Владимир Корнев - Нео-Буратино
— Сии драгоценные осколки я буду хранить до конца дней своих.
При этих словах я увидела в его руках розу — ее лепестки словно впитали содержимое разбитого бокала. Каких только чудес не являет нам любовь! Роза, конечно, предназначалась мне как знак рыцарского преклонения и в утешение за пережитые неприятные минуты. Я с радостью взяла цветок, но чуть не расплакалась от досады: острый шип пребольно уколол палец. Тотчас, в довершение ко всему, маркиз объяснил мне, что должен сегодня же вечером ехать в Париж, ибо дипломатическая миссия его исполнена и сам Буонапарте ждет его с докладом, так что наши отношения должны прерваться на неопределенный срок. Вот тут из глаз моих действительно брызнули слезы. Жестокая планида: не успев сполна утолить жажду обладания любимым, приходится уж расставаться! Маркиз бросился на колени, и слова утешения полились сплошным потоком. Сказать, что речь его обнадежила меня, — значит не сказать ничего. Любимый обещал непременно вернуться, как только позволят обстоятельства, и увезти меня в свое родовое имение где-то в Провансе. Он подробнейшим образом описывал наиболее живописные уголки апартаментов, кои будут мне отведены, рисовал заманчивые пейзажи земельных угодий, коих я буду безраздельной владычицей, невероятные картины нашей будущей семейной жизни в роскошном дворце, где мне предстоит осчастливить его дюжиной младенцев. Под конец он намекнул на то, что подарит мне собственный театр! Сколько мужчин пытались поразить мое воображение разного рода посулами, но ни одному я не верила, ибо никто из них не заставлял трепетать мое сердце, маркиз же обещал мне невиданные сокровища, рай земной, и я готова верить каждому его слову! Ну разве сие не лучшее доказательство подлинности моих чувств? Итак, теперь я совершенно спокойна, счастлива и готова смиренно ждать его возвращения. В конце концов, мне наскучила бесконечная смена однообразных любовников, каждому из которых я спешила изменить, как только он закрывал дверь моей спальни. Теперь, когда в душе моей поселилась истинная любовь, мне не страшна никакая временная разлука с тем, к кому обращены все мои помыслы.
5 июня 1803 г. от Р. Х.
За окном белая петербургская ночь. Бледно-золотой Ангел со шпица Петропавловского собора парит в перламутровом небе, осеняя крестным знамением дремлющую столицу. В гостиной тихо, слышно, как потрескивают свечи в канделябрах. Стол накрыт на две персоны: изыски французской кухни, заморские фрукты, превосходные пирожные и «Мадам Клико» во льду. Сегодня к ужину я ожидаю единственного желанного гостя, а он все не спешит исполнить данное мне обещание. Три года назад, день в день, маркиз Б. покинул Петербург. Сие значит, что уже 36 месяцев я вздрагиваю от каждого подозрительного шороха, с надеждой глядя на двери, все кажется, вот сейчас они распахнутся настежь и возлюбленный, отстранив глупого слугу, спешащего доложить о самоуверенном визитере, бросится к моим ногам, как в тот незабвенный вечер за кулисами, подхватит меня на руки и, осыпая поцелуями, унесет в свой роскошный экипаж, который умчит нас из Петербурга с его суетным одиночеством и пустыми интригами в далекую сказочную страну, где меня ждет все, о чем любая женщина может только мечтать. Последние годы, прошедшие во власти всепоглощающей любви, были овеяны тихой грезой и светлой грустью. Я продолжала самозабвенно играть, повторяя свои роли-молитвы, оставаясь, как и прежде, молодой обворожительной барышней: время, неумолимое для всех других людей, по-прежнему не властно над моим обликом. Поклонники по-прежнему не дают мне прохода, но их внимание для меня теперь ничего не значит. Я сама поражаюсь перемене своей натуры, причина коей кроется в любви: я стала невозмутимой, как мраморная статуя, и недоступной, как крепостные бастионы. Однако таинственная сила, скрытая в молитвенных пиесах, к чьей помощи я более не прибегаю, уже без моего ведома порабощает мужские сердца. Никогда бы не подумала, что мне будет больно видеть мучения мужчин, плененных моей игрой, крушения их судеб, дуэли и самоубийства из-за безответности чувств. Теперь мне претит сама мысль об измене возлюбленному, и я иногда даже подумываю: а не оставить ли сцену? Ведь актриса в глазах общества выглядит если не публичной женщиной, то уж, во всяком случае, особой весьма легкомысленного поведения, что никак не совместимо с положением дамы, чье сердце отдано единственному мужчине. С другой стороны, страшно подумать, что придется добровольно расстаться со своими героинями, своей публикой, наконец, в одночасье разрушить свою артистическую карьеру, устроению коей отданы десятилетия. Единственное, что я могу сейчас себе позволить, дабы не искушать судьбу и не испытывать понапрасну сверхъестественного дара, управлять коими не в моей власти, — не брать ролей, сулящих мне новые любовные похождения, романы, изобилующие головокружительными взлетами и стремительными падениями. Я готова следовать такому правилу: не изучать новые тексты, а роли, превращенные мной в искусительные молитвы, вспоминать лишь во время представления. Впрочем, есть надежда, что все эти ухищрения не понадобятся. Налью шампанского и выпью с верой в то, что сейчас произойдет чудо: долгожданный гость возникнет на пороге и в тот же миг решится судьба моя!
P.S. Есть еще одна прочная нить, коей связаны мы с маркизом до самой смерти. Вскоре после его спешного отъезда я поняла, что тяжела, и, видит Бог, сие вызвало у меня только радостные чувства, но поскольку общественная нравственность не оставляет незамужней женщине права иметь ребенка — ох уж эта ханжеская мораль! — то мне пришлось сказаться нездоровой и уехать в имение тетки в Орловскую губернию. Там в положенный срок я разрешилась от бремени прелестным дитятей. Мальчика окрестили Михаилом, и вот уж третий год он воспитывается в семье моей благодетельной тетушки — храни ее Господь! — в ожидании приезда отца. Все сие хранится в строжайшей тайне от мира: придет день, когда я обрету любимого мужа, а сын — счастливого отца, и надобность скрывать существование ребенка исчезнет.
20 апреля 1804 г. от Р. Х.
И зачем Господь наделил меня талантом актрисы? Сколько достойных мужчин платят своим спокойствием и даже жизнью своей за мое искусное лицедейство! Нынешний день был омрачен еще одной трагедией. Так и хочется сказать: хорошо бы она была представлена на сцене, а не свершилась наяву. Но ведь сие восклицание, увы, бессмысленно, ибо давно известно: что бы я ни сыграла в театре, все повторяется в жизни, и порой неоднократно. Еще одна невинная жертва пала к ногам моим: сегодня покончил самоубийством кавалергард Н. Поручик всю ночь провел над сочинением прощального послания, в котором он излил самые нежные чувства ко мне, чувства, коим было тесно в его груди, а под утро приставил к виску дуло пистолета и выстрелил. Сие очень скоро стало мне известно, потому что мрачный денщик ровно в полдень стоял у меня в прихожей со злополучным письмом, укоризненно бормоча:
— Их благородие очень деликатные чувства к вам имели, говорили, бывало, что за адиал вас почитают, а теперь через вас и погребения християнского лишились.
Что я могла сказать в ответ преданному слуге своего барина? Сунула ему было первую попавшуюся ассигнацию — пусть помянет! — да солдатик попался гордый: в сердцах махнул рукой и ушел не попрощавшись.
Другая на моем месте вспомнила бы, что Н. был известный прощелыга и плут, человек конченый, и, глядишь, хоть как-то утешила бы себя, мне же не успокоиться. Я ведь знаю наверняка, что сей прискорбный случай не завершит печальный мартиролог отверженных любовников актрисы Троеполовой, как не завершила его нелепая гибель одного юного корнета (имени коего, к стыду своему, я не помню), хладнокровно застреленного вызванным им записным дуэлянтом Д., посмевшим вольно отзываться о моих былых увлечениях, или уход из жизни других несчастных. Похоже, я схожу с ума: мне чудится, что сильная половина Петербурга охвачена болезненным поветрием увлечения моей персоной, чреватым для всякого зараженного смертельным исходом.
Смятенное состояние мое усугубляется еще и тем, что мне уже давно снится такой сон: будто я сначала играю что-то из своих старых ролей, молитвенно заученных, а финал их всегда тот же, что в трагедии, игранной мной в присутствии маркиза, только искушает теперь моя героиня, и несчастный герой, испив бокал, становится ее жертвой, а после спектакля я сама оказываюсь в обществе любовника, пью сладостный напиток и потом дарю гостю розу, предлагая испить из моего бокала. И этот таинственный гость не колеблясь принимает мое предложение, причем бокал никогда не выскальзывает из рук его, не разбивается. Мой vis-a-vis жадно пьет сладостную влагу, после чего нечеловеческая страсть погружает нас в водоворот ощущений, коих в земной юдоли испытать невозможно. Но это продолжается совсем недолго, ослепительный миг. Самое неприятное в том, что, проснувшись, я никак не могу вспомнить лица моего неистового любовника и в то же время точно знаю, что это не маркиз Б. В одной старинной книге читала я о том, что бес, знающий множество способов искушения человека, принимает облик прекрасного мужа и в таком виде может соблазнить даже женщину целомудренную. По-латыни сей демон называется incubus. Не стала ли я жертвой подобного оборотня? В одном лишь уверена: эта фантасмагория может прекратиться только с возвращением моего маркиза.
