Юрий Вигорь - Арбат

— Но почему в Австралию? — спросил Рок.

— А я читала в журнале «Семь дней», что там очень приветливые и добрые люди, все тебе улыбаются на улице, в пабах… И если видят, что человек в беде, что человек слаб, что он прогнулся… ему помогут, его поддержат. Я влюблена в австралийцев. Даром бы им давала…

— А ты когда-нибудь их видела?

— Видела. Туристов… Они группкой шастали. Был там один отпадный мужик, молодой, с бородкой. Я ему глазки строила, подмигнула… Ну он клюв развесил, а не сечет…

— И как ты вычислила, что они австралийцы?

— А у двоих на майках было написано по-английски «Привет из Австралии», «Фриендли фром Австралия»…

Не надо быть Фрейдом, чтобы сказать — почти каждый купивший книгу о переселении душ испытывает дискомфорт в этом мире, на него обрушились маленькие или большие беды, душа его дала трещинку и сквозь нее астральное тело уже нацелилось в небытие, выпустило щупальцы и шарит ими окрест, примериваясь, за что бы ухватиться. Страдания выживают его из рабской страдающей плоти, съежившейся под ударами судьбы, инфляции, повышения цен на коммунальные услуги, распоряжениями мэра, скачками доллара вверх, гипершоковой терапией Германа Грефа, указом президента о повышении таможенных пошлин… Маленькие Душонки, большие души, распахнутые души, продажные Души постоянно готовятся к отлету. К отлету готовятся даже люди без души. Бомжи, воры, честные чиновники, не умеющие брать взяток, молоденькие проститутки… Осень перелетов… Миграция стаек душ… Но наступит ли весенний прилет? Осуществится ли приземление? Или прилунение? Великий, страшный обман нужен человеку как спасательный круг. Почему этот спасательный круг придумали мудрые египтяне? А русские, как всегда, оказались неизобретательны. Мудрец Гурджиев был лекарем живых душ, но не утешителем, нет. Он не был певцом блаженного отлета. Отдадим должное замечательному его ученику, профессору Петру Демьяновичу Успенскому, автору «Тертум Органум» и «Новой модели вселенной»… Он распахнул перед усталыми душами неустроенных космос, он сделал его уютным и как бы обжитым, он позволил прикоснуться к нему уже здесь, на земле, введя в четырехмерное пространство без головоломных формул теории относительности Эйнштейна.

…Каждый московский бомж, каждый безработный, каждый пациент двухсот московских больниц с немытыми окнами, прозрачными супами и позавчерашним бледным чаем втайне мечтает о переселении души. Они не читали наших книг, у них нет денег, они просто перелетные странники, временно задержавшиеся на уютной планете с фонтанами — «Москва», где, увы, не умели свить гнезда или выпали из гнезда… И все же не все московские бомжи мечтают о переселении душ. Есть бомжи, сумевшие поймать за хвост жар-птицу. Таким был бригадир всех арбатских книжных лоточников, в том числе и «арбатской гвардии», человек по кличке Сюсявый. Никто никогда его на этот пост не назначал, он появился здесь лет семь назад, брюки его пестрели латками, на худых плечах моталась ветровка, выстиранная, аккуратно заштопанная. В молодых, смеющихся глазах светился ум и задор, от глаз радиусом разбегались веселые морщинки, смеялось постоянно все его лицо, большой сильный рот был растянут в улыбке, немножко нервной, немного деланной, слегка артистичной, чуть-чуть смущенной. Поговорив с ним минут десять, вы начинали понимать, что это своего рода маска, проявление защитного рефлекса неуверенного в себе человека, стремящегося понравиться и даже угодить. Вот верное слово — этот человек стремился всегда всем угодить, он был «угождатель» с большой буквы, заискивающий «угождатель», но не противный до слащавости и самоуничижения. Эта «угождавость» граничила с предупредительностью лощеного приказчика богатой купеческой лавки. За этой «угождавостью» всегда чувствовалась легкая ирония к собеседнику и едва уловимая демонстрация собственного достоинства. Вот такой набор оттенков, такая палитра гримас. Ему было тридцать лет, он был рослым, сильным парнем с правильными чертами лица и среди сегодняшних персонажей Арбата мог сойти за одного из пришлых, залетных покорителей Москвы, ловца удачи в мутном рыночном море. Этот тип гибких, увертливых, сметливых ловкачей, умевших в нужную минуту вызвать к себе сострадание и жалость, уважение за оказанную услугу, благодарность за подсказку и передачу нужной информации, покорял в свое время Париж, Монте-Карло и Нью-Йорк. Этот тип был описан Мольером, Расином, Диккенсом и Олдосом Хаксли, этот тип не имел национальности, он был космополитичен, он скользил по времени, как по стеклу, отражаясь в нем то в живописных лохмотьях, то в цилиндре и фраке, то в джинсовой куртке или лосинах, он врастал, как сорное семя, выработавшее стойкий ген, в феодализм, в капитализм, в социализм… Кроме всего прочего, он блестяще играл в шахматы и на спор за ничтожную сумму, за сто-двести рублей, предлагал любому прохожему сразиться с ним. Одно время такие блиц-турниры процветали на Новом Арбате у дома номер два, где толпились шахматисты-прохожие, играли с шахматистами-книжниками, с шахматистами-бомжами…

Описывать коллегу по уличному промыслу — дело неблагодарное и даже опасное. Но прочтет ли когда-нибудь Сюсявый эту отповедь? Вряд ли… Торгуя книгами, он почти ничего не читал, он проглядывал книги по диагонали и резюмировал — «пойдет» или «не пойдет». Он относился к ним как к сырью, как к средству, они были для него товаром, позициями ассортимента. И он, надо отдать ему должное, умел обеспечить ассортимент. Начинал он с простого продавца в фирме «Афонькин и Кº», владевшей пятью лотками и торговавшей в основном «деловухой». Через год он стал маркетологом, потом в силу своих организаторских способностей вырос до заместителя Афонькина. В лоточном мире чинов нет, иерархическую ступеньку, которую он занимал, определяла лишь доля в прибыли. Он был самый высокий дольщик после Афонькина. Вы спросите: почему его называли «Сюсявый»? Какой в этом смысл? Или намек? Вот фраза из романа Станюковича «Побег», которая позволяет пролить свет на истину: «Среди речи южных городов порой выделялось торопливое, громкое и в то же время вкрадчивое «сюсюканье»… балаклавских греков». Эта фраза может стать как бы анатомическим срезом сущности Сюсявого, приехавшего в Москву из Балаклавы и жившего здесь без регистрации, тусовавшегося в самом сердце столицы семь лет, не показывая никому своего паспорта, где было написано, что он гражданин «нэзалэжной Украины». Он всегда носил с собой военный билет, где на приписном свидетельстве поставил маленький штампик… Но не в том суть. Какое могут иметь значение документы, если речь идет о душе… вернее, о ее фибрах и модуляциях. Сюсявый говорил громко, темпераментно, и в то же время в его речи была неприметная вкрадчивость, мягкая мелодичность то ли балаклавских греков, то ли крымских хохлов, а может, того и другого. Он и впрямь был изворотлив и хитер, как Одиссей, а речь его, порой захлебывающаяся от возбуждения, как у тетерева на току, была смачно сдобрена всевозможными украинизмами и грекизмами, он налегал на мягко произносимое «г», говорил «та ладно», мог переспорить кого угодно, он был королем, жонглером силлогистики, магом эвристики, владея в равной степени методами индукции и дедукции. Язык — именно это оружие сделало его незаменимым в борьбе, а вернее, в обороне «арбатской гвардии» от наездов ментов. Он умел гипнотизировать их словами, оборачивать их в рулоны фраз, забивать им уши паклей междометий и метафор, оглушать гиперболами и при этом непрерывно облучать улыбками разной степени накала, околдовывать пассами. Речь его подкреплялась живейшей жестикуляцией, он рисовал в воздухе невообразимые иероглифы, воздевал персты к небу, и менты невольно задирали голову, завороженно следя за этим мельтешением его синеватых волосатых кистей, пытаясь постичь смутную логику языка жестов. Что глубже проникало в их сознание: слова, гипнотизм каскада улыбок или лингвистика жестикуляций — трудно сказать. Но все это давало безотказный результат. Как вы сами понимаете, менты приходили не послушать Сюсявого, хотя во всех подразделениях, контролировавших Арбат, его называли человеком-легендой. Все было прозаично — им нужны были деньги. Но ведь важно, сколько дать, а сколько не дать. И как дать. И как отказать, но не обидеть.

Бог свидетель, и вы, читатель, тоже, Рок нигде не произнес фразы: «Сюсявый давал нашей доблестной милиции взятки». Этого просто не может быть, потому что это звучит вульгарно. И все описываемое — лишь художественные построения. Как там говорил Александр Сергеевич Пушкин: «Над вымыслом слезами обольюсь…» Но ведь бывает, что и правда похлеще вымысла? Действительность порой приводит в шок самых отъявленных мечтателей и писателей. Особенно нынешних писателей, оторопело взирающих на нашу действительность и немеющих от нее.

Прежде чем вывести на асфальтовую арену Арбата Сюсявого, надо чуть-чуть подробнее прорисовать ландшафт и расстановку сил, сделать рекогносцировку рыночных механизмов и приоткрыть маленькие бюрократические шлюзы, за которыми теснятся, плещутся тайны…