Димфна Кьюсак - Солнце – это еще не все
Кларку, плотнику с творческой жилкой, нравились их идеи. Ему нравилось то, как они преображали старый дом, ему нравились их эскизы и сочетание цветов, которые они использовали, – ему, человеку, так долго страдавшему в холодных, лишенных солнца комнатах типичного пригородного дома, нравилось их стремление впустить в этот дом солнце.
Когда со временем они решили заняться производством современных обоев и аксессуаров внутренней отделки, он пожелал вложить в их дело часть своего капитала, который со смертью Реджа утратил для него ценность. Незаконченное архитектурное образование Фрэнка нашло практическое применение, а Карен посвятила свой художественный талант разработке чисто австралийских мотивов, которыми до сих пор все пренебрегали. Когда Кларк получил подряд на строительство одного из тех новых мотелей, которые в дни послевоенного бума вдруг начали расти по всей стране, как грибы, он устроил им подряд на внутреннюю отделку, и их дела сразу пошли в гору.
Именно тогда он и предложил им постепенно выкупить у него «Розредон», если они этого хотят и у них найдутся на это средства. Они этого хотели.
– Вот теперь мы настоящие австралийцы, – часто повторял Фрэнк. – У нас есть собственный дом, и мы станем его владельцами через тридцать лет. – В его живых глазах вспыхивал веселый блеск. – Подумать только: страна, где можно загадывать на тридцать лет вперед! Это не просто новая жизнь. Это новый мир.
Это было единственное высказывание такого рода, которое Элис когда-либо от него слышала, а лицо Карен с четко очерченными бровями и сильным ярким ртом превращалось в непроницаемую маску при малейшем намеке, что до того, как они вступили на австралийскую землю, у нее уже была какая-то жизнь.
Миссис Белфорд считала Манделей ответственными за все, что не нравилось ей в послевоенном мире, – за то, что ее дочь в мелочах часто шла ей наперекор, за непочтительность ее внучки, за модернизацию домов в Уголке, за общий рост благосостояния.
Дочь бедного английского иммигранта, нажившего деньги в колонии, она питала врожденное недоверие к иммигрантам (особенно неанглийского происхождения), которые грозили добиться того же, чего добились ее родители. Иммигрантов, оставшихся бедными, она терпела, потому что они были полезны в качестве прислуги.
Сигареты были докурены, и обе они вернулись в настоящее.
Карен вздохнула.
– Иногда у меня такое ощущение, что дочь мне совсем чужая.
Элис согласилась.
– Я больше не понимаю Лиз. – Она погасила окурок о пепельницу и встала. – Ну, мне пора. Я обещала Гвен помочь ей с цветами.
Карен тоже встала.
– Не могу себе представить, как бы Уголок обходился без вас! Я провожу вас до пролома, чтобы размяться.
Когда они вышли на ослепительный солнечный свет, Элис увидела проезжающую мимо машину кремового цвета.
– Я забыла сказать вам, сегодня утром приезжал какой-то человек посмотреть квартиру Холлоуэев. Новоавстралиец.
Карен воскликнула с неожиданным жаром:
– Желаю ему найти в Уголке такое же счастье, какое нашли мы!
Глава седьмая
Карен остановилась у пролома, глядя, как Ли-Ли и Элис возвращаются в «Лавры».
– Сад просто великолепен! – крикнула она им на прощанье. – Как я вам завидую!
– А я тебе, – пробормотала Элис вслед ее удаляющейся спине и остановилась, чтобы Ли-Ли могла взобраться к ней на плечо. У Карен было все: обожающий и обожаемый муж, прекрасный сын и дочь, ничуть не более трудная, чем Лиз.
Лиз становилась просто невозможной. Хотя она изливала на нее всю любовь, не имевшую иного выхода, теперь, когда Лиз выросла, она чувствовала себя с ней, словно с чужой. И боялась ее. Боялась ее друзей – и девушек и юношей, – которые бесшумно поднимались по черной лестнице в ее кабинет. Боялась, сама не зная чего. Они всегда были с ней очень вежливы. И все равно она боялась.
Слушая хладнокровные рассуждения Лиз на темы, которые в дни ее юности были запретными – даже и теперь не только она, но и Мартин предпочитал их не касаться, – она чувствовала, что они принадлежат не к разным поколениям, а к разным эпохам.
Только после смерти матери она начала понимать, как велико отчуждение между ней и Лиз. Это сознание причинило ей боль и усугубило ее одиночество. Когда же она попыталась перебросить мост через пропасть, выяснилось, что это невозможно. Так у нее было отнято единственное утешение, которое дала ей жизнь: ребенок, которому она заменила мать, больше не нуждался в матери. Короткие двадцать лет, которые разделяли их, оказались столь же непреодолимыми, как сорок лет, бездной легшие между нею и ее собственной матерью.
Да, у Карен есть все – включая любимую работу. А у нее нет ничего. Даже сада, что бы там ни утверждали люди! Элис обвела сад враждебным взглядом. Все говорили, что он полон мирного спокойствия. Лиз любила лежать тут в гамаке со своими книгами. В летние вечера они с Мартином нежились тут в шезлонгах, а она приносила им прохладительные напитки. И Мартин говорил: «Этого часа я жду весь день. Здесь так мирно и спокойно».
Элис всегда удивляло, что никто не видит сада так, как его видит она: немое поле битвы – пусть прекрасное, – где земля ведет постоянную борьбу с дождями и засухой, где каждое выросшее дерево, каждый расцветший цветок выдерживает прежде лютый бой с природой и где она и Старый Мак схватились в бесконечном безмолвном поединке…
Она стала смотреть, как он с обычной своей педантичной аккуратностью подстригает изгородь. Надо подождать, пока он кончит, а потом она поговорит с ним о летних посадках. «Затеет с ним спор», – это выражение подошло бы здесь больше, если бы только он спорил. Но Старый Мак никогда не тратил слов, если можно было обойтись кивком или хмыканьем.
Когда он кончил подстригать изгородь и распрямил спину, Элис начала с решительным видом:
– Мне кажется, Мак, что пора изменить круглую клумбу. По-моему, эти новые петунии…
Он слушал и то кивал, то покачивал головой. Потом он отошел, и Элис ни на секунду не усомнилась, что он сделает только то, что собирался сделать с самого начала. Вот почему, хотя все хвалили «ее» сад, сама она в глубине души прекрасно знала, что это сад Старого Мака.
Она получала призы за розы на Стрэтвудской садовой ярмарке, цветная фотография ее бордюра из трав была помещена в «Женском еженедельнике», и каждый год она придумывала что-то новое, мечтая когда-нибудь удостоиться высшей чести – занять призовое место в конкурсе «Геральда». Но на самом деле это будет заслугой Старого Мака.
Она задумалась, прикидывая, на какой именно конкурс садов лучше будет записаться – весенний, летний или осенний, и мысленно представила себе ту часть сада, которая будет выглядеть особенно выигрышно осенью: огненные языки штрелиций и алые нифофии на фоне кипарисов, красная листва хурмы и японского клена с золотым вязом на заднем плане.
Но как бы они ни планировали, каким бы прекрасным ни представлялся ей сад мысленно, на деле все всегда получалось чуть-чуть хуже. Каждый раз, когда она решала устроить чаепитие на свежем воздухе для выпускниц школы Св. Этельбурги или для кружка прихожанок, сад обязательно ее подводил. Было либо еще слишком рано, либо уже слишком поздно, и постепенно ей начинало казаться, что он стакнулся со Старым Маком.
Мирный и спокойный, как бы не так! Элис вернулась в дом.
Миссис Паллик мыла на кухне посуду – как обычно, без всякого почтения к дултоновскому фарфору и старинному серебру. Объясняй ей, не объясняй – результат тот же!
– Прекрасная погода, – сказала Элис, чтобы скрыть раздражение. Терять миссис Паллик она все-таки не хотела, несмотря на ее бесчисленные недостатки.
– Так-так, – ответила миссис Паллик осторожно, со своей странной интонацией. – Утром и вечером еще холодно.
– Ну что вы говорите! Холодно! Какая погода бывает в вашей стране ранней весной, хотела бы я знать?
– У меня нет моей страны, – угрюмо ответила миссис Паллик.
Этот ее постоянный припев обычно возбуждал в Элис сочувствие.
– Но когда у меня была моя страна, – продолжала миссис Паллик, – то у нас было хорошее отопление.
– Ах уж это ваше отопление! Прямо мания какая-то. Сегодня очень тепло.
– Может быть! – Миссис Паллик свалила груду вилок и ножей на сушильную доску с грохотом, от которого кровь прихлынула к вискам Элис. – Вот посмотрим. В этом миро ничего знать заранее нельзя.
Она принялась тереть тарелки с такой энергией, что во все стороны полетели клочья пены.
Элис поспешно вытащила цветы из-под раковины и начала перекладывать их в корзины. Но только когда по щелканью ножниц она поняла, что Старый Мак подстригает кусты у ворот, она, наконец, решилась вынести их из дому.
– Миссис Паллик, я иду к миссис Рейнбоу помочь ей расставить цветы. Если к половине одиннадцатого я не вернусь, вскипятите чаю себе и Старому Маку. Кекс в черной коробке.
