А. Федоров - Оракул петербургский. Книга 2

Мужчинами такие решения были оценены, как "весьма разумные". Впрочем, было заметно, что в их головах произошли какие-то особые метаморфозы: Феликс явно побаивался взгляда Музы, а Магазанник исподтишка с искренним восхищением посматривал на Сабрину.

Сабрина с Музой прожили вместе немногим более двух недель. За это время они так спаялись душой и мыслями, что принялись говорить практически одними словами, переживая одни и те же эмоции. Что ни говори, но счастье и горе могут не только разъединять, но и объединять. Безусловно, в том, что трагедию последних дней Сабрина перенесла, хоть и глубоко переживая, но относительно благополучно, является неоценимой заслугой Музы, сутью ее таланта лекаря-психотерапевта. Как говорят клиницисты, случай был действительно тяжелый. Горе утраты любимого человека, потеря счастья, которое лишь пригубила, сделала первые глотки этого туманящего сознание напитка из бокала любви – трудное испытание. К тому же Сабрина была на той стадии беременности, когда любые стрессовые потрясения чреваты серьезными осложнениями для психики не только матери, но и ребенка. Правда, окончательные выводы об успехах психотерапии делать еще было рано.

Магазанник по-деловому подходил даже к оценке эмоциональных переливов. Он восхищался достоинствами Сабрины и талантами Музы, но воспринимал их, как реалист и материалист. Феликс же почему-то основательно зациклился на дарованиях Музы, воспринимая их исключительно как мистические начала. Он побаивался колдовских чар "опасной женщины", причислял ее к тем колдуньям, которые способны не только вылечивать, но и напустить порчу, сглаз. Было в том что-то особое, скорее всего, исходящее из сексуальной сферы. Очевидно, что роли здесь распределялись просто: женщина представлялась авторитаром (садисткой, вампиршей), мужчина – мазохистом (подкаблучником, эмоциональным донором). Все выражалось, безусловно, в легкой, щадящей форме, завуалированной вполне адекватным ролевым репертуаром. Но, как выразился сам Феликс, – "хрен редьки не слаще"!

Собирательные психологические свойства Магазанника и Сабрины в том же контексте (тут и гадать нечего!) выражались иной зависимостью: мужчина выполнял роль отца, а женщина – дочери. Тот и другой парный вариант психологических взаимосвязей мог развиваться на очень скользком подиуме, на котором, демонстрируя себя, можно только аккуратно ползать, дабы избежать падения, но порхать или двигаться, четко печатая шаг, с гордо и высоко поднятой головой было опасно.

Аэропланом (огромным Боингом) летели через Нью-Йорк на Лондон, затем метнулись в Хельсинки, где пересели на родной, российский, ТУ-134, на котором через каких-нибудь 40-50 минут добрались до Санкт-Петербурга. Путь протяженный по времени, но не утомительный. Муза и Сабрина, как две кумушки-подружки не расставались ни на минуту, обсудили массу тем, но из каждой они незаметно заползали в одну центральную – о Сергееве. Мужчины больше спали, читали какие-то деловые бумаги, иногда неспешно, шепотом обсуждали "секретные" темы.

Было заметно, что Сабрина расставалась с Венесуэлой легко и просто – без всяких комплексов, рефлексии и слезливых сцен не было. Видимо, в ней проснулись и зашевелились основательные корни иной культуры и биологии – славянской. А испанское присутствие в ее генетике на время задремало. Мать Сабрины была метиской: испано-французского и очень отдаленного славянского генетического замеса. Отец же – стопроцентный русак из уральских казаков, предки которого служили императорам, охраняя Зимний дворец. Ее прадед однажды, будучи в карауле во внутренних царских покоях, позволил себе погреть руки у императорского камина. Поступок был замечен дежурным офицером. На следующий день грешника отправили в Уральск (на Яик). Там он и его потомство уже охраняло внешние границы монархии, а замерзшие руки грели у караульных костров, либо у печек в деревенских избах. Теперь Сабрину тянуло в этот замечательный город – в северную столицу загадочной далекой страны, расползшейся по огромной территории противоположного Южной Америке материка.

Разговор в самолете иногда возвращался и к Венесуэле, но делалось это по инициативе Музы. Она удовлетворяла свое нестойкое женское любопытство к экономической географии. Либо Магазанник и Феликс приставали с кое-какими уточнениями. Их чаще интересовали исторические и сугубо коммерческие вопросы.

Сабрина с искренним учительским удовольствием демонстрировала широкий кругозор. Но личные впечатления и знания, почерпнутые в школе, как оказалось, были недостаточным материалом для Магазанника и Феликса. Их интересовали сведения, очень близкие к тому, что называется криминальной сферой. Сабрина же была домашней девочкой. В силу национальных особенностей родителей контакты этой семьи с аборигенами не отличались широтой размаха. Сабрину никогда особо не привлекали испано-индейские метисы, составляющие подавляющую часть населения. Со школы она помнила, что их примерно около 66%, остальные – белые, негры, чистокровные индейцы. Официальным языком был испанский, религия – католическая. После второй мировой войны образовался резкий приток иммигрантов, состоящий из весьма разношерстной публики, – это были в основном выходцы из Европы, – но все они являлись "щупальцами" США, тщательно и разумно отслеживавшими будни и праздники "буферного государства". Городское население в этой стране составляло около 74% всего населения. В сельском хозяйстве занято только 25% экономически активного населения, в промышленности – до 17%, в сфере услуг – 25%, в торговле – 17%. Все население страны составляет примерно 13,3 миллиона человек, из него 220 тысяч – безработные.

Местный климат Сабрине не нравился, но она к нему привыкла: лето было жаркое и дождливое, а зима сухая. Леса здесь занимают более 50% территории, содержат ценные породы красного, черного, кампешевого, каучуконосных деревьев. Лесозаводчики высаживают карибскую сосну и быстрорастущие лиственные породы. Имеются территории высокотравной саванны с пальмами. Но Сабрине, конечно, больше всего нравились великолепные песочные пляжные берега вокруг Венесуэльского залива с кактусовым редколесьем, мангровыми зарослями.

С животным миром страны Сабрина в основном знакомилась по лекциям биологии в школе и университете. Она знала, что он богат. В лесах резвились широконосые обезьяны, которых Бог расселил повсюду специально для того, чтобы Чарльз Дарвин с помощью Дьявола, умеющего нашептывать во сне всякие ученые глупости доверчивым гордецам, соизволил ввергнуть человечество в очередную мистификацию. Цель последней проста, как звук лопнувшего посреди ночи унитаза, – проверка людей на чистоту веры. Такую проверку человечество не выдержало. Вот теперь и получает по затылку различными малыми и большими несчастьями. Другие представители животного мира этой страны (мелкие олени, ленивцы, муравьеды, броненосцы, тапиры, пекари, опоссумы, ягуары, занятные птицы, пресмыкающиеся, земноводные и насекомые) лишь дополняли фактом своего существования финал разоблачения научных мистификаций, которые, как правило, выливаются в "стройные" теории. Именно такие интеллектуальные конструкции рано или поздно и являются теми звонкими пощечинами, которыми Господь Бог под аплодисменты Дьявола награждает недоумков, верящих в версию Фридриха Ницше (талантливого субъекта, но от рождения со слабой головой) о возможности селекции "сверхчеловека".

Сабрина помнила, что Венесуэла имеет славную историю, но только местного, садово-паркового, масштаба. В университете кругозор филологов расширяли лекциями о существовании на территории современной Свободной страны абсолютно свободных индейских племен. Она даже помнила их названия – араваки, карибы, гуахиро, тимоте, куйска и еще какие-то разновидности с очень сложными прозвищами. Все они с восторгом тянули лямку традиций первобытнообщинного строя, с упоением занимаясь охотой, рыболовством, земледелием.

Смелые испанские мореплаватели в августе 1498 года основательно встряхнули эту нищую благодать. Виноват во всем оказался проныра и непоседа Христофор Колумб, сильно смахивавший на сефарда (пучеглазого еврея с Пиренейского полуострова), представителя все того же "блуждающего суперэтноса". В последнем слове выспренного термина, конечно, проявилась чисто национальная скромность его автора – профессора Л.Н.Гумелева, колумба пассионарности). Сабрина тогда еще не слышала о гумелевских ученых откровениях, но стихи его матушки – русской поэтессы Анны Ахматовой с удовольствием читала и многие знала наизусть. Наверное, через ахматовские по-женски мягкие рифмы она и восприняла всю историю родного края. Колониальный период (конец 15 и начало 19 веков) прославился напряженными, как буря в чашке молока, войнами за независимость и свободу, эпицентр азарта которых пришелся на 1810-30 годы. Период последствий таких войн, укрепивших свободное государство, распахнул двери парламента для местных демократов-демагогов, ничего путного не давших народу. Она помнила имена первого и слишком многих последующих президентов страны – сплошь выдающихся политических деятелей эпохи: Х.А.Паэс, затем – А.Гусман Бланко. Кстати, в России ей будет предоставлена возможность узнать, что здесь тоже имеются свои Гусманы: один – почти что творец КВН – очага студенческой творческой демократии, другой заместитель председателя ИТАР-ТАСС. С.Кастро, имя которого так легко запомнилось по аналогии с Кубинским Лидером-красавцем, отпрыском крупного землевладельца, тоже увековечился на Венесуэльской земле. Перечень президентских имен был обширным, как названия блюд на разные вкусы в фешенебельном ресторане любого Южноамериканского государства, алкающего свободу. Сабрина знала их почти все на перечет и очень гордилась этим.