Анна Козлова - Люди с чистой совестью
— Чего узнают? — С набитым картошкой ртом спросил Рыбенко.
— Что мы ведем аморальный образ жизни и что мы развращенные, падшие люди, — пояснила Даша, отпивая ананасовый сок.
Рыбенко хмыкнул и внимательно посмотрел на Дашу.
— Знаешь, детка, — сказал он, проглотив картошку, — ты неплохая в принципе детка, но у тебя есть одна проблема.
— Какая же? — Даша с фальшивым испугом округлила глаза.
— А такая, — ответил Рыбенко, — ты слишком, просто до макушки набита социальными представлениями о морали, но при этом изо всех сил надеешься прожить аморально. Ты кайфуешь не от той, грубо говоря, ситуации, что у тебя целых два классных ебаря, а оттого, что кто-нибудь, какие-нибудь радикулитные друзья твоего папы, какие-нибудь задастые соседки об этом узнают. Ты многого себя лишаешь, детка.
Даша размеренно похлопала в ладоши.
— Какая удача! — воскликнула она. — Впервые в жизни я вижу человека, который родился, живет уже тридцать лет, шастает на свою гребаную работку, рабствует перед начальством и совершенно неподвластен общественной морали! За это надо выпить!
— Я, по крайней мере, с этим борюсь, — невозмутимо ответил Рыбенко, — а ты делаешь из этого ничтожного, не стоящего вообще никакого внимания дерьма целый культ.
Валера жестом попросил у Даши сигарету.
— Как интересно получается, — она зло швырнула ему пачку, — если ты такой крутой и аморальный, то почему же полгода бегал ко мне тайком, Федечка? Почему не действовал открыто, сразу моему мужу не признался?
Рыбенко закрыл лицо руками.
— Я разве не права? — Даша скандально уставилась на Валеру. — Нет, скажи, я не права?
— Наверное, права, — осторожно предположил Валера.
— Ну, и чего он тут тогда из себя строит? Что он меня оскорбляет?!
— Никто тебя не оскорбляет, — сказал Рыбенко.
— Да пошли вы оба к..! — Даша не стала уточнять, куда Валере совместно с Рыбенко надлежит отправиться.
Выскочила из-за стола и убежала в спальню.
— Вот и началось, — Рыбенко закурил.
— Ну, это жизнь, — неоригинально ответил Валера.
После ужина Рыбенко рискнул отправиться в магазин под домом за коньяком и лаймами.
Долго обсуждали предстоящую прессуху, на которой собирались всех поразить невероятной новостью об объединении в рамках молодежной организации партии Любви.
— Банкетик бы надо, — вздыхал Рыбенко.
Потом, достаточно нагрузившись коньяком, он пошел стучать в запертую дверь спальни и вызывать Дашу к общению.
Валера впал в сладостное коньячное отупение. Он сидел за кухонным столом, спиной к двери и с любовью разглядывал полосатую, красно-белую трубу ТЭЦ в окне. Труба дымила в темноту плотным белым паром, это странно успокаивало. Словно бы труба была неким символом устойчивости мира. Такая устойчивость бывает у порнографических сайтов, у ежедневной криминальной хроники, у пьянства, в конце концов. Жизнь оставляет за своим остервенелым течением право на пороги, думал Валера. Вот сидишь так на кухне с поллитрой, за окном — карниз, за карнизом — пустота. Из пустоты растет труба ТЭЦ, которую, как красные рожки, венчают два маячка. Из трубы — дым, а дым, если глядеть на него из кухни, олицетворяет вечное движение, вечный звук, вечный гул. Дым — это как право на ошибку, как приемлемость боли, как смириться со смертью…
Валера поднялся, пьяно сдвинув стол, и подошел к окну.
В детстве не было развлечения лучше, чем смотреть зимним вечером на далекие дома, расчерченные желтыми квадратами окон. Почему-то в детстве Валере казалось, что за этими окнами происходит счастливая, хоть и чужая жизнь. Может, чья-нибудь добрая бабушка обворачивает заварочный чайник полотенцем, непонятно для чего, но бессмысленностью действия продолжая старые традиции. Может, трезвая неконфликтная мама с жирными валиками на боках и бедрами, выпирающими, как утюги, из-под халата, рассказывает усталому папе о том, как прошел день. И нисколько жир эту маму не портит. Или прозрачная белокожая девушка держит сигарету на манер Серебряного века и отчаянно вглядывается в оконное стекло, чувствуя с другой стороны любопытный Валерин взгляд. И невдомек серебряной девушке с сигаретой, что свет надо выключить, и тогда дома увидятся, а так, при свете, останется только ее трагическая головка в ореоле дешевого дымка…
Ему было легко в тот вечер, после ужина.
Перед сном Валера пару часов пролежал в ванной.
Глава 11
Монголия
— Это настоящее событие, — говорила Даша в такси, — надо выглядеть не просто хорошо, а великолепно! Прекрасно! Надо вызывать у всех зависть! Валерочке очень идет темно-синий, он, как Ельцин, надо купить темно-синий костюм, голубую рубашку и красный галстук. Ну, какой-нибудь такой, красно-розовый, в косую полоску. Тебе, Рыбенко, только черный, с розовой рубашкой, это будет просто блеск! И без галстука. Такой, знаешь, острый ворот и новые ботинки. А я буду в образе японской старшеклассницы, они там, в Японии, когда нет денег, продают всяким педофилам свои трусы. Это у них считается нормально. Жаль, у нас нет такого обычая, я бы стала миллионершей, у меня миллион трусов. В общем, я буду в черной мини-юбке, в белой кофточке и туфлях на толстом каблуке. Хотя я пока не знаю, может, блузку лучше розовую? Нет, тогда мы будем сливаться с Рыбенко.
— Надеюсь, ты хоть без косичек? — подал голос Валера.
— Без, — успокоила Даша.
В магазине она, правда, быстро отказалась от образа торгующей грязными трусами японской школьницы и вцепилась в красно-оранжевое шелковое платье с пелеринкой.
Рыбенко хмуро смотрел на розовые рубашки. Ему явно не хотелось идти в розовом, но продавщица, вертлявая девка с одним косым глазом, говорила, что под черный костюм только розовое. Костюм ему Даша почему-то выбрала, как цыгану, лоснящийся.
— Да вы просто жених! — всплеснула руками продавщица.
На Валеру особого внимания никто не обращал. Он обладал стандартной фигурой, ему всегда шли костюмы. Даша сунула в кабинку обещанный синий, и Валера решил, что костюм не так уж плох. Некоторая заминка возникла с галстуком, Даша никак не могла выбрать подходящий.
Косая продавщица развесила различной интенсивности красные галстуки на обеих руках и нахваливала каждый в отдельности, как мясник требуху. Наконец, остановились на том, который рассматривали первым, но успели забыть.
Из магазина направились в итальянский ресторан.
— Главное, до банкета не нажраться, — выразил свои соображения Рыбенко.
— Постараемся, — заверила его Даша, — мне еще в парикмахерскую надо.
— Я, пожалуй, пиццу с грибами, — сказал Валера, — и пиво.
— Какая-то прямо пошлость, — заметила Даша, — у вас такое событие, объединились, теперь в депутатики пойдете, а ты — пиво…
— Почему бы и не пиво? — вяло огрызнулся Валера.
— Надо шампанское, — сказала Даша, — новая жизнь впереди, новые высоты.
Рыбенко как-то подло рассмеялся.
— Я вообще ничего уже не хочу, — Валера отложил меню и закурил, — решительно не хочу. Раньше я не курил, я полагал, что у меня должна быть длинная, полная борьбы и разной другой красоты жизнь. Величие в историческом плане. Я боролся со своим алкоголизмом. Сейчас я понимаю, что ничего этого не будет. Ты права, любимая, я стану депутатиком. И то, если твоего папу не вышвырнут, как мыша, с должности.
— А если вышвырнут? — обеспокоено вставил Рыбенко.
— Если вышвырнут, я какое-то время попозорюсь на арене так называемой молодежной политики, среди опухших блядей и отсталых дегенератов, бредящих марксизмом, а потом, уверенно спиваясь, пойду в Интернет-издание на должность обозревателя. За тысячу долларов в месяц до конца своих дней.
— Ой, да ладно тебе, — сказала Даша, — главное — жить по-человечески. Чтобы были нормальные деньги, и занимайся, чем хочешь. А то ты уже прямо, как герой какого-то романа. Разочарованный.
— Интересно, почему официанты не идут? — вслух удивился Рыбенко.
— Я бы предпочел быть героем романа, чем так вот жить, в маразме, — Валера вдруг разозлился, — обслуживать тебя, покупать костюмчики и платьица. В книге есть хоть какая-то цельность, смысл даже иногда есть, а в моей жизни есть только костюмчики и цель, к которой, я знаю, я никогда не приду.
— Это у всех так, — успокоил Рыбенко.
Даша сосредоточенно рассматривала ногти, что-то время от времени подцепляя и откусывая.
— Это безволие, оно тотально, — говорил Валера, — на всех уровнях, оно победительно. Ничего настоящего просто не осталось…
— Все от человека зависит, — отвлеклась от ногтей Даша, — ты же можешь изменить свою жизнь.
— Изменить? — Валера усмехнулся. — Если только в сторону окончательного абсурда. Пойми, мне двадцать семь лет, и я достиг потолка. Во всем. Дальше мне предстоит только размазываться по этому потолку, двигаться к тому местечку, которое нынче занимает твой папа. Разумеется, я могу изменить свою жизнь. Например, сжечь себя на красной площади, это ведь вообще легче легкого. Могу еще продать квартиру и уехать в сраную жопу, и сидеть там на огороде. Могу убить вас обоих и сесть в тюрьму на двадцать пять лет. Могу жениться на негритянке и навсегда исчезнуть в Замбези. Что еще я могу? Как изменить свою жизнь?
