Бернар Клавель - Сердца живых
У Жюльена вырвался горестный смешок. Он ощутил во рту вкус желчи, и это заставило его вспомнить дорогу, что вела к берегам Лу: там, когда он узнал о смерти мастера, он ощутил тошноту.
Нет, Гернезер не умер. Пока еще нет. Он ждет своего часа и, быть может, когда-нибудь присоединится к Жюльену, подобно дядюшке Пьеру и Андре Вуазену. Надо оставить местечко и для него… А Бертье? Умрет ли он вместе с ним, Жюльеном? Человек уходит и умирает. Мастер погиб, переходя демаркационную линию, он хотел свидеться со своей женой, миниатюрной блондинкой: она оказалась в оккупированной зоне, и Андре не пожелал оставить ее во власти немцев. А сам, он, Жюльен, умрет потому, что захотел добраться до Лондона. Человек уходит и умирает, а другие остаются. Остаются с девушками, которых ты любил, и даже не всегда дожидаются твоей смерти, чтобы заменить тебя.
Сильвия останется здесь. И вокруг нее будет много молодых людей. Сумеет ли она хотя бы дождаться известия о смерти Жюльена? Да и узнает ли она об этом? А что, если в Кастр вернется ее жених? Из Лондона нельзя даже написать. Даже из Испании и то не приходят ни любовные письма, ни извещения о кончине. Тот, кто живет там, как бы умирает для живущих тут.
Жюльен внезапно останавливается. Теперь ему кажется, что он все понимает яснее. Его как бы озарил внутренний свет. Он вдруг постигает, что важна не сама смерть, важно отсутствие. И молчание. Пусть Гернезер жив, но здесь его нет, как нет здесь мастера Андре Вуазена и дядюшки Пьера. И его, Жюльена, так же не будет для Сильвии. Он уйдет из ее мира, она станет для него недосягаемой и безмолвной. А ну как она умрет? Умрет. Исчезнет.
Жюльен вновь останавливается. Его бросило в жар. Пот стекает по его лбу, он больше не чувствует промозглой сырости тумана. За изгородью видна неяркая полоса света — луч падает от фонаря или струится из незавешенного окна. Жюльен несколько мгновений смотрит на это пятно с расплывшимися краями, на пятно, белеющее в ночи, потом продолжает свой путь.
Сильвия умрет? Нет, это невозможно. Отчего она может умереть? Да от всего. От чего угодно. От туберкулеза. От несчастного случая! Нет, нет! Сильвия не может умереть. Она создана для жизни. Для радости. Для счастья. Для любви.
И опять горестный смешок помимо воли Жюльена вырывается из его груди.
Она будет любить. Если не его, Жюльена, то кого-нибудь другого. Того, кого ей прочат в мужья, а может, даже и не его, а третьего. Неужели ее взгляд окажет такое же магическое действие еще на кого-нибудь?
«Нет, Сильвия, нет!»
А что, если она поклянется ждать? Разве клятвы чего-нибудь стоят? Ритер любил повторять: «Клятвы как девицы-недотроги: их невинность все равно нарушают».
Какой холодный, промозглый туман! Он поднимается с поверхности Агу и ползет вверх по склону холма. Жюльен не видит тумана, но отчетливо ощущает его. Туман такой густой, что его, кажется, можно ощупать. Он забивается в рот и в ноздри. Наполняет все твое существо, точно предчувствие смерти, твоей смерти.
Чего он боится больше? Умереть или потерять Сильвию? Неужели он и вправду боится смерти? И вдруг в его ушах отчетливо раздается смех Ритера. Пьяный парижанин смеется прямо в лицо товарищам, которые говорят о Лондоне и мечтают попасть туда. Ритер кричит:
— Люди думают, будто они умирают за родину, а на самом деле умирают они за промышленников! Слышите, ребята? За промышленников вроде моего папаши! Это сказал Анатоль Франс. Читали Анатоля Франса? Черт побери! Хотел бы я знать, сколько людей погибло в войну четырнадцатого — восемнадцатого годов ради процветания фабрики Ритеров! И какую долю процента составляют они от миллионов погибших. Любопытная статистика! Но я не такой блаженный. Я не хочу, чтобы мне продырявили шкуру из-за ткацких станков. Даже если они принадлежат папаше Ритеру!
Жюльен никогда не относился всерьез к крикам Ритера. И смерти он не боится. Они говорили об этом с Бертье. Бертье тоже не страшится ее. Они вдвоем, не дрогнув, глянут ей прямо в лицо. И смело бросят ей вызов.
Жюльен стоит перед калиткой, ведущей на пост наблюдения. Железный ставень отброшен. В ночном мраке едва угадываются обсаженные самшитом аллеи, кусты кажутся грязно-серыми и клочковатыми. Наверху светится окошко второго этажа. Внизу видна расплывчатая вертикальная линия — там, должно быть, плохо прикрыта дверь. Жюльен резко поворачивается: на дороге слышны торопливые шаги. Секунду он колеблется, потом, не раздумывая, сворачивает в сторону поля и останавливается за кустами. Шаги приближаются, стихают, скрипит решетчатая калитка. Жюльену кажется, что он узнал походку Каранто. Под подошвами идущего скрипит гравий на аллее, дощатая дверь дома хлопает.
Тишина.
Жюльену жарко. Сердце его бешено колотится, хотя он сам не мог бы объяснить почему.
С минуту он еще стоит не шевелясь, потом медленно начинает спускаться по дороге, прислушиваясь к ночи. Достигнув середины склона, он сворачивает налево, идет по другой дороге, потом проходит одну улочку, вторую, третью и оказывается в конце улицы Вильнев. Останавливается и переводит дух. Туман еще больше сгустился, но порывы свежего ветра то тут, то там разрывают его пелену; Жюльен идет вдоль забора. И вот он наконец перед домом Сильвии.
Он замирает в двух шагах от решетки, стараясь унять громкое биение сердца. Прислушивается. Ночь полна неясных шорохов. Что это? Наконец Жюльен догадывается: капли воды падают с веточек бересклета на звонкое ложе из листьев.
А что, если он войдет? Представится родителям Сильвии и скажет: «Я уезжаю. Вероятно, я погибну, позвольте же мне в последний раз поцеловать Сильвию».
Теперь ему кажется, что он недостаточно нежно обнял ее на прощание. Завтра она вспомнит об этом. И без сомнения, подумает, что он не так уж сильно любит ее. А быть может, решит, что он и уехал-то потому, что не любит ее.
Сколько времени простоял так Жюльен не шевелясь? Теперь он ощущает холод. Туман пропитал его одежду, и она прилипла к телу. Он совсем закоченел.
Он тщетно силится разглядеть дом, но туман и заросли бересклета скрывают строение от его взгляда. Там теплая и светлая комната, а в ней Сильвия, наедине со своим счастьем.
Думает ли она о нем? Ну, конечно, думает. Думает и ждет завтрашнего дня.
Жюльен срывается с места. Проходит улицей Вильнев и возвращается в центр города. Здесь полное безлюдье. Некоторое время он идет, не отдавая себе отчета в том, что делает, потом пересекает Епископский парк и направляется к мосту Бье. На минуту останавливается в том самом месте, где стоял в тот день, когда впервые ожидал Сильвию.
Мимо никто не идет. Туман напоминает безмолвную реку, он словно течет под мостом, там, где обычно течет Агу. Жюльен доходит до середины моста. Останавливается и достает из кармана три письма — родителям, Ритеру и Сильвии. Медленно, почти автоматическими движениями разрывает письма на мелкие клочки и швыряет их туда, где плещутся невидимые волны.
Часть вторая
18
В ту зиму было очень много ясных дней. Хотя деревья стояли совсем голые, городские парки не казались унылыми; в высоком, словно литом небе часто светило солнце. Сильвия и Жюльен уходили по тропинкам в поля, и шаги их гулко отдавались на мерзлой земле. На лугах искрился иней.
Если в воскресенье шел дождь, молодые люди отправлялись в маленький музей Бригибуль. Там они усаживались и часами молча созерцали огромные полотна. Влюбленные сидели рядышком, не произнося ни слова, и Жюльен порою ощущал биение жилки на виске Сильвии.
Жизнь на посту наблюдения текла спокойно, время от времени привычный распорядок нарушался только приездом военного инспектора, о котором сержанта накануне предупреждали по телефону. Солдаты разыгрывали удивление, но всюду царил образцовый порядок, и часовой в любую погоду оказывался на посту. Ритер по-прежнему делил свое время между книжной лавкой и кафе, но с каждым днем все дольше просиживал в кафе. Жюльен часто ходил вместе с ним в книжную лавку. Он покупал там сборники стихов и дарил их Сильвии. В ясные теплые дни они читали их вслух где-нибудь на лугу, укрывшись от ветра за живой изгородью.
Сильвия постоянно носила в своей сумочке тонкий серебряный браслет; встречаясь с Жюльеном, она всякий раз доставала его и надевала на руку. Браслет был подарен Жюльеном, который попросил выгравировать на металле следующие слова: «Сильвии. Вторник, 9 декабря 1941 года». Когда девушка спросила, почему он выбрал именно эту дату, Жюльен почувствовал, как краска заливает его лицо.
— В тот день я заказал браслет, — пробормотал он.
— Но почему ты не поставил на нем дату нашей встречи?
— Не знаю… И вправду как-то нелепо получилось. Боясь, что она огорчила его, девушка поспешно сказала:
— Впрочем, ты прав. В память о нашей первой встрече у меня уже есть от тебя книга. А потом ведь каждый день отмечен для нас любовью. Но знаешь, ты у меня сумасшедший, просто сумасшедший.
