Василий Алексеев - Невидимая Россия
Храм был небольшой и полутемный. Не совсем обычная, очень тихая, напряженная толпа наполняла его. Павел с интересом вглядывался в лица окружающих. Среди молящихся поражало большое количество молодежи. Молодежь эта была тоже необычная. Павлу вспомнились слова Николая: «У нас пострижено несколько священников тайным посвящением». Очевидно, есть и тайные монахи — вот бледный большеглазый юноша, совсем похож на послушника… рыжеватая редкая борода, стоит и никого кругом не замечает. Вот две девушки сосредоточенные, в темных шапочках — тоже, может быть, монашки… что-то уж слишком молоды! А вон… — Павел очень удивился — он увидел ассистентку известного профессора древне-русской литературы. Было как-то совсем непривычно думать, что человек, которого часто видел в советском университете, может ходить в церковь, да еще в такую, как эта. А это кто? — Павел был совсем поражен: мимо прошла бледная девушка, студентка его факультета.
За этих можно не бояться, — думал Павел, — они уже и сейчас больше походят на христиан эпохи катакомбной церкви, чем на современных людей, а всё-таки жаль их… Николай говорил, что в подвале храма систематически работали иконописные и богословские курсы. К закрытию прихода они, конечно, готовы, но без церковного здания им будет много труднее и рискованнее…
Павел сильно опоздал к началу всенощной. Когда он вошел, уже начали читать шестопсалмие. Традиционная вязь альта чтицы как нельзя более гармонировала с полумраком и общим торжественно грустным настроением.
Главный их священник в ссылке, его заменяет бывший юрист, совсем недавно посвященный… Почему я раньше к ним никогда не попадал? Шестопсалмие кончилось. Безголосый дьякон, тоже совсем молоденький, возгласил Великую ектению. Хор пел нестройно, чувствовалось, что певчие любители. После чтения Евангелия на амвон вышел старичок, похожий на Николая Угодника.
— Братья и сестры! — обратился он к молящимся, — два года тому назад мы с вами осиротели: не стало нашего настоятеля. Теперь у нас отнимают храм. Не унывайте! Спаситель сказал: «Там, где двое или трое соберутся во имя Мое, там и Я посреди них». Мужайтесь! Церковь Христова сильна не богатыми храмами, не пышными богослужениями, но подвигами, постом, трудами, делами добрыми, любовью и кровью мучеников. Ныне Господь посылает и нам с вами испытание. Примем его с любовью и смирением!
Все стояли тихо, тихо. Где-то в углу храма истерически зарыдала женщина. Молящиеся медленно, без толкотни, стали подходить под благословение. Священник благословлял и целовал каждого подходившего в лоб. Мимо Павла промелькнуло красивое, сосредоточенное лицо Николая: он так ушел в себя, что не заметил друга. Павел подошел к батюшке и, когда целовал сухую старческую руку, подумал:
Может быть, и мне завтра предстоит испытание? Господи, помоги перенести его с кротостью, любовью и смирением, как учат нас этому мученики…
* * *Партизаны стали собираться, используя темноту непроглядной ночи в рощах и лесах под самым городом. Захват столицы был основан на дерзости и внезапности. Заранее были учтены важнейшие объекты нападения: общежития чекистов, казармы и главное здание ГПУ неожиданно забрасывались ручными гранатами, в казармы московского гарнизона посылались агитаторы, в Кремль врывались отдельные группы, избивавшие без разбора всех, кто попадался под руку. Самое важное захватить московские радиостанции и продержаться хотя бы до утра. Первая передача должна начаться с объявления о свержении Сталина. Если Москва объявит о падении режима, власть на местах падет, как карточный домик.
Борис увидел перед глазами всю Россию сразу: бесконечные поля, луга, леса, серые деревни. Из всех деревень вставали на подмогу крестьянские отряды. Тихо шелестели верхушки высокого леса, туман залег в глубоком лесном овраге… Не курить! Кто смел зажечь спичку? Всё дело может сорваться из-за неосторожности…
Нет, это не спичка, это лесной пожар. Большевики подожгли лес.
— Борис Петрович, а Борис Петрович! — Федька держал в левой руке керосиновую лампу, а правой рукой теребил спящего Бориса за плечо. Борис с трудом очнулся от крепкого сна и сел на постели.
— Борис Петрович, тут к тебе…
— Кто ко мне? — Борис окончательно пришел в себя и увидел за Федькой мрачную фигуру Кузьмича.
— Здесь мне больше оставаться нельзя, — говорил Кузьмич, — они теперь всерьез за меня примутся. Надо уезжать немедленно и подальше…
Борис быстро оделся.
— Половина шестого, — сказал он взглянув на часы. — На нашу станцию идти нельзя, до Казанской железной дороги 10 верст, зато там никого знакомых. Важно затемно из деревни выйти… Мы тебя спрячем на несколько дней в Москве, а потом отправим в Сибирь. Там теперь везде на работу набирают, устроишься.
Борис открыл квадратную крышку, прикрывавшую лестницу под полом, опустился, дополз до угла, разгреб землю, нащупал герметически закрытую стеклянную банку, достал из нее наган, привел всё в порядок и вышел вместе с Кузьмичом из деревни.
Они молча шагали по безлюдной дороге. Тихо шелестел лес, туман залег в глубоком лесном овраге. Кузьмич остановился, зажег спичку и закурил.
— А я перед тем, как меня Федька разбудил, хороший сон видел! — сказал Борис весело…
* * *Павел спал плохо. По городу шли аресты и обыски. Арестовывали студентов, врачей, ученых и больше всего инженеров. В деревне развертывалось раскулачивание. Казалось, что власть обезумела и нарочно уничтожает самых ценных для страны людей. Павлу снились какие-то кошмары: безобразные лица чекистов мешались с лицами друзей, а под утро приснился Сорокин в форме ГПУ.
После мучительной ночи наступило неприятное утро. Надо было сходить в университет. Правило волчьей жизни гласит: волк никогда не должен охотиться близко от своего логова. Павел никогда не занимался вербовкой в университете и ходил туда как можно реже. Может быть, потому он и дотянул благополучно до окончания. Но сегодня надо было узнать сроки последних экзаменов, и настроение Павла с утра испортилось.
Он уже оделся, когда в комнату вошли Борис и Кузьмич. Сели.
— Ставь, Павлушка, чайник и корми! — сказал Борис.
Когда примус зашипел, Борис рассказал в чем дело.
— Надо найти Кузьмичу убежище, пока будут добыты деньги и документы.
Павел задумался: все квартиры были либо на подозрении у ГПУ, либо к людям невозможно было обратиться с таким рискованным делом.
У Надежды Михайловны, матери Николая, есть одинокий старичок-родственник, — наконец, решил Павел, — может быть, у него…
* * *Трам, пам-пам, трам-пам, пам-пам… — сухая старческая рука энергично отбивала такт мелодии по старинному столику. Около столика стояло красного дерева кресло с выгнутой спинкой. На кресле сидел худощавый старичок в поношенном костюме и матерчатых ночных туфлях… Над невзрачной фигурой высилась гордая осанистая голова с гривой густых белых волос. Орлиный нос напоминал французского аристократа, в черных глазах было что-то испанское, во всей голове что-то львиное, а в общем можно было с уверенностью сказать, что это настоящий русский барин, ничуть не сломленный революцией.
Трам-пам-пам, пам-пам… — продолжали барабанить пальцы. Ответив на стук Павла, Алексей Сергеевич никак не мог оторваться от поглотивших его мыслей.
— Да-с! — гневно обратился он к Павлу, — торговать можно и с людоедами… — эти большевиков не свергнут. Государь Николай Павлович послал армию против Кошута и спас этим династию. Он не думал ни о какой выгоде, но защищал принцип, которому служил всю жизнь. А эти? — «Торговать можно и с людоедами»…
Нет, дело всё в том, что раньше народы управлялись государями, а теперь управляются милостивыми государями… Да-с, не им бороться с большевиками!
Пальцы Алексея Сергеевича опять стали выстукивать грозный, негодующий мотив. Постепенно молнии, сверкавшие в черных глазах старика, угасли, и они приняли обычное ласковое и задорное выражение.
— А моего подвижника нет — где-нибудь молится, — сказал старичок саркастически, отбросив газету. Садись, мы сейчас попробуем у матери справиться. Наденька! — громко позвал Алексей Сергеевич. — Где ты, Наденька?
За перегородкой, сооруженной из пианино и громадного шкапа, что-то зашевелилось и через мгновенье оттуда появилась чистенькая, сухая старушка со смешными круглыми щечками и очень добрыми глазами.
— Мне с вами надо поговорить об одном очень важном деле, — сказал тихо Павел.
Алексей Сергеевич пододвинулся с креслом к стоявшему рядом с ним обеденному столу и, наклонившись вперед, приготовился слушать.
— Надежда Михайловна, Алексей Сергеевич, — начал Павел с некоторой опаской, надо спасти одного человека…
— Как? — спросила старушка.
