Юрий Козлов - Условие
— Да какая ложь?
— А такая, Нюрочка, что нельзя говорить правду. Совсем. Ни о чём.
— Но мы-то с тобой кого… обманываем?
— Сказано же, Нюра, в Священном писании: никто не может служить двум господам: ибо или одного будет ненавидеть, а другого любить; или одному станет усердствовать, а о другом нерадеть. И давай не будем больше об этом, Нюра?
Странный такой произошёл между ними разговор. Они спустились к озеру, берегом пошли к деревне. Воздух был холоден, прозрачен. В утренний час хорошо просматривался противоположный берег. Там было больше света. Солнце, казалось, держало в горсти высокую колокольню, белую церковь, синие в звёздах купола. Мать всю жизнь была равнодушна к природе. Аня училась понимать красоту сама. Она вдруг подумала, что не видела ничего прекраснее, чем это утро, светлый берег. Если бы только не хотелось так есть… Совсем недавно она мечтала, чтобы Саня обнял, поцеловал её. Сейчас она подумала, это не главное, всё это чепуха в сравнении… с чем? Аня сама не знала с чем.
— Это только издали красиво, — Саня тоже смотрел на другой берег, — а вблизи… — махнул рукой, — развалины.
Потом они долго сидели на крыльце Аниного дома. Над деревней плыли облака. Проснулись птицы. Ласточка, слепившая гнездо под крышей, уже сто раз слетала туда и обратно. Каждый раз проскальзывая над их головами, она тревожно вскрикивала.
— У немцев школьники воюют, — сказала Аня. — Скоро война закончится.
— Скоро, — Саня поднялся с крыльца.
— Заживём после войны… — Ане хотелось помечтать.
— Ага, заживём… — тускло отозвался Саня.
— Ты кем хочешь быть? Поедешь учиться?
— Учиться? — Саня посмотрел на неё с сожалением. — Я останусь здесь, Нюра, в колхозе.
— Почему?
— Да кто меня отпустит? Не будет же паспорта. И Юрьева дня, Нюра, нет…
Аня подумала: что-то тут не так. Она хотела посмотреть Сане в глаза, но он отвёл взгляд. На земле возле крыльца лежала газета. Наверное, сунули под дверь, сдуло ветром. «Чего это он уставился на газету? — удивилась Аня. — Ну да, портрет, так ведь везде портреты». Она спрыгнула с крыльца, подняла газету.
— Ага, Нюра, на земле ему не полагается, — сказал Саня.
— Что-что? — не поняла Аня.
— А ведь это изверг, Нюра, — спокойно, вроде бы даже равнодушно произнёс Саня, — хуже антихриста.
Аня вдруг увидела, что ресницы у Сани длинные, как у девчонки. Она не знала, бежать ли в дом, оставаться ли на крыльце.
— А как же… война? — проговорила с трудом.
— При чём тут война? На войне люди, Нюра. Ну, ладно, я пойду, — Саня спрыгнул с крыльца.
Аня осталась одна с газетой в руках.
На следующее утро вернулась мать. Настроение у неё было боевое. Немедленно закрыли церковь, увезли иконы, сломали иконостас. Почему-то проделали всё это ночью.
Дома непрерывно заседало районное начальство. Они курили, кричали, мешали Ане читать, готовить уроки. «Безобразие, товарищи! — гремел голос матери. — Картошку туда только осенью засыпаем, где до осени будем проводить общие собрания, правления, политзанятия? Мыслимое ли дело — под крестами? Неужели нет никакой возможности сломать? Над нами вся область будет смеяться! Вы, наверное, хотите, чтобы я сама полезла?»
В школе Аня по-прежнему сидела с Саней за одной партой. Про случай на крыльце не вспоминали. Обсудить его Аня ни с кем не могла, расспросить же Саню боялась. «Может, я не поняла? — успокаивала себя. — Может, он другое имел в виду?» Мать сказала, что скоро они, возможно, уедут отсюда, и Аню охватило привычное нетерпение, связанное с предстоящей переменой места. Отчего-то ей всегда казалось, что на новом месте будет лучше. Аня любила помечтать. Всё, что происходило в деревне, теперь её не так занимало. У матери горели глаза. Дела шли в гору. «Нам бы только до осени отсюда», — задумчиво проговорила она как-то за ужином.
Через пару дней, возвращаясь из школы, Аня увидела возле церкви людей. Старухи в чёрных платках угрюмо молчали. Тракторист курил, равнодушно привалившись к трактору. На облупленной церковной стене по выступающим и выбитым кирпичам карабкался к верхнему куполу демобилизованный по контузии Филя. Время от времени он дурашливо затягивал похабную частушку и, не допев до конца, смолкал. За спиной у Фили болтался вещмешок, из которого выглядывал кончик железного троса. Несколько раз Аня закрывала глаза, казалось, Филя сорвётся, но он каким-то образом удерживался. Выходило, пьяные Филины рассказы про войну на Эльбрусе, про альпийских егерей, на которых он якобы обрушил динамитом снежную лавину, не были вымыслом. Что-что, а лазать по отвесной стене Филя умел.
— Как червяк! — сказал кто-то внизу.
Филя наконец добрался до купола, пропел частушку до конца.
— А я помню, как его тут крестили. Тихий был младенец, ещё думали, живой ли?
— Живой… Хорошо, мать с отцом не дожили.
— Отмолились, стало быть…
Закрепив трос вокруг креста, Филя махнул рукой трактористу. Тот уселся за рычаги. Мотор затарахтел, трос натянулся, однако крест даже не согнулся. Тракторист попробовал ещё раз.
— Не пойдёт, — сказал председателю. — Пусть там наверху обкалывает.
— Выбери трос, попробуй с разгона! — У председателя болели зубы, он дышал в воротник телогрейки.
Но и эта попытка успеха не принесла.
— Железяка-то в растворе на полметра! — крикнул Филя. — Раствор-то какой раньше? На века!
— Может, ножовкой по металлу?
— Не-е, стержень больно толстый, да и как я тут прилажусь? — пополз вниз.
— «Студебекер» нужен гусеничный, — посоветовал тракторист. — Это зверь, вместе с куполом вырвет.
Председатель вытащил из кармана записную книжку, вырвал страничку, нацарапал записку. Протянул Филе.
— Христос воскрес, Филимон Васильевич, — поклонилась Филе какая-то женщина, — пасха послезавтра, а вы с водочкой… Заслужили.
— А пошла ты… — отмахнулся Филя.
Мать, как ни странно, не очень огорчилась, узнав, что не получилось.
— Трос закинули, и ладно, — сказала она, — было бы зацеплено, чем дёрнуть, найдём. Это уже не церковь.
Но ночью кто-то сбросил трос с купола.
Когда матери сообщили об этом, глаза у неё сузились, скулы разошлись, она сделалась похожей на светловолосую монголку. «Вражья выходка!» — сказала, как вколотила гвоздь.
Аня побежала не в госпиталь, а к другой девочке, договорилась, что та подежурит сегодня вместо неё. После чего отправилась к Сане. Бабки дома не было: Саня читал у окна за столом.
— Привет, Исаакий, — сказала Аня.
Саня с трудом оторвал глаза от книги. Некоторое время взгляд его плавал, мысли не могли расстаться с прочитанным.
— Ты же мог разбиться? Как сумел забраться ночью? Кто-нибудь видел?
— Вроде нет.
— Зачем ты это сделал? Мешал тебе трос?
Саня был бесконечно дорог ей. Хотелось обнять его, но не рыдать, прижавшись, а действовать, действовать!
Саню надо было спасать. Сам себя он спасать не собирался. Утешался Священным писанием, шагал в пропасть, хлопая длинными девчоночьими ресницами. Жалость, нежность отступили. «Вернутся ли?» — подумала Аня. Не было времени думать и над этим.
— Зачем ты, Нюра, пришла ко мне? — строго спросил он.
У Ани возникло чувство, что он частица её, потайная какая-то, запретная частица. Это она залезла ночью на купол, потому что не могла иначе. А ещё раньше произнесла кощунственные слова о… самом. Что спасая Саню, она спасает себя. Но это было мгновенное, мимолётное чувство.
— Ты никому не говорил?
— Меня никто ни о чём не спрашивал, Нюра.
— Ладно. Сиди здесь и никуда не уходи. Я скоро вернусь.
Аня побежала домой.
Мать что-то писала резким, размашистым почерком.
— Что там говорят? — спросила, не поднимая взгляда.
— Насчёт чего?
— Про крест.
— Ничего не говорят, — пожала плечами Аня, — ветром, говорят, сорвало.
— Ветром, — мрачно повторила мать, — я им покажу, ветром.
Аня встала у неё за спиной, обняла за плечи. Перо приостановило рвущий бумагу бег. Мать вопросительно оглянулась. Нежности у них были не в ходу.
— Неужели мы скоро уедем отсюда? — вздохнула Аня.
— Вполне возможно, — мать пошевелила плечом, высвобождая руку.
— Мне так надоело жить в избе. Эти дрова, вода! Всё время носить, носить!
— Радуйся, что в избе. Люди живут в землянках, в бараках. И ещё долго будут жить.
— Но в принципе вопрос решён?
— В принципе решён. Ты мне мешаешь, Аня!
— Мамочка, — прошептала Аня, — а это недоразумение с крестом, оно… не повлияет?
— На что?
— Ты же знаешь, как бывает. Помнишь того дядьку-украинца — секретаря соседнего райкома, ну у него в районе уйгуров-дезертиров поймали, помнишь? Дядька-то ведь в чём виноват, а ведь сняли… Правда, что его потом…
— Это совершенно разные вещи, — перебила мать. — Его наказали — и правильно наказали! — потому что среди дезертиров был брат председателя райисполкома.
