Дзюнъитиро Танидзаки - Дневник безумного старика
Причина выдвигается следующая. Два-три года назад у меня ноги не болели, поэтому, если даже большая собака и бросилась бы на меня, ничего страшного бы не произошло, а сейчас моё здоровье пошатнулось. Какое там собака, меня и кошка собьёт с ног. В саду не одни только клумбы, тропинка там отлого спускается, там есть и лестница, и камни на дорожках. Если бы собака бросилась на меня где-нибудь там, я мог бы сильно расшибиться. Чем бы всё это кончилось? У одного старика (имярек) под ногами крутилась немецкая овчарка, он сильно расшибся, его отвезли в больницу, и до сих пор — вот уже три месяца — он в гипсе.
— Скажи сам, что собаку надо убрать. Я намекаю, но Сацуко не обращает никакого внимания, — жалуется жена.
— Она так её любит. Как же я скажу, чтобы она избавилась от неё?
— Да, но здоровье дороже.
— Если даже я скажу, куда деть такую большую собаку?
— Наверняка можно найти любителя.
— Была бы ещё маленькая, а такую большую трудно пристроить. К тому же мне самому Лесли нравится.
— Ты боишься рассердить Сацуко. Было бы лучше, если бы ты расшибся.
— Скажи ей сама. Если она согласится, я возражать не буду.
Жена моя сказать Сацуко ничего не может. Молодая хозяйка день ото дня становится влиятельнее, чем моя жена; из-за собаки может разразиться скандал, и жена опасается сделать промах, который привёл бы к войне.
Если говорить правду, я сам недолюбливаю Лесли. Я отдаю себе отчёт, что подольщаюсь к Сацуко. Когда я вижу, что она с Лесли куда-то едет, у меня портится настроение. Когда она уходит с Дзёкити — это естественно; с Харухиса — ничего не поделаешь; но к Лесли я даже ревновать не могу, и это меня бесит. При всём том у собаки аристократический вид, в ней чувствуется порода. Она более красива, чем черномазый Харухиса. В машине Сацуко сажает её рядом с собой, тесно прижимается к ней. То вцепится зубами в её шею, то трётся щекой о её морду. Даже прохожим на улице видеть такое неприятно.
— На улице она ничего подобного не делает, это только перед вами, — сказал мне Номура.
Наверное, она хочет поддразнить меня. Однажды я хотел подольститься к Сацуко и в её присутствии скрепя сердце стал ласково говорить с Лесли и бросил ему за загородку конфеты. Тут Сацуко начала серьёзно выговаривать:
— Что ты делаешь! Пожалуйста, сам ничего ему не давай. Посмотри, он выдрессирован так, что не ест того, что ты ему дал!
Она вошла к Лесли и нарочно начала его ласкать, тереться щекой, только что не целовать. Вспоминаю, как она с ухмылкой смотрела на меня, как будто говоря: «Или ты ревнуешь?»
Если бы я расшибся, это не было бы слишком дорогой ценой за наслаждение, которое она мне доставляет, и если бы я умер, я был бы счастлив. Но пусть растопчет меня она, а не её собака!
В два часа пришёл господин Сугита. Лучше бы он пришёл в другой день: Сасаки сразу же рассказала ему о случае с собакой.
— Столько натерпелись!
— Это всё пустяки.
— Во всяком случае давайте посмотрим.
Уложив меня в постель, он внимательно осмотрел руки и ноги. Плечи, локти и колени болят от ревматизма, они болели и раньше, и Лесли тут ни при чём. К счастью, моё падение не причинило никакого вреда. Несколько раз доктор простукал мне грудь, осмотрел спину, заставил глубоко дышать, при помощи портативного аппарата снял электрокардиограмму.
— Особенных причин для беспокойства нет, я пришлю попозже результат, — сказал он на прощание.
Вечером получил результат: «Как показывает электрокардиограмма, особенных отклонений от нормы не наблюдается. Есть кое-какие аномалии, связанные с возрастом. По сравнению с прошлой кардиограммой ухудшений нет. Надо было бы сделать анализ почек».
24 сентября.
Сасаки просила разрешения сегодня вечером поехать повидаться с ребёнком. Она уезжала в прошлом месяце, и отказать нельзя. Сказала, что вернётся завтра в первой половине дня, но, к сожалению, завтра воскресенье. Чтобы видеться с ребёнком, суббота и воскресенье для Сасаки наиболее удобны, но мне надо было спросить, что думает Сацуко. Ещё в июле моя жена отказалась замещать Сасаки.
— Ладно. Госпоже Сасаки это доставит удовольствие, окажи ей эту милость.
— А ты согласишься побыть со мной?
— Почему ты это спрашиваешь?
— Завтра ведь воскресенье.
— Знаю. Ну и что?
— Тебе, возможно, всё равно, а Дзёкити в последнее время только и знает, что путешествует…
— Ну и что?
— Он так редко бывает дома в субботу и воскресенье.
— И что дальше?
— Ему захочется понежиться утром в постели с жёнушкой.
— Беспутному отцу захотелось позаботиться о сыне?
— Чтобы искупить свои грехи…
— Ты слишком предупредителен. Для Дзёкити это была бы медвежья услуга.
— Как это?
— Не надо беспокоиться. Сегодня ночью я заменю госпожу Сасаки. Ты просыпаешься рано, и как только ты встанешь, я смогу пойти к нему.
— Да, но когда ты будешь входить, ты его разбудишь.
— А может быть, он всю ночь не будет спать и ждать меня?
— Твоя взяла.
Вечером в половине десятого принял ванну и в десять лёг. Как и в прошлый раз, О-Сидзу по её приказанию принесла плетёный стул.
— Ты опять будешь так спать?
— Об этом не беспокойся, замолчи и спи.
— Лёжа на этом стуле, ты простудишься.
— Чтобы не простудиться, я велела принести несколько шерстяных одеял. О-Сидзу знает, что делать, на неё можно положиться.
— Если ты простудишься, я буду виноват перед Дзёкити, и не только перед Дзёкити.
— Отстань. По твоему лицу видно, что тебе нужно принять адалин.
— Две таблетки не действуют.
— Неправда. В прошлый раз сразу подействовали. Не успел проглотить, как спал мёртвым сном. Рот широко раскрыт, слюни текут.
— Смотреть, наверное, было противно.
— Сам можешь представить. А почему, когда я ночую здесь, ты их не снимаешь?
— Мне лучше их снимать, но при этом лицо у меня становится старым и мерзким. Когда со мной жена или Сасаки, мне это всё равно.
— Ты думаешь, что я тебя не видела в таком виде?
— А разве видела?
— В прошлом году у тебя были спазмы, и полдня ты находился в состоянии комы…
— И ты меня в то время видела?
— Совершенно всё равно, надеваешь ли ты челюсти или нет. Скрывать это — смешно.
— Да я и не думаю ничего скрывать, только я не хочу, чтобы другим было неприятно.
— Неужели тебе кажется, что с надетыми челюстями ты можешь скрыть свой вид?
— Ладно-ладно, сниму. Смотри теперь, какое у меня лицо.
Я встал с кровати и подошёл к Сацуко. Стоя к ней лицом, я снял обе челюсти и положил их в коробку на ночном столике. Потом нарочно сильно сжал дёсны, так что лицо очень уменьшилось. Расплющенный нос навис над губами. Даже шимпанзе был бы красивее меня. Я несколько раз сжимал и разжимал дёсны; раскрыв рот, болтал жёлтым языком и решительно предстал в самом гротескном виде. Сацуко пристально на меня смотрела, потом вытащила из ящика ночного столика ручное зеркало и поднесла к моим глазам.
— Мне-то всё равно, какое у тебя лицо. А сам ты его хорошенько разглядывал? Если нет, посмотри. Вот как ты выглядишь. Как оно тебе кажется?
— Старое и мерзкое…
Я перевёл глаза со своего отраженья на Сацуко. Кто бы поверил, что мы оба относимся к одному виду живых существ? Чем уродливее казалось мне собственное лицо, тем великолепнее представлялась Сацуко. Я с сожалением подумал, что выгляжу недостаточно безобразным, тогда бы она была ослепительной красавицей.
— Ну спать, спать! Быстренько в постель!
— Принеси мне адалин, — сказал я, ложась.
— Сегодня ночью ты опять не сможешь заснуть.
— Твоё присутствие меня всегда возбуждает.
— Ты ещё чувствуешь какое-то возбуждение, поглядев на своё лицо?
— Посмотрев на себя, я перевёл глаза на тебя — и страшно возбудился. Понимаешь ли это состояние?
— Нет, не понимаю.
— Чем я безобразнее, тем ты красивее.
Она не слушала меня и пошла за адалином. Вернулась с американской сигаретой Kool.
— Открой рот пошире. К этому лекарству нельзя привыкать, поэтому сегодня только две таблетки.
— Не дашь ли из своего рта?
— Вспомни о своём лице.
Она взяла в руку таблетки и сунула мне их в рот.
— С каких пор ты стала курить?
— В последнее время покуриваю тихонько на втором этаже.
В её руке сверкнула зажигалка.
— Вообще-то мне курить не хочется, но это как принадлежность туалета. А сейчас хочу отбить неприятный привкус…
28 сентября.
…В дождливые дни руки и ноги страшно болят, и я накануне чувствую, что пойдёт дождь. Сегодня утром рука гораздо больше занемела, ноги тоже отекли больше, чем обычно, и стоять трудно. Мне казалось, что я вот-вот упаду, и я боялся свалиться с веранды. Рука онемела до самого плеча, — уж не парализует ли половину тела? Вечером, часов в шесть, рука стала ужасно мёрзнуть и потеряла чувствительность, как будто я погрузил её в ледяную воду. Собственно говоря, это не называется нечувствительностью: она мёрзла так, что я чувствовал боль. Но все, кто прикасался к моей руке, говорили, что она тёплая, как обычно. Только я один ощущал непереносимый холод. Раньше такое тоже случалось, но большею частью (хотя и не обязательно) холодной зимой. А сейчас середина сентября, и в такое время ничего подобного не бывало. Знаю по опыту, что в таких случаях надо намочить большое полотенце в горячей воде, замотать им всю руку, поверх закутать толстой шерстяной фланелью и ещё приложить две платиновых грелки. Минут через десять полотенце становится холодным, его надо опять намочить в кипятке, кастрюлю с которым надо держать около кровати. Так повторить пять-шесть раз. Чтобы вода не остывала, надо из чайника постоянно подливать в кастрюлю горячую. Сегодня тоже это делали несколько раз, и в конце концов я почувствовал небольшое облегчение.
