Майк Телвелл - Корни травы
«Курочки веселятся, а ястреб рядом», или «Уши ребенка тугие, кожа и то не такая», или «Плохо слушал, так сам узнаешь», или "Дитятя тугоухий — смерть для мамочки ", или «Дитя маму ням-ням, мама дитятю не съест». Эти поговорки, конечно же, целившие в Айвана, раньше никогда при нем не произносились. А однажды она обвинила его напрямую… посмотрела на него глазами полными слез, обреченно покачала головой и заплакала:
—Боже, глянь на моего умного-хорошего внучка — сглазил, сглазил его кто-то!
Ладно, мы еще посмотрим, кто кого сглазил, подумал Айван, сглазили не сглазили, а я — великий и стану великим. И увидим потом, будет она этому рада или нет…
Он перелез через каменную ограду и подошел к дому. С виду все выглядело точно так же, как и утром, когда он уходил. Корм свиньям не задан, козы не покормлены и не подоены. На кухне пусто, пепел в очаге холодный. Впервые на его памяти горячая еда не ждала его. Быть может, бабушка ушла к Маас Натти? В последнее время она стала проводить со своим старым другом больше времени, чем обычно. Он не знал, что бабушка там делает, но возвращалась она всегда с выражением безмятежности и удовлетворения на лице.
Дверь в дом была закрыта — знак того, что ее нет дома. Насторожившись, он распахнул дверь и позвал:
—Баба-Ба, это я, Айван!
Ответа не было. Он вошел. В комнате было жарко, в воздухе стоял слабый запах старой плоти, пота, несвежей мочи.
Мисс Аманда без движения сидела в кровати, прислонившись к стене.
—Бабушка? Что с тобой? Тебе плохо?
Она не ответила. Казалось, она заснула за чтением Библии, выронив ее из рук.
—Ба… — тихонько начал Айван, но, не договорив, понял, что она умерла.
Он понял это не только по ее неестественной окостеневшей позе. Что-то такое было в комнате с самого начала, какая-то необычная тяжесть в воздухе, какое-то жуткое безмолвие, словно отлетел некий неосязаемый дух, ушел сквозь дерево и камень стен. Сквозь решетчатые жалюзи в комнату падали лучи багрового заката, бросая на неподвижную фигуру полосы света и тени. Казалось, мисс Аманда подготовилась к смерти. Вместо обычного платка из шотландки, на ее голове возвышался остроконечный белый тюрбан королевы-матери Покомании. На ней была белая крестильная рубашка, а в ушах, освещенные лучом света, ярко блестели золотые сережки, подарок Маас Натти. Айвану, который застыл в дверях как парализованный, она показалась как-то странно усохшей и хрупкой. Он увидел, что она убрала и подмела комнату, поменяла постельное белье, словно готовила дом к встрече важного гостя. Единственное, что нарушало общий порядок, — маленькая кучка пепла на полу рядом с выпавшей изо рта трубкой, и страница из Библии, вырванная и скомканная, которую она сжимала в руке, безжизненно лежавшей на коленях.
Айван медленно, словно не по своей воле, приблизился. Подойдя ближе, он увидел, что, несмотря на все приготовления, на лице бабушки застыл испуг. Широко распахнутые глаза уставились в пустоту, челюсти ослабли, придав лицу выражение идиотского удивления, струйка слюны засохла, стекая из уголка рта в морщинистые складки шеи. Муравьи уже подобрались к ее глазам и ползали по мутным глазным яблокам. В лучах багрового заката знакомые черты этого дряхлого лица стали чужими, словно в зловещем свете гримасничала маска какого-то монстра.
Айван захотел закричать и убежать, но что-то остановило его, и он нерешительной походкой направился к кровати. Отбрасываемая им тень упала бабушке на лицо, из ее рта вылетели две больших мухи. Он положил ее на кровать, смахнул муравьев с глаз и осторожно закрыл их, потом вытер слюну с подбородка и соединил челюсти. Ладони ей сложил на груди, достав из них скомканный клочок бумаги. Сделав все, что, как он считал, делают в подобных случаях, он набросил на труп покрывало и выбежал из темной комнаты.
Айван понимал, что стоит на кухне, опустив голову и плечи, уткнувшись в холодный пепел потухшего очага. Он не мог сказать, долго ли он простоял в таком положении и что за голос переполняет его голову, эхом отдается в груди и затопляет весь мир страшным воем: «Вооеей, мисс Аманда мертбаайаа… Бабушка умерла! Бабушка умерла! Бабушка мертваайаа… Ва~ ай-оо… Мертваайаа.,. Бабушка мертваайаа!» Действительно ли это он голосил или все происходило лишь в его уме? Нет! Конечно же, он не мог дать выход своему горю веками освященным образом; иначе начали бы собираться соседи, объединяя свои голоса в приливе страха и осознания потери, оглашая холмы и долины нестройными экстатическими воплями. Уже давно сквозь деревья на холмах пробились бы и замерцали огоньки и люди поспешили бы в дом скорби, побуждаемые безотлагательностью смерти. Но ничего этого не было, и потому он понял, что вопли звучат только в его сердце.
Со двора был виден тонкий серп месяца. Даже животные казались растерянными; оставленные на весь день без присмотра, они молча жались друг к другу, словно понимая, что что-то изменилось навсегда. Они не спали, но и не двигались; козы не блеяли, свиньи не рыли землю. Только зловещий крик патту врывался в согласное гудение насекомых.
Бабушка умерла! Бабушка умерла! Одна умерла! Бабушка умерла одна! Ни души рядом, чтобы прикрыть ей веки! Чтобы протянуть кружку воды! Бабушка умерла! Умерла, совсем одна! Слова повторялись в его голове, пока он спускался по темной дороге, двигаясь механически, словно лишенный воли и понимания зомби. Стук его ног по камням, хор насекомых, древесные жабы и шуршащие ящерицы, все говорило одно и то же и отдавалось эхом: «Бабушка умерла. Умерла одна. Бабушка умерла. Одна». Он забыл обо всем: о темноте, о деревьях, о больно врезавшихся в его голые ступни камнях — он не сознавал ни цели, ни назначения своего движения, он просто куда-то шел. Бабушка умерла. Умерла одна. Наконец Айван сообразил, что пришел во двор Маас Натти. В окнах горел свет.
—Маас Натти? Маас Натти?
—Кто это?
—Я, Айван.
—Заходи, дверь открыта, ман.
Старик был одет, в его движениях, когда он встретил у дверей Айвана и одним взглядом ухватил его побледневшее лицо в слезах, не было ни удивления, ни суеты.
—Входи, молодой бвай, и присядь-ка.
Он положил руку на плечо Айвана и провел его в комнату.
—Садись, молодой бвай, охлади себя. Выпей немного травяного чая, успокой нервы — можешь налить себе немного белого рома.
Бормоча что-то скорее себе, чем мальчику, Маас Натти заботливо засуетился.
—Мисс Аманда… — начал Айван.
—Я знаю. Как только увидел тебя, сразу все понял, — сказал старик. — Приди в себя, сынок, успокойся и расскажи, как все было.
Пока Айван пытался взять себя в руки и связать в голове все детали, старик сказал:
—Бвай, твоя бабушка была мировая женщина! — Он с восхищением покачал головой. — Великая женщина! Ты думаешь, она ничего не знала? Давным-давно все знала, ман, и подготовилась самым надлежащим образом.
Снова настала тишина. Айван пытался привести свое настроение в лад с настроем старика и его спокойным приятием неизбежного.
—Да, сэр, женщина, каких больше нет.
Старик говорил тихо, словно про себя.
—Уверен, что она ничему не удивилась. Да, сэр, и ничего не испугалась. Только не Аманда Мартин. Даже старик Масса Господь Всемогущий не мог ее напугать. Она привела в порядок свои дела, сделала все приготовления, отдала все указания и давным-давно готова была отойти. Была готова и ожидала, с миром и покоем в душе. Ты полагаешь, она сама себя остановила, а? Ты говоришь, она легко отошла?
Травяной чай с ромом, а также умиротворенный вид Маас Натти охладили Айвана настолько, что он вспомнил все случившееся. Он завершил свой рассказ и посмотрел на старика, словно ожидая от него одобрения.
Маас Натти следил за рассказом, сосредоточенно прищурившись, как бы воссоздавая все его подробности в своей памяти. По окончании рассказа он выглядел на удивление довольным.
—Я ведь говорил тебе! Я же говорил, что она ничему не удивилась, — сказал он, хлопнув себя для выразительности по колену. — Но и ты молодцом, — сказал он мальчику, — ты молодцом для своих лет, знаешь. А сейчас седлаем лошадь и едем — мы должны быть рядом с ней.
Айван поднялся, и Маас Натти заметил, что из кармана его рубахи торчит какая-то бумажка.
—А это что? — спросил он, указывая пальцем. — Что это?
—Не знаю, — Айван нащупал бумажку. -Наверное, тот листок, который бабушка держала в руке.
—В руке? — прокричал старик. — Держала в руке листок, и ты ничего не сказал? Как ты мог ничего про это не сказать, бвай?
—Я забыл, сэр, — сказал Айван кротко.
—Забыл? Забыл? Бвай, как ты мог забыть такое? Бумага в руках мертвой женщины — и ты забыл? — Его голос непроизвольно поднялся на октаву выше, лицо скривилось в гримасе недоверия. — Дай ее сюда. — Он осторожно взял листок, словно святую реликвию или талисман устрашающей силы. Медленно, почти благоговейно он развернул скомканную бумажку, в сердцах бормоча: — Вы, молодежь, лишены чувства, которым Бог наградил даже клопа.
