые кусочки.
А между тем здесь действительно водились сурки. То и дело с какого-нибудь камня доносился их свист: «Фи-и-и… фи-и-и…»
«Эх, подшибить бы одного камнем, – думал он, – насадить на палочку да изжарить…»
Он вспомнил, как пахнет сало сурка, но это воспоминание не вызвало у него тошноты. Его мучил голод, и сейчас он готов был есть даже сало сурка – все, что только можно жевать. Уже целую неделю слонялся он по чужим домам, заходил в хижины пастухов, выпрашивая кусок черного хлеба, чашку кислого молока.
– Самим не хватает. Вон хоть шаром покати, – отвечали ему и указывали на голые закопченные стены, украшенные только заплетенными в косу связками чеснока.
Перевал показался гораздо раньше, чем он ожидал. Он даже вздрогнул от удивления и страха, он никак не думал, что перевал зарос цветущими рододендронами. Он надеялся увидеть голую седловину, на которой, прежде чем сделать хоть шаг вперед, легко можно осмотреть каждый камень, каждый куст. И вот он стоит по колено в море рододендронов, однообразном, непроницаемом море, из которого лишь кое-где выступают серые горбы камней.
А внизу – мины. «Никто толком не знает, – сказал старик. – В той стороне все скрозь заминировано», – и покрутил в воздухе рукой.
Человеку в галифе казалось, что тень от этой растопыренной руки легла на заросли рододендронов, вытянулась вперед и покрыла все расстилавшееся перед ним пространство. Он решил идти извилистой ложбиной, тянувшейся параллельно долине. Идти по ней было неудобно, значит неудобно было и расставлять там мины. Выше по склону заросли рододендронов редели, и оттуда доносился свист сурков, однообразный и непрерывный, словно солнечный зной, паливший в затылок.
«Там, где сурки, наверняка не заминировано», – подумал он и двинулся вверх по склону.
Но он рассудил неверно. Обычно ставят противопехотные мины, а сурок весит слишком мало для того, чтобы сработал взрыватель. Человек вдруг вспомнил об этом и испугался.
– Противопехотные, – прошептал он. – Против пехоты, против того, кто идет пешком.
От этих слов его бросило в дрожь. Ведь если минируют перевал, то уж для того, чтобы сделать его совершенно непроходимым; нужно вернуться назад, хорошенько порасспросить местных жителей и попытаться пройти другой дорогой.
Он повернулся, чтобы идти назад. Но куда он ступал, направляясь сюда? Вокруг простиралось непроницаемое море рододендронов, на его поверхности не сохранилось никаких следов того пути, по которому он шел. Может быть, он забрался уже на середину минного поля, каждый шаг грозит ему гибелью, тогда стоит идти дальше.
«Будь проклята эта земля, – подумал он. – Будь она проклята во веки веков!»
Эх, если бы у него была собака, большая, тяжелая, как человек, он пустил бы ее вперед. Ему даже захотелось поцокать языком, как это делают, когда посылают собаку по следу.
«Придется, как видно, самому быть собакой», – подумал он.
А нельзя ли обойтись обыкновенным камнем? Вот как раз рядом лежит подходящий – и достаточно большой и не слишком тяжелый, вполне можно поднять. Он схватил его обеими руками и швырнул перед собой, стараясь забросить как можно дальше вверх по склону. Камень упал недалеко и покатился назад чуть ли не к самым его ногам. Да, оставалось только вот так испытывать судьбу.
Он поднялся уже довольно высоко и шел теперь по ненадежным, шатким камням. Сурки, заслышав приближение человека, подняли тревогу. Их резкий писк пронизывал воздух, словно шипы кактуса.
Но теперь человек в галифе и не помышлял об охоте. Он заметил, что долина, вначале довольно широкая, постепенно становилась все уже и уже и теперь превратилась в узкое скалистое ущелье, заросшее кустарником. И тут он понял: минное поле может быть только здесь, потому что лишь в этом месте небольшое количество мин, положенных на определенном расстоянии друг от друга, могло совершенно перекрыть проход через перевал. Но это открытие не испугало его, напротив, им овладело какое-то странное спокойствие. Так, значит, теперь он находится на самой середине минного поля, это ясно. Теперь у него только один выход: подниматься все дальше, идти наудачу, как придется. Если ему суждено умереть сегодня, он умрет, если нет – он проскользнет между минами и спасется.
Это рассуждение казалось ему не очень убедительным: он не верил в судьбу. Конечно же, если он делал шаг вперед, то только потому, что ему больше ничего не оставалось, потому, что движение его мускулов, весь ход его мыслей толкали его сделать этот шаг. Но была минута, когда он мог выбирать, куда сделать следующий шаг, когда мыслями его овладела неуверенность и мускулы напряглись без всякой цели. Потом он решил больше не думать, предоставить ногам полную свободу ступать, куда придется, на первый попавшийся камень. И все же не переставал сомневаться: а вдруг это его воля по-прежнему выбирает, повернуть ли направо или налево, наступить ли на этот камень или на соседний?
