Бернар Клавель - Сердца живых
У Жюльена защемило в груди. Он выпрямился на стуле, сделал усилие, чтобы отогнать воспоминания и вернуться в сегодняшний день. Кто-то встал из-за стола, чтобы зажечь лампу. Теперь Жюльен мог хорошо разглядеть Бертье. Тот улыбался. Потом сжал толстые губы, подмигнул, взглянул на часы и поднялся.
— Мне пора, ребята, — сказал он. — Вам тут живется вольготно, а на батарее совсем другое дело. Там за опоздание недолго и в карцер угодить.
Все хором заявили, что проводят его на вокзал, и пошли переодеваться; воспользовавшись этим, Бертье увлек Жюльена в сад. Подойдя к бассейну, Бертье потер руки и шепнул:
— Дело в шляпе, головастик. Отправляемся через три дня.
— Через три дня?
— Тебя это, кажется, удивляет?
Жюльен промолчал. Все вокруг него завертелось. Небо качнулось и словно накренилось к земле, сад поплыл перед глазами, деревья исчезли.
Бертье оглянулся на дом. Потом быстро заговорил:
— Запомни все, что я тебе скажу: в среду, в девять вечера, будешь ждать меня перед зданием вокзала в Пор-Вандре. Надень штатский костюм. Оставь только армейские ботинки. Ничего, кроме вещевого мешка, не бери. Но оденься теплее. Если хочешь, натяни на себя три рубахи и два свитера.
— Два свитера? Ладно.
— Ты меня понял? Ты сегодня какой-то чокнутый. Это от вина или новость на тебя так подействовала?
— Говори, я слушаю.
— Это все. Твоим приятелям я ничего не мог сказать. Границу переходят группами по пять человек, и незачем будоражить ребят раньше времени. Если возможность появится, мой дружок их предупредит.
За деревьями послышался голос:
— Эй, где вы там?
— Мы тут, — откликнулся Бертье.
Вместе с Жюльеном он двинулся по аллее, которая вела к дороге, потом внезапно остановился и посмотрел товарищу прямо в глаза.
— Не валяй дурака, — сказал он. — Если упустишь этот случай, другого тебе, может, и не представится.
— Нет, нет, — пробормотал Жюльен. — С чего ты взял? Не бойся.
У Бертье был озабоченный вид. Перед тем как присоединиться к остальным, он прибавил:
— Будет очень глупо, если ты не воспользуешься такой возможностью. Сотни ребят мечтают перейти границу, но не могут. И если ты в последнюю минуту раздумаешь, все пропало, предупредить другого мы уже не успеем.
15
В тот вечер Жюльен встретился с Сильвией на площади Альбенк. Солнце уже зашло, и заметно похолодало. Они попытались было укрыться позади павильона, где происходили праздничные представления, но северный ветер заставил их уйти.
— Уж лучше побродим, — сказала Сильвия.
Они медленно пошли по бульварам, то и дело останавливаясь в тени огромных платанов, чтобы поцеловаться.
— Я бы хотела жить с тобой в громадном лесу, — проговорила девушка. — И под каждым деревом мы бы целовались. Тебе бы все время пришлось меня целовать.
— Ну нет, один раз я, другой раз ты.
Они двинулись дальше.
— Ты не замерз, продежурив четыре часа на своей площадке?
— Нет, я был в сторожевой будке.
— Пролетал самолет, — сказала Сильвия. — Я услышала шум мотора и подумала о тебе.
— Ну, а я думал о самолете.
— Что ж это был за самолет?
Жульен, не задумываясь, ответил:
— «Хейнкель-три». Направление: северо-северо-восток, высота средняя.
— Нет, он летел высоко.
— А я написал в донесении: «высота средняя».
— Ты недостаточно серьезно относишься к своим обязанностям.
В ответ он поцеловал ее.
— Который тогда был час? — спросила Сильвия.
— Слишком много хочешь знать. Это военная тайна.
— На моих часах было три.
— Они у тебя идут, как хронометр.
— Папа ставит свои часы по лондонскому времени. Выверяет их каждый вечер, слушая передачу «Французы обращаются к французам». Он говорит, что совершает патриотический поступок. Думаю, после войны он потребует себе медаль только потому, что слушал лондонское радио.
— Ну, за это ведь можно в тюрьму угодить.
— Вот-вот, папа читал нам статью, где говорилось о таком судебном процессе: в Тулузе четырех человек приговорили к трем месяцам тюрьмы только за то, что они слушали передачи из Лондона. По-моему, папе хочется, чтобы мы им восхищались. Но ведь мы тоже слушаем передачу вместе с ним, и, если арестуют его, арестуют и меня с мамой.
Жюльен ничего не сказал. Их излюбленной забавой было шагать в ногу. Он делал такие большие шаги, что Сильвия за ним не поспевала. Тогда он обнимал ее за талию и, приподняв в воздух, ставил на землю. Девушка смеялась. Если рука Жюльена скользила слишком высоко вдоль ее тела, стараясь нащупать грудь, она хватала его руку, изо всех сил сжимала и говорила:
— Хотелось бы мне так стиснуть твою руку, чтоб ты застонал, но она у тебя, как из железа.
— И у тебя пальцы точно стальные.
— Знаешь, наши дети будут, верно, худые, как щепки. Эта мысль приводит меня в ужас.
— Да, придется побольше работать, чтобы их как следует кормить. Я стану писать картины. И покупать малышам пирожные.
— А я стану продавать твои полотна и сама съедать эти пирожные.
— Непременно напишу твой портрет.
— Ну, тогда мне его будет очень трудно продать, и наши дети останутся худышками.
— Очаровательная ты моя сумасбродка!
Нередко бывало, что весь вечер они смеялись, шутили. Будущее представлялось им лучезарным. И в тот вечер Жюльен чувствовал, что может вот так прошагать с Сильвией всю ночь до рассвета, не говоря ни слова и без конца прислушиваясь к ее и вправду чуть сумасбродным речам. Они были для него неким прибежищем. Когда они звучали, он испытывал радость от того, что Сильвия рядом, что он без памяти любит ее и сам ею любим. Такие речи опьяняли, заставляли больше ни о чем не думать. Низвергаясь веселым каскадом, они теснили печальные слова.
Когда Сильвия ненадолго умолкала, Жюльен мысленно повторял: «Три дня. Еще три дня. Всего три дня. Собственно говоря, даже два, потому что уехать мне придется утром». В такие минуты он изо всех сил прижимал девушку к груди.
— Мне больно, — жаловалась она.
— Еще не так будет.
— Все жители севера — дикари.
— А я вовсе и не с севера.
— Нет, с севера. Как этот ветер. Слышишь, как он буйствует?
Они помолчали. Северный ветер терзал кроны платанов высоко в небе над их головой, и под зеленым сводом что-то свистело, потрескивало в тревожной ночи.
— Слышишь? — спросила Сильвия. — Он тоже ведет себя как дикарь. Он из тех же краев, что ты.
Жюльен поцеловал ее.
— Хочешь помешать мне говорить?
— Да. Потому что ты, моя дорогая, с юга. А все жители юга — несносные болтуны.
Сильвия отвернулась. Ее длинные волосы волнами рассыпались по плечам, несколько легких прядей задели Жюльена по лицу. Он молча вдыхал их аромат. Потом крикнул:
— Да перестань дуться!
Но она заупрямилась. Тогда он взял обеими руками ее голову и осторожно повернул, чтобы заставить девушку взглянуть на него. На них падал свет качавшегося на ветру фонаря. Сильвия наклонила голову, уперлась лбом в нос Жюльена, прижала его мизинец к своим сжатым губам, желая дать ему этим понять, что говорить она не будет. Он попытался поцеловать ее, она не далась, и тогда он сказал:
— Смотри-ка, я думал, что встретил одну из милых и очаровательных южанок, а оказывается, наткнулся на немую уродину с холодного севера.
Тогда Сильвия сама поцеловала Жюльена и, нащупав его ладонь, вонзила в нее свои острые коготки.
16
На следующий день Жюльен дважды виделся с Сильвией — в полдень и вечером. Он пообещал себе непременно поговорить с ней, но так и не решился. Никогда еще девушка не казалась ему такой счастливой. Ее голос, взгляд, улыбка, даже то, как она опиралась на его руку или сжимала ее, — все выражало полноту чувств. И всякий раз, готовясь заговорить, Жюльен представлял себе, как омрачится ее прелестное лицо, как с него мгновенно сбежит выражение радости. И тогда мужество оставляло его. Решимость таяла, как снег под лучами солнца. В тот день, когда он впервые увидел слезы на глазах Сильвии, он ощутил какое-то глубокое и дотоле незнакомое ему чувство. Если он заговорит о своем отъезде, она расплачется. И на этот раз из-за него. По его вине. Нет, он не мог этого допустить.
В полдень он решил отложить разговор до вечера, а вечером сказал себе, что впереди еще целые сутки.
В последний день, когда Жюльен начал после обеда тайно готовить все необходимое для отъезда, ему вдруг пришло в голову, что лучше ничего не говорить Сильвии,
Перед тем как сесть в поезд, он опустит письмо, в котором и простится с нею. Он уже приготовил письмо родителям и после обеда долго сочинял послание к Сильвии. Они часто писали друг другу и обменивались письмами при встрече, чтобы таким способом общаться и между свиданиями. Но сейчас все было не так просто. Жюльен раз двадцать принимался писать и откладывал перо в сторону. Ему мешала мысль о том, что родители Сильвии, быть может, прочтут его письмо. Она постоянно говорила:
