Франсуаза Саган - Неясный профиль
– Никого нет, – сказала я, – странно, магазин открыт.
– Не остается ничего другого, как взять собаку и одну розу, – решил он.
И, вытащив из букета одну розу, протянул ее мне, а собака, вместо того чтобы возмутиться, глядя на это мелкое воровство, завиляла хвостом. Мы все-таки оставили ее на посту и вышли на солнце. Луи Дале по-прежнему держал меня за руку, и это казалось мне абсолютно естественным. Мы шли по бульвару Монпарнас.
– Обожаю этот квартал, – сказал он. – Один из немногих, где еще можно видеть, как женщины покупают цветы у собак.
– Я думала, вы в деревне. Дидье сказал, вы ветеринар.
– Я иногда приезжаю в Париж повидаться с братом. Присядем?
И, не дожидаясь ответа, он усадил меня за столик на террасе какого-то кафе. Выпустил мою руку, вытащил из кармана пачку сигарет. Непринужденность его движений мне очень нравилась.
– Кстати, – сказал он, – я только что приехал и еще не видел Дидье. Как он?
– Я говорила с ним только по телефону. Я сама вернулась всего два дня назад.
– Где же вы были?
– В Нью-Йорке, потом в Нассау.
На мгновение я испугалась, что он заговорит о Юлиусе в таком же резком тоне, как в нашу первую встречу, но этого не произошло. Он выглядел беззаботным, счастливым, спокойным, мне казалось, он помолодел.
– И правда, – сказал он, – вы так загорели.
И, повернув голову, стал меня разглядывать. У него были удивительно светлые глаза.
– Вы долго путешествовали?
– Я ездила навестить мужа, он болен…
Я запнулась. Мне вдруг показалось, что клиника в Нью-Йорке, и белый пляж, и Юлиус в обмороке, и неправдоподобно красивое лицо пианиста – все это было в старом заезженном цветном фильме. А действительность – это лицо моего соседа, серый тротуар и мирно зеленеющие деревья до самого конца бульвара. Впервые после возвращения я почувствовала себя опять в своем городе. Все так запуталось в последнее время. И слова Юлиуса в самолете – он просил забыть минуты слабости и помутнения разума на пляже, – и до странного восторженный прием Дюкро, нашего главного редактора, и облегчение в голосе Дидье по телефону – неясность и сомнение были теперь основными оттенками моей жизни. Я пыталась укрыться в своем «статус кво», как внушил мне Юлиус, но последние недели меня не покидало ощущение неразберихи и тоски до тех пор, пока такса и Луи Дале не вошли одновременно в мою жизнь.
– Мне так хочется иметь собаку, – сказала я.
– У меня есть друг в Версале, – сообщил Луи Дале. – У него недавно ощенилась сука. Щенки прехорошенькие. Я привезу вам одного.
– А какой породы?
Он засмеялся.
– Странной: помесь волкодава с охотничьей. Завтра увидите. Я привезу вам его на работу.
Я всерьез забеспокоилась.
– Но ведь им нужно делать прививки, нужно…
– Да, да, конечно. Вы не забыли, что я ветеринар?
И он прочитал маленький юмористический доклад о тех бедствиях, которым нет числа в жизни владелицы собаки, а я смеялась от ужаса. Время бежало катастрофически быстро. Был уже восьмой час, я должна была ужинать у непреклонной мадам Дебу, и это показалось мне смертельно скучным, как никогда. Я бы предпочла провести вечер, сидя на этом стуле, беседуя о собаках, кошках и козах и глядя, как город окутывают сумерки. Но вместо этого я должна была снова явиться на болтливое сборище, разумеется, сверх меры возбужденное мыслью о нашем с Юлиусом медовом месяце на прекрасном острове Нассау. Я пожала руку моему ветеринару и с сожалением ушла. На углу я обернулась и увидела его – он неподвижно сидел за тем же столиком и, откинув голову, смотрел на деревья.
Юлиус ждал в моей маленькой гостиной, пока я, на предельной скорости, переодевалась и красилась в ванной. Дверь я плотно закрыла. Будь на его месте кто-нибудь другой, я бы оставила ее чуть приоткрытой, чтобы можно было поболтать, но недавняя речь Юлиуса, его предложение вступить в брак пробудили во мне рефлексы испуганной девственницы. Полное отсутствие опасности и было опаснее всего. И что еще больше раздражало: поскольку я не старалась понравиться мужчине, который ждал меня, я совершенно не понравилась в зеркале самой себе. В таком неважном настроении я и вошла в гостиную Ирен Дебу. Она подплыла к нам, выразила восторг по поводу того, как хорошо я выгляжу, и беспокойство по поводу бледности Юлиуса. Видимо, в его возрасте подобные любовные эскапады на отдаленных островах не идут на пользу. С ее стороны это был не более чем намек, или просто у меня разыгралось воображение, но я тут же вышла из себя. Из маленькой ничтожной содержанки я стала вампиром. Возможно, этот образ производил большее впечатление, но мне он тем не менее нравился. Я окинула гостиную взглядом, и мне почудилось на многих знакомых лицах любопытно-насмешливое выражение. Решительно, я становлюсь маньячкой. Вдобавок ко всему Ирен Дебу, поймав мой взгляд, тут же уведомила меня, что «дорогого Дидье сегодня, к сожалению, нет с нами, у него семейный ужин». На мгновение я представила себе Дидье и Луи, гуляющих по улицам Парижа, счастливых оттого, что они вместе, свободных от подобных вечеров, и страшно им позавидовала. А что делаю здесь я, среди этих сварливых стариков? Впрочем, я преувеличивала. Их средний возраст был не так уж велик, а чувства не так уж мелочны. Напротив, некое всеобщее довольство витало над этим собранием. Невероятно престижно было принимать у себя Ирен Дебу, но еще престижней считалось быть принятым у нее. В этом заключался заметный и всем известный нюанс. В нескольких парижских домах в этот вечер наверняка царили уныние и злоба. Впрочем, я отдавала должное выбору мадам Дебу, поскольку он был сделан по высшим законам самодурства: кое-кто из безусловных членов кружка был отстранен, зато приглашены некоторые соперницы, несколькими знаменитостями пренебрегли, а каких-то провинциалов приветили. Невозможно было понять причину ее благоволения или неблаговоления, и потому каждый был взволнован вдвойне: неумолимая Ирен Дебу держала скипетр своей единой воли и утверждала себя таким образом как истинная государыня. Она, должно быть, это чувствовала, потому что была болтлива и весела, как никогда, и словно умилялась успеху своих выходок. Одной неосторожной молодой даме, которая в простоте душевной спросила, не ждут ли сегодня чету Х, Ирен Дебу ответила таким «ну уж нет!», которое прозвучало убийственнее гильотины. И хотя ее «ну уж нет!» было всего лишь демонстрацией, имя четы Х не появлялось в светской хронике весь сезон.
Все это я отметила мимоходом, но без обычного оживления. Я принимала всевозможные комплименты моему загару, улыбалась и чувствовала себя старухой. Мне вспомнились возвращения после каникул, когда я была гораздо моложе – смеясь и высмеивая друг друга, мы со сверстниками, мальчишками и девчонками, сравнивали свои лица и руки. В те годы я часто выходила победительницей, поскольку до фанатизма любила солнце. Но сегодня, хотя я бесспорно выиграла, я не чувствовала никакого торжества. Ведь я не играла в теннис или волейбол в Аркашоне или Андае, я провалялась в гамаке, предложенном мне богатым поклонником, на пляже в Нассау. И загорела я не потому, что занималась спортом, ныряла и упражнялась в ловкости, а скорее из-за усталости и лени. Только однажды я занималась физическими упражнениями – в темноте, с красавцем пианистом. Да, я старею, и если так пойдет дальше, через несколько лет я куплю себе лечебный велосипед, поставлю его в ванной и буду крутить педали, полчаса или час в день, преодолевая воображаемые холмы и безнадежно пытаясь догнать память о моей шальной юности. Я увидела себя, сгорбившуюся на этом самом велосипеде, и это зрелище показалось мне таким смешным, что я громко рассмеялась. Великое благо – смех… Почему все эти люди, так прочно устроившиеся на диванах, не смеются над собой, над этими диванами, над своей радостью по поводу присутствия здесь, над хозяйкой дома, над своей жизнью, да и над моей? Мой собеседник, воспевавший прелести своих любимых Карибских островов, замолчал и посмотрел на меня с упреком.
– Почему вы смеетесь?
– А вы, почему вы не смеетесь? – с вызовом спросила я.
– Я не сказал ничего такого уж смешного…
Чистая правда, но я не пожелала этого заметить. Скучно обижать людей без причины. Открылись двери столовой, и мы пошли к столу. Я оказалась слева от Юлиуса, который, в свою очередь, сидел слева от Ирен Дебу.
– Я не хотела вас разлучать, – сказала она своим знаменитым «меццо», от которого, как обычно, вздрогнули человек десять, и в течение секунды я презирала Ирен так сильно, что ее известный всем прямой взгляд спасовал перед моим. Она отвела глаза и улыбнулась в пространство, чего с ней никогда не случалось. Эта улыбка была адресована мне, я это знала, и означала она: «Ты ненавидишь меня – ну что ж, я рада, давай сразимся!» Когда она снова взглянула на меня, невинно и рассеянно, я улыбнулась ей в свою очередь, наклонив голову в безмолвном тосте, которого она не поняла. Я же просто подумала: «Прощай, ты больше не увидишь меня, мне смертельно скучно с тобой и тебе подобными, я скучаю и больше ничего, а для меня это хуже ненависти». Впрочем, я прощалась с некоторым сожалением, потому что в какой-то степени ее маниакальная сила, страсть к мучительству, быстрота, ловкость – все это убийственное оружие, которое использовалось для осуществления замыслов столь ничтожных, вызывали одновременно жалость и любопытство.
