Алексей Варламов - 11 сентября
На яхте «Амнарг» фламандский путешественник пересек Тихий океан и попал в Мексику, где несколько недель ездил на разбитом джипе по сухим дорогам в поисках древностей с сумасшедшей американкой Кэролайн из штата Нью-Йорк. Она была на редкость любознательной и дотошной особой, занималась странной наукой антропологией, коллекционировала языческих божков, и порой Питу казалось, что Кэролайн изучает не только древности и письмена племени майя, но и его самого во все часы дня и ночи. Однако расстались они друзьями, договорились встретиться три года спустя в Америке, на улице Дюбюк, и дальше Пит продолжил путь в одиночестве. Он проехал ряд маленьких стран, названия которых не запомнил — только длинное название города Тегусигальпа врезалось в его память. Через неминуемую страну Панаму молодой фламандец попал в Колумбию. Там его ждала неприятность. В зеленых вечновесенних горах, где Пит наконец-то вздохнул после духоты и карибской жары, путника пленило загадочное племя низкорослых, кривоногих и гнилозубых людей, жевавших листья коки и называвших себя борцами с мировым империализмом. Они объявили Пита заложником и потребовали за него выкуп, но вояжер превозмог горькую насмешку судьбы и нашел с похитителями общий язык, подлечив герильерос зубы, в благодарность за что они проводили его до границы с Эквадором. В загадочной треугольной стране, рассеченной на две неравные части экватором, гуахирос тотчас же сдали путешественника властям. Питер откупился от алькальда за четыре американских доллара и, минуя бедные индейские селения с их пальмовыми хижинами, незаметно проехав восточные провинции Перу, оказался в Боливии, о которой прочел в американском путеводителе, что за сто пятьдесят лет независимого существования в ней произошло сто шестьдесят военных переворотов, а попытка великого Че Гевары совершить сто шестьдесят первый, и последний, оказалась неудачной.
Меланхоличные индейцы в разноцветных пончо ходили по осыпающимся горным дорогам, пили пиво и курили, волосы Пита отросли до плеч, он безуспешно попытался разыскать следы героического партизана, но вместо того чтобы пойти на юго-восток, двинулся в противоположном направлении и во второй раз пересек ничем не обозначенную границу с Перу. В горном селении блуждающий путник попал к индейскому вождю, чей трехлетний сын с гнойным нарывом на голове лежал в забытьи уже несколько дней, и никто не решался к нему подступиться. Тусклые глаза мальчики были полуприкрыты, по телу бегали термиты, в хижине стоял чудовищный запах, и Питер рискнул вскрыть гнойник. Шансов на успех было немного, однако операция завершилась благополучно, фламандец едва не был принят за бога солнца и в восторге обожествления награжден одной из многочисленных сестер своего пациента. Сбежав наутро от чрезмерного поклонения автохтонов и пряной, смуглой девушки, на озере Титикака ослабевший журналист заболел малярией, провалялся на плавучем острове две недели в противном поту и лихорадке и был спасен на берегах Обезвоживающей реки русско-советским паралингвистом, изучающим языки испаноамериканских индейцев, Бенедиктовым, у которого оказались таблетки эритромицина бакинского химзавода.
— Счастлив ваш бог, юноша, — молвил Бенедиктов, которому Питер поведал о своих приключениях. — Если бы ребенок умер, вас могли бы отправить вслед за ним. Причем не самым быстрым видом транспорта.
Несмотря на неприязнь к Советскому Союзу, фамилия с намеком на известный католический орден расположила Пита к этому маленькому человеку, совершенно не похожему на нагло-зашуганных совьетикос, каких фламандец в большом количестве видел во Вьетнаме и на Кубе. К тому же Бенедиктов знал кучу языков, учил Питера ругаться русским матом и говорил с ним на смешном фламандском, которым говаривали разве что предки Ван Супа, а может быть, и сам веселый Тиль.
— Вы бывали в Бельгии?
— В Брюгге изучал один семестр юриспруденцию у профессора Ван Суэпа.
— Я его знаю, — заметил Пит, глядя на месяц, качавшийся лодочкой над мутной рекой, которая вытекала из озера Титикака и постоянно меняла свое русло, размывая соленую почву, обрушивая древние деревья и волоча за собой камни. — Это наши дальние родственники. Они из того же рода, что и мы, но еще в прошлом веке решили, что фамилия Суп звучит слишком низко, и облагородили ее лишней гласной. Супы и Суэпы терпеть друг друга не могут.
— Весьма любопытно. А куда вы дальше собираетесь, юноша?
— В Чили. Хочу написать про арауканские войны. Неруда называл араукан великими героями Чили.
— Да, конечно, — рассеянно отозвался Бенедиктов, брезгливо и бережно снимая с хилого плеча яркую мохнатую гусеницу с выразительными глазами. Только они были каннибалами. Поэтому испанцы испугались и не пошли за реку Био-Био. А вам что, нравится Неруда?
— Очень. Особенно ранний. А вы теперь куда?
— В Парагвай.
— К Стресснеру? Вы шутите. Туда даже мне не дали визу.
— Перейти границу несложно.
— Смотрите, Бенедиктов, с парагвайскими тюрьмами не шутят.
— В Асунсьоне есть русская диаспора, а у моей тещи там родня. Не хотите составить компанию?
— Я не люблю диктаторов, — сухо сказал Пит.
— Кто ж их любит, — процедил Бенедиктов сквозь зубы и откланялся, а Пит добрался до самой южной, и последней, вытянутой вдоль океана страны, где почувствовал себя так, будто вернулся в Европу.
Несмотря на бедность и несчастье, что были перемешаны повсюду в испанской Америке в самой немыслимой пропорции с простодушием и радостью, чилийцы показались ему наиболее европеизированными и близкими обитателями огненного континента. Возможно, причиной тому было сильное немецкое влияние и малое количество индейцев, но именно в Чили Пит ощутил, что разумность жизни милей всего его северному сердцу. Ей-богу, чем дальше от экватора и индейских хижин, подумал он, тем больше на земле порядка.
Глава вторая
Maestra*
Перед отъездом в испанскую Америку Юхан Ван Суп, которому Питер позвонил из Сайгона, посоветовал сыну разыскать в Сантьяго своего школьного друга главу миссии ордена иезуитов Рене Гекеманса. Пожилой аббат принял Питера в резиденции на склоне холма Святого Кристобаля. Он был очень радушен, расспрашивал соотечественника о его андских похождениях, журил за дружбу с Бенедиктовым, в котором без труда распознал обычного шпиона, и охотно рассказывал об их общих с папой Юханом проделках. Питеру странно было думать, что этот любезный и добродушный человек принадлежит к мрачному ордену с дурной славой, основанному злейшими врагами Фландрии испанцами. Рене держался с Питером просто, и все же от натренированного взгляда путешественника не ускользало, что даже в те минуты, когда Гекеманс пускался в далекие воспоминания, лицо у него оставалось озабоченным. Юная монашка с боттичелливым лицом прислуживала за столом и с любопытством и доверчивостью смотрела на гостя, даже не догадываясь, сколь пронзителен может быть ее простодушный и трогательный взгляд, и красота и свежесть молодой невесты Христа наводили на мысль о тонких эстетических чувствах аббата и его бескорыстной слабости к женскому полу.
— Мерсед — англичанка, — произнес Гекеманс, точно это могло что-то объяснить.
Большой незнакомый город, расчерченный на прямые линии улиц и проспектов, похожий на гигантский узор, лежал перед ним. Над домами возвышались главы церквей и самой большой из них — Святого Франциска. Питер видел парки, скалистую гору с испанской крепостью, мосты через кофейную реку, которая разделяла город на две половины; окруженное более массивными домами, в центре города терялось мрачное здание президентского дворца. Неслышно открылась дверь, вошел большеголовый, горбатый секретарь, мельком взглянул на Питера умными глазами и что-то тихо сказал аббату.
— Еще одна смерть, — пробормотал Гекеманс, и лицо у него стало постным и тоскливым, как у любительницы абсента с картины Пикассо. — А перед этим за одну неделю взрыв поезда, угон самолета на Кубу и нападение на банк. Я два года назад говорил вам, Хайме, что в стране, где приходит к власти масон, проливается много крови.
— Суховича убили революционные левые. Альенде не имеет к ним никакого отношения. И никогда он не скрывал принадлежности к масонам, потому что хотел подчинить их интересам народа, — возразил горбун, сжав тонкие, бескровные губы и даже как будто распрямившись, и Питер подумал о том преимуществе, которое дает сильному человеку его увечье.
— Не повторяйте ерунды. История знает массу случаев, когда масоны подчиняли себе интересы других людей, и ни одного, чтобы они кому-нибудь подчинялись. К сожалению, вы выбрали не очень удачное время для путешествия в эту страну, юноша, — сказал он, протягивая фламандцу широкую крестьянскую руку для поцелуя. — Желаю вам благополучного возвращения, и чем скорее вы это сделаете, тем лучше. Кланяйтесь нашей тихой Фландрии, да минуют ее напасти и хранит Господь.
