Гор Видал - Майра

– «Четыре шкуры» – это номер четыре и номер двадцать семь соответственно в январском хит-параде. Так что эта музыка – для пьесы о молодом Элвисе Пресли, которую благородный Бак Лонер навязал нам, – принесет мне немного денег.

– В таком случае, думаю, твои песни вполне к месту.

– Я знал, что у тебя есть вкус! Послушай, Майра, У меня прямо-таки нездоровый интерес к тебе. Нет, это чистая правда… Ты мне нравишься, и я вот думаю, почему бы нам…

– Клем, – я была тверда, хотя, чего там скрывать, мне было приятно, в конце концов я же женщина, – ты знаешь, мне приятно с тобой общаться. Ты – единственный студент, с которым можно поговорить. Но я не собираюсь заходить дальше и ложиться с тобой в постель…

– Деточка, детка, – он бесцеремонно перебил меня. – Не со мной, детка! Я не предлагаю идти в постель нам вдвоем. Это примитивно. Я имею в виду вечеринку, может быть, ребят двадцать…

– Двадцать парней? – Даже в дьявольских фантазиях Майры Брекинридж, королевы-воительницы, не возникало таких сцен, в которых она была бы с двумя десятками мужиков сразу. Не слишком ли это много? Психологически?

– Идиотка! Десять парней и десять девушек или, может, семеро одних и тринадцать других, иди девять и одиннадцать. Я хочу сказать, кто же считает в таких случаях? Хочешь поучаствовать? – Клем пристально смотрел на меня через толстые стекла очков.

Я не знала, что сказать. С одной стороны, идея была бесконечно привлекательной. Майрон иногда делил компанию с четырьмя-пятью мужчинами сразу, но он не думал о смешанных составах. Я – да, разумеется. Что до удовольствия, я спешно прикидывала, могу ли я что-либо извлечь из всего этого? Мои коротенькие извилины могли вместить только одного мужчину за раз.

Я пребывала в полном смятении, стараясь привести в порядок свои мысли.

– О, думаю, что я не должна это делать. Только не с людьми, которых я знаю, не со студентами.

– Никаких студентов, детка, Я не подпускаю эту мелюзгу. Нет, ты увидишь всех пятерых из «Четырех шкур» и еще нескольких сумасшедших пташек… о, это как раз для тебя, уверяю…

Я знала, что мои колебания уже выдали мой интерес.

– Возможно, я могла бы просто… посмотреть или немножко в чем-то поучаствовать…

– Все или ничего. Зрители не допускаются, – и написал адрес на клочке бумаги. – Завтра вечером, в десять.

Он шлепнул меня, что я ненавижу, но, прежде чем я успела дать ему коленкой под зад, дверь распахнулась, и мисс Клафф заглянула в комнату, непонятно почему смутившись, она сказала:

– Добро пожаловать на музыкальный факультет, Майра. Мы все тебя разыскиваем.

– Клем играл мне свои сочинения.

– Он очень талантлив! Мистер Лонер хочет видеть тебя прямо сейчас, это срочно.

Бак сидел, положив ноги на стол, в шляпе, надвинутой на один глаз. Поскольку он не только не встал, когда я вошла, но даже не пошевелился, я была вынуждена просто смахнуть его ноги с помощью своей черной кожаной сумки; ноги Бака соскользнули со стола и со стуком упали на пол.

– Встань, когда в комнату входит леди, ты, сукин сын, – ласково сказала я (совсем не так, как Ирен Дюнн в «Белых скалах Дувра»).

– Леди! – Он презрительно фыркнул.

Я подскочила к нему, сумка взвилась для нового удара, но с неожиданной ловкостью он вскочил на ноги и спрятался за стол.

– Ты – никто. Авантюристка, выдававшая себя за жену моего племянника. Я выяснил, он никогда не был женат. У меня есть доказательства. Вот!

Он совал мне судебные бумаги, я не обращала на них внимания. Меня разоблачили, и я понимала, что противопоставить мне нечего. Это моя ошибка.

– Записей о моем браке с Майроном нет ни в одном штате США по одной простой причине, – я выхватила бумаги и швырнула в него, – потому что мы поженились в Мексике.

– Где?

– Мои адвокаты сообщат твоим. Между тем, если решение не будет принято до апреля, я сама займусь этим делом.

Когда сомневаешься, удваивай ставку, как говаривал Джеймс Кэгни.

Я гордо удалилась, однако была потрясена состоявшимся разговором. Я немедленно позвонила моему адвокату и заверила его, что готова представить брачное свидетельство, как только в Монтеррее [24] сделают новый экземпляр.

Тем временем – еще одна неприятность. Я вдруг почувствовала себя ужасно одинокой и беззащитной. В самом деле, могло ли мое состояние улучшиться, после того как от вконец потерявшей рассудок Мэри-Энн я узнала, что Расти покинул город. Когда я нажала на нее, пытаясь выяснить, что и почему, она ударилась в слезы и то ли была не в состоянии, то ли не захотела что-либо рассказать. Я никогда не любила февраль, даже если тепло, как сейчас, и светит солнце.

Мои основные требования к вечеринке были учтены. На мне будут бюстгальтер и трусики, до тех пор пока обстоятельства не потребуют снять их. Клем был вынужден согласиться с этим, когда я обратила его внимание на то, что вопреки уверениям, что студентов не будет, Глория Гордон не только участвовала в вечеринке, но оказалась и ее хозяйкой. Компромисс был принят. Как говорится, по цене и товар (немного дашь, немного получишь).

Вечеринка проходила в небольшом доме высоко на Голливудских холмах. Меня довез туда коренастый немногословный человек, который когда-то был официантом у «Романова» и мог, если бы захотел, рассказать мне тысячу историй о звездах, которых он обслуживал, но вместо этого говорил лишь о погоде и бейсболе. Возможно, он был недоволен тем, что ему пришлось заехать за мной, и был не в лучшей форме.

Когда мы прибыли на место, дверь открыл Клем, на котором не было ничего, кроме очков и большого ключа на цепочке вокруг шеи. Он оказался необыкновенно волосатым, чего я не люблю, член у него был маленьким и выглядел довольно печально, как будто его жевало слишком много людей, хотя сейчас у него не было эрекции и поэтому трудно было оценить его по достоинству; разумеется, он был обрезан, что я нахожу непривлекательным. И конечно, как большинство физически некрепких людей, он считал себя неотразимым (несомненно, тут работает некий психологический закон компенсации). Он тут же сгреб меня своими похотливыми руками, упершись своим мягким желудем мне в промежность, и укусил меня за ухо.

Я с силой наступила ему на голую ногу и освободилась.

– Господи, Майра! – Он прыгал на одной ноге, потирая другую рукой, и это нелепое зрелище несколько возбудило меня. Еще больше возбудила меня Глория, которая вышла, чтобы показать мне комнату, где можно снять одежду. Она тоже была голой; ее тело, пожалуй, было слишком красивым для этой жизни, тонким и длинным, в стиле юной Джинкс Фалькенбург. Когда я разденусь, вряд ли удержусь от того, чтобы осторожно не взять в руки ее восхитительные груди, увенчанные розовыми сосками, и просто благоговейно подержать их. Я не лесбиянка, но я вполне разделяю нормальное человеческое отношение ко всему, что физически привлекательно, независимо от пола. Подчеркиваю, нормальное отношение; я сознаю, что наша культура решительно отвергает всякую идею бисексуальности. Мы утверждаем, что правильный секс только такой: мужчина и женщина соединяются, чтобы сделать ребенка; все остальное неправильно. Более того, неофрейдистские талмудисты (к которым принадлежит и доктор Монтаг, несмотря на мои усилия обратить его в иную веру) полагают, что так называемая гетеросексуальность – это здоровое поведение, что гомосексуализм – это болезнь, а бисексуальность – миф, хотя сам Фрейд был убежден, что каждый человек имеет склонность к обоим полам.

Человек умный и образованный, доктор Монтаг, конечно, хорошо осведомлен о разнообразии обычных сексуальных отношений, но эмоционально… ни один дантист с Гранд-Конкорз [25] никогда не смирится с мыслью, что женщина может или должна испытывать такое же удовольствие с представительницей своего пола, как и с мужчиной. Не так мало женщин ведут весьма насыщенную жизнь, легко, без нервов и слез, переключаясь с мужчин на женщин и обратно. Тем не менее согласно великим традициям неофрейдистского анализа доктор Монтаг отказывается принять любое свидетельство, сколько-нибудь противоречащее его предубеждениям. Для него – или Моисей, или Золотой телец. Третьего не дано. При этом он весьма убедителен, даже красноречив, и на какое-то время Майрон подпал под его влияние, так же как впоследствии доктор Монтаг подпал под мое. Как бы там ни было, нельзя забывать, что не кто иной, как Рандольф Спенсер Монтаг при всей его ограниченности убедил Майрона в том, что человек должен жить в полном соответствии со своей природной сущностью. В результате на пароме, плывущем к Стейтен-Айленд, Майрон осуществил мечту о совершенстве и подобно венецианскому дожу соединился с символом женщины, вручив морю не кольцо, а жизнь и оставив мне одной изменять мир.

После этого трагического для всех нас опыта Рандольф стал в определенном смысле другим человеком, изменившимся дантистом. Сейчас он почти верит рассказам молодых пациентов, сообщающих ему о вечеринках, во время которых сексуальные роли меняются очень быстро и прихотливо, сообразно мгновенным позывам, – рассказам, которые он прежде отвергал как выдумку. Если выбирать между прекрасной девушкой и непривлекательным мужчиной (между Глорией и Клемом), я всегда сделаю выбор в пользу девушки, как я и поступила тем вечером, когда очень просто взяла обе груди Глории в руки и, наклонившись, стала целовать маленький шрам справа от пупка, оставшийся после операции аппендицита, настолько маленький, что напоминал ямочку на щеке.