Дон Делилло - Mao II
Произнося фразу, он одновременно взял с пола бутылку, зажал бокал между колен, налил до краев.
— Придержать книгу. Спрятать книгу. Превратить автора в книгу. Ничегошеньки не понимаю.
— Почему ты продолжаешь ее писать, если знаешь — она закончена, и все мы знаем — она закончена, а ты все пишешь и пишешь?
— Книги — дело бесконечное.
— Это пьесы — дело бесконечное. А книгам давно пришел конец.
— Я тебе скажу, когда книга заканчивается. Когда на весь дом раздается "бух" — значит, писатель завалился на бок и рухнул мертвым на пол.
Карен сказала:
— Этот дорожный знак каждый раз меня воодушевляет.
— Сколько книг писатель выпустил, столько он и продолжает писать, плюс та, что торчит сейчас из машинки. Старые книги остаются жить в каждой клеточке тела.
Брита налила себе и Скотту еще вина.
— Спасибо, я за рулем, — сказал Скотт.
И выпил.
Билл выпил и закашлялся.
Брита стала ждать, пока он достанет свои сигареты.
— Людям эту книгу показывать нельзя. Ни при каком раскладе, — сказал Скотт. — Как покажешь, так все. Книга безобразная. Придется выдумывать новые слова, чтобы выразить всю ее обрюзглость, ультратяжеловесность, отсутствие энергии, темпа и вкуса.
— Мальчишка возомнил, что может безнаказанно хозяйничать в моей душе.
— Он знает сам. Это кризис, каких мало. Такой непростительный провал, что начинаешь сомневаться в его юношеских шедеврах. Люди примутся читать его юношеские шедевры новыми глазами, выискивая признаки усталости и отупения.
— Книга выйдет. Я ее выпущу. И раньше, чем все думают.
Скотт смотрел на Бриту.
— Он знает, что я прав. Жутко бесится, когда наши мнения совпадают. Его слова в моих устах. У него тогда шарики за ролики заходят. Но я только пытаюсь сохранить за ним его заслуженное место.
Билл высматривал, что бы опрокинуть, какую бы штукенцию, чтоб эффектно полетела на пол и разбилась на мелкие кусочки.
— По-моему, нам надо завести какое-нибудь домашнее животное, — сказала Карен.
Скотт ссыпал хлебные крошки с края стола в ладонь.
— Я говорю только то, что он сам втайне хочет от меня услышать.
Карен посмотрела на Бриту.
Они поменялись местами. Карен вплотную пододвинулась к Биллу вместе со стулом.
— И кого же заведем — собаку или кошку? — спросила она чьим-то чужим голосом.
Билл выбрал масленку — пихнул, и она скользнула на другой конец стола.
Крышка отскочила Скотту в лицо.
Билла это разъярило еще больше; он попытался встать и начать беспощадную расправу с посудой.
— По-моему, лучше нам этого не делать, — сказала Карен.
И не дала ему подняться.
Скотт поднес левую руку к лицу. В другой он все еще держал хлебные крошки.
— Известно, что животные оказывают целительное воздействие, — сказал он.
— Никто не пострадал, заткни-ка свою поганую глотку.
— На стариков, одиноких, раздражительных и помешанных.
— Четыре попадания из четырех. Четыре — сегодняшняя тема.
Карен прикрыла Биллу глаза рукой, чтобы его не взбесило еще что-нибудь зримое.
Брита сказала:
— Пусть мне кто-нибудь скажет, что, как правило, вы ведете себя прилично.
Жест, взгляд, да все что угодно — и Билла уже не удержать.
Скотт вытер лицо и руки салфеткой, встал за стулом Бриты, взял ее под локоть и, когда она поднялась, вывел из столовой.
Карен отняла руки от глаз Билла.
— Когда люди друг друга любят… Все та же старая глупая история, Билл, каждый из нас тысячу раз с ней сталкивался.
Они просидели за столом еще несколько минут.
Потом Билл поднялся в свой кабинет, закрыл дверь и, не зажигая света, встал у окна.
Напоследок Скотт решил еще кое-что показать Брите. Выйдя из задней двери, они подошли к низкому сараю, пристроенному к дому под тупым углом. Брита, пригнувшись, последовала за Скоттом, тот щелкнул выключателем, и, стоя на пороге, они стали рассматривать полки и антресоли, которые Скотт сделал сам, доверху забитые ксерокопиями окончательной редакции романа, вторыми и третьими экземплярами предыдущих, копиями заметок и фрагментов, письмами от друзей и знакомых Билла, гранками, письмами от читателей в скрупулезно помеченных, разложенных по порядку папках, еще какими-то картонными коробками с рукописями и бог весть еще чем.
Сарай был утеплен и законопачен, сырость содержимому не грозила. Брита стояла, ссутулившись, не говоря ни слова, глядела на пухлые папки, набитые словами, думала обо всех словах на всех страницах, сложенных аккуратными штабелями в других помещениях дома, и ей хотелось сбежать отсюда, нестись сломя голову по темной дороге, прочь от этой убийственной книги и скрытой за нею страшной жизни.
Обойдя дом кругом, они оказались у крыльца, и Скотт пошел за вещами, а Брита осталась снаружи. Она ожидала, что почувствует себя отрешенным зрителем, надежно защищенным, снисходительно взирающим со стороны на чужие муки, — но не тут-то было. Ей казалось: она что-то нарушила, встряла куда не надо; попрощаться с Биллом было выше ее сил.
Появился Скотт, и они пошли к машине.
— Если оглянетесь через левое плечо, увидите его, — он у себя, из окна смотрит.
Она машинально глянула, но окно было темное, и она поспешно отвернулась. Ночной воздух, влажный и колючий, наваливался на грудь. Когда они сели в машину и, петляя, выехали с твердой изъезженной колеи на утрамбованный гравий, она снова оглянулась и, как ей показалось, различила в окне, ровно посередине, смутный силуэт неподвижного, точно остолбеневшего, человека; она не отводила глаз, пока дом не отступил вдаль, не затерялся в деревьях, в сменяющих друг друга ракурсах, в просторных владениях ночи.
Вглядываясь во мрак, Скотт рассказывал третью за день историю. И периодически включал дворники — протереть запотевшее лобовое стекло.
Карен он приметил, проезжая по главной улице городка Уайт-Клауд (северо-восток Канзаса, двести десять жителей). Девушку мотало из стороны в сторону, точно машину, за рулем которой сидит пьяный. Скотт решил проследить за ней. Она остановилась перед красным кирпичным зданием с заколоченными окнами, жмущимся к земле под низким недобрым небом. Скотт припарковался, не разворачиваясь, и стал смотреть, как она пытается вытащить из липкого пакетика леденцовую палочку, поддевая ее ногтем. Мимо прокатил трактор, которым управлял голый по пояс парнишка с носовым платком на голове. Улица была широкая, с серой, как речной песок, мостовой, в щелях между бордюрными камнями рос высокий бурьян. Закусочная. Мастерская "Автомоторемонт". Над дверями — старомодные жестяные навесы. Девушка все-таки вытащила палочку, но та была завернута в бумажку, и борьба возобновилась. Выпуклые буквы на вывеске универмага складывались в какое-то таинственное слово.
Скотт долго гадал, почему эта картина кажется ему до боли знакомой. Он возвращался на Восточное побережье, повидавшись с сестрой, которая жила в Канзасе с мужем-врачом и вывезенным из Перу грудничком-приемышем. Хорошо, что удалось удрать на пару недель от Билла — тот как раз заново открыл для себя виски и с заката до рассвета, еле ворочая языком, выдавал словесные импровизации.
Скотт вылез из машины и, облокотившись о крыло, стал наблюдать, как девушка сражается с тающим в руках лакомством. Теоретически это был леденец, а не желе, но с оберткой он расставаться не хотел — цеплялся за отдираемую бумагу прозрачными щупальцами.
— Как думаете — это зной виноват или несовершенные методы производства, не способные конкурировать с заморскими?
— Она словно бы не услышала.
Неужели у нас до сих пор не научились леденцы делать?
Он достал из нагрудного кармана солнечные очки и, выпростав из джинсов рубашку, начал их протирать — надо же было чем-то себя занять на время этой пустой канители.
Она сказала:
— Вы приехали меня депрограммировать?
Тут он понял, откуда ему все это знакомо. Сцена прямо из Билла Грея, как он только раньше не догадался. Девушка-чудачка на фоне полузаброшенного города, над которым висит неопределенная опасность — грозовая туча или просто какое - то ледяное слово, зачин заклятья, обрекающего на несчастье.
— Если вы за этим приехали, лучше сразу плюньте, — сказала она, — попытка уже была, они где сели, там и слезли.
Вскоре Скотт и Карен уже катили вдоль верхней границы штата Миссури, знакомились, а теперь, в той же самой машине, по дороге в Нью - Йорк, он рассказывает, как Карен, извлекая из памяти деталь за деталью, говорила о своем мунитском периоде, хотя сама слова "мунит" не употребляет и никому в своем присутствии произнести не позволит.
С одеждой — в том числе нижним бельем — в фургоне совершенно не церемонились: все сваливали в одну кучу и стирали чохом, а потом выдавали по столько-то предметов на нос, не считаясь с тем, кому они изначально принадлежали и кто их носил последним. В этом истина Общего Тела. Но все равно как-то странно себя чувствуешь, когда на тебе носки с другой девушки и трусы с какой-то третьей. Мурашки по коже. При ходьбе так и подмывает съежиться, не соприкасаться с тем, что на тебе надето.
