Дзюнъитиро Танидзаки - Дневник безумного старика
— Нет, не понимаю.
— Чем я безобразнее, тем ты красивее.
Она не слушала меня и пошла за адалином. Вернулась с американской сигаретой Kool.
— Открой рот пошире. К этому лекарству нельзя привыкать, поэтому сегодня только две таблетки.
— Не дашь ли из своего рта?
— Вспомни о своём лице.
Она взяла в руку таблетки и сунула мне их в рот.
— С каких пор ты стала курить?
— В последнее время покуриваю тихонько на втором этаже.
В её руке сверкнула зажигалка.
— Вообще-то мне курить не хочется, но это как принадлежность туалета. А сейчас хочу отбить неприятный привкус…
28 сентября.
…В дождливые дни руки и ноги страшно болят, и я накануне чувствую, что пойдёт дождь. Сегодня утром рука гораздо больше занемела, ноги тоже отекли больше, чем обычно, и стоять трудно. Мне казалось, что я вот-вот упаду, и я боялся свалиться с веранды. Рука онемела до самого плеча, — уж не парализует ли половину тела? Вечером, часов в шесть, рука стала ужасно мёрзнуть и потеряла чувствительность, как будто я погрузил её в ледяную воду. Собственно говоря, это не называется нечувствительностью: она мёрзла так, что я чувствовал боль. Но все, кто прикасался к моей руке, говорили, что она тёплая, как обычно. Только я один ощущал непереносимый холод. Раньше такое тоже случалось, но большею частью (хотя и не обязательно) холодной зимой. А сейчас середина сентября, и в такое время ничего подобного не бывало. Знаю по опыту, что в таких случаях надо намочить большое полотенце в горячей воде, замотать им всю руку, поверх закутать толстой шерстяной фланелью и ещё приложить две платиновых грелки. Минут через десять полотенце становится холодным, его надо опять намочить в кипятке, кастрюлю с которым надо держать около кровати. Так повторить пять-шесть раз. Чтобы вода не остывала, надо из чайника постоянно подливать в кастрюлю горячую. Сегодня тоже это делали несколько раз, и в конце концов я почувствовал небольшое облегчение.
Глава пятая
29 сентября.
Вчера вечером довольно долго сидел с рукой, обмотанной горячим полотенцем, боль немного стихла, и я смог заснуть. Но проснувшись на рассвете, я снова почувствовал боль. Дождь перестал, небо совершенно прояснилось. Если бы я был здоров, какую бодрость вдохнул бы в меня такой денёк бабьего лета! Ещё четыре-пять лет тому назад я наслаждался подобной свежестью — эта мысль привела меня в отчаяние, я готов был плакать от злости. Принял три таблетки долосина.
В десять часов измерили давление. 105 на 58. Сасаки меня убедила съесть два сухих печенья с сыром Kraft[66] и выпить чашку чая. Через двадцать минут опять измерили давление: оно поднялось — 158 на 92. Нехорошо, что в такой короткий промежуток давление так сильно колеблется.
— Не лучше бы вам не писать всё время? Боюсь, что от этого опять будет болеть рука, — сказала Сасаки, увидев, что я берусь за дневник.
Я ничего не давал ей читать, но так часто я вынужден обращаться к ней с просьбами, она не может не догадываться о нём. Возможно, скоро мне придётся просить её растереть тушь.
— Писание немного отвлекает меня от боли. Когда станет невмоготу, перестану. Сейчас мне лучше поработать, вы можете располагать собой.
В час дня я лёг спать и продремал около часу. Проснулся весь в поту.
— Вы простудитесь.
Снова войдя в комнату, Сасаки сменила на мне мокрое бельё. Лоб и шея были липкими от пота.
— Долосин — хорошее средство, но я от него страшно потею. Нельзя ли заменить его на что-нибудь другое?
В пять часов пришёл господин Сугита. Оттого ли, что я перестал принимать лекарство, рука нестерпимо разболелась.
— Господин сказал, что от долосина сильно потеет, — доложила Сасаки доктору.
— Как же нам быть? Как я вам говорил, рентгеновские снимки показывают, что ваша боль процентов на 20–30 центрального происхождения, а на 60–70 боль имеет невралгический характер, обусловленный остеохондрозом шейного отдела позвоночника. Чтобы от неё избавиться, надо привести к декомпрессии нервов, — может помочь только гипсовый корсет или лежание на доске в течение трёх-четырёх месяцев. Но в вашем возрасте это трудно вытерпеть. Моментальную боль можно снимать лекарствами. Их много, и если долосин не подходит и нобулон не подходит, попробуем инъекции паротина. Надеюсь, они вам помогут. После укола я почувствовал некоторое облегчение…
1 октября.
Боль в руке не прекращается ни на минуту. Раньше особенно сильно болели мизинец и четвёртый палец, а другие пальцы меньше. А сейчас они болят все. Но не только ладонь, болит и запястье, болит от мизинца к головке локтевой кости и вся лучевая кость. Особенно больно, когда я пытаюсь вращать кулаком, что мне и не удаётся. Онемение в этой части руки очень сильное, и я не могу сказать, боль или онемение не позволяют мне повернуть кулак. Два укола паротина — вечером и ночью…
2 октября.
Боль не прекращается. Сасаки, посоветовавшись с доктором Сугита, сделала укол сальсоброканона…
4 октября.
Так как я отказался от ноблона, попробовали суппозиторий. Большого результата это не дало…
9 октября.
Все четыре дня рука сильно болела, и я не мог вести дневник. Я лежал в постели, за мной ухаживала только Сасаки. Сегодня немного получше, и я решил кое-что записать. За эти пять дней я принял много лекарств: пирубитал, иргапирин, кроме того паротин, суппозиторий иргапирина, дориден, броварин, ноктан. Я спрашивал у Сасаки все названия, но, возможно, мне давали и другие. Никак не запомнить с одного разу. Дориден, броварин, ноктан — снотворные, а не болеутоляющие. Обычно я сплю хорошо, но из-за боли в руке не мог сомкнуть глаз, поэтому принимал снотворное. Иногда ко мне заходили жена и Дзёкити.
Жена за это время впервые заглянула ко мне днём пятого числа, в разгар моих мучений.
— Сацуко хотела бы навестить тебя, но не знает, можно ли…
Я ничего не ответил.
— Нельзя? Я сказала, что, если ты увидишь её, ты немного забудешь о своих страданиях.
— Дура, — неожиданно заорал я.
Почему — сам не знаю. Я закричал, подумав, что мне было бы неприятно, если бы она увидела меня в таком жалком виде, но, честно говоря, я был бы не прочь, если бы она пришла.
— Ни Сацуко, ни Кугако, ни кто бы то ни был. Я не хочу, чтобы меня навещали.
— Знаю, знаю. Я на днях и Кугако сказала: «Рука болит сильно, но особых причин для беспокойства нет. Поэтому тебе лучше воздержаться от посещения». Она заплакала.
— С чего это она заплакала?
— Ицуко тоже хотела приехать, но я не разрешила. Но Сацуко может прийти? Почему ты невзлюбил её?
— Дура, дура, дура! Кто сказал, что я невзлюбил её? Совсем не невзлюбил, а наоборот, слишком сильно люблю и поэтому не хочу встречаться в таких условиях.
— А-а, вот в чём дело. Я этого не поняла. Но ты не выходи из себя, это очень вредно для здоровья, — сказала жена, успокаивая меня, как ребёнка, и поспешно ушла.
Она неожиданно задела моё больное место, и я рассердился, чтобы скрыть смущение. После её ухода, спокойно об этом подумав, я сказал себе, что лучше было бы не выходить из себя, ещё неизвестно, как воспримет это Сацуко, когда жена ей расскажет. Но Сацуко, видящая меня насквозь, вряд ли обидится… «Конечно, лучше было бы её увидеть. Надо в эти два-три дня найти удобный предлог и позвать её», — внезапно подумал я сегодня утром. Рука сегодня ночью непременно будет болеть. Уже сейчас я надеюсь, что она будет болеть. Когда боль станет нестерпимой, я позову Сацуко.
— Сацуко, Сацуко, больно, больно, помоги! — завоплю я, обливаясь слезами, как ребёнок. Сацуко в испуге вбежит ко мне. Она, конечно, засомневается: «Неужели этот старикашка плачет по-настоящему? Возможно, он что-то замыслил», — но она сделает вид, что страшно напугана. Я опять заору:
— Мне нужна только Сацуко! Никого больше! — и выгоню Сасаки. Наконец, мы вдвоём. С чего начать?
— Больно, помоги мне!
— Сейчас, сейчас. Скажи, что я должна делать. Я всё сделаю.
Если она так скажет, всё пойдёт как по маслу. Но она не будет так неосмотрительна. Как же её уговорить?
— Если бы ты разрешила себя поцеловать… я забыл бы о боли. Нет, не в ногу! И не necking! Я жажду настоящего поцелуя!
Я раскапризничаюсь, начну плакать, орать. Не будет ли она вынуждена уступить? Но почему не попытаться выполнить это в ближайшие два-три дня? К чему ждать, когда боль станет нестерпимой? Пусть рука и не болит, можно сделать вид. Надо только побриться. Я не брился четыре-пять дней, лицо заросло щетиной. А может быть, щетина только усугубит впечатление, что я болен? Но целоваться при такой косматой щетине будет неприятно. Челюсти надевать не буду. Но так, чтобы никто не заметил, вычищу рот… Пока то да это, рука опять заболела. Больше писать не могу… Надо оставить кисть и позвать Сасаки…
