Канта Ибрагимов - Сказка Востока
Он двинул вперед шахматную фигуру, обратился к Молле Несарту:
— Не сдаешься? — и, пытаясь скрыть хромоту, как можно мягче приблизился к гостю, чуть ли не по-кошачьи, тепло обнимая: — Идико, — так он его ласкает, — ты ведь ровесник и друг моего покойного первенца Джехангира, ты мне как сын родной, и я верю тебе как сыну… Но мне нужны письменные заверения в верности от тебя и от старшего брата.
— О Великий Эмир! Ты нам заменил отца, — так же улыбается Едигей, и без того узкие глаза совсем сощурились, их истинного чувства никому не понять. — Ведь я дал клятву верности тебе на своем колчане стрел.
— О мой сын Идико, с тех пор ни ты, ни я колчаны не носим, разве что на охоте. Ныне все грамотны, порядок таков.
— Повелитель, зачем на китайской бумажке монголу след пером оставлять? Вспомни, на Волге, четыре года назад я без грамот с знаменосцем Тохтамыша тебя свел, и благодаря этому ты победил.
— Победил я, — жестко оборвал его Тимур, — благодаря в первую очередь благословению Аллаха, а, во-вторых, благодаря своей силе и умению. Понял?
— Властелин мира! Истинно так, — виновато склонился Едигей. — Однако.
— Никаких «однако», — заскрежетал изъеденными зубами Тимур. — Я свое слово сдержал, Сарай вам оставил и не виноват, что Тохтамыш вернулся и вас на место поставил.
— Повелитель, ты всегда и во всем прав! И ты мне заменил отца, это весь наш род знает и чтит. Однако позволь мне дельное слово сказать.
В это время Молла Несарт сделал ход, Тимур это заметил и, вновь занимая свое место за шахматным столом:
— Говори, раз дельное.
— Тохтамыш с каждым днем крепнет, — Едигей, как заговорщик, тоже приблизился к столу и горячо зашептал на ухо Повелителю, — грозит тебе отомстить. Для этого с мамлюками Египта, Сирии уже спелся. Если те ударят с юга, а Тохтамыш с севера, то худо будет.
— Это и есть твое дельное слово?
— Да, можно их союз рассорить.
Тимур даже не спросил как, зная нрав падальщика-стервятника Едигея, он исподлобным испытующим взглядом впился в своего вассала, с нетерпением ожидая изощренного коварства.
— Сын султана мамлюков Захира Баркука, молодой Ахмелик Алнассар — Фарадж — прибыл из Египта на Северный Кавказ, чтобы познакомиться с исторической родиной, и, может, жениться на землячке. И все это под личное поручительство и приглашение Тохтамыша, который сам прибыл его встречать и находится теперь в Пятигорье.[39]
— Я ничего не понял, — прикидывается Тимур.
— Сыночка надо похитить и пустить слух — Тохтамыш сдал.
— А поверят?
— Хм, поверят — не поверят, в любом случае Тохтамыш виноват, не обезопасил гостя-принца. Какой он тогда хан?
— Как это сделать?
— Сын султана любит ездить по родовым местам. После барханов Египта горы Кавказа — настоящий рай.
— Это точно, — согласился Тимур.
— Так вот, черкесы Кавказа — только в Египте сила и монолит, а у себя на родине мелкие местные князьки на деньги падки, меж собой вечно грызутся. Надо кого-либо послать, чтобы кинул золотую кость пожирней.
— Ну, Идико, просто кладезь идей! — похлопал его по плечу Тимур. — Вот только ярлык[40] подпиши, и коль не хочешь китайскую бумажку марать, то рытый бархат есть, а по нему сухим, красным золотом пройдись, оставь след верности в истории.
— О Повелитель, а ты дашь грамоту, что вместо Тохтамыша в Золотой Орде меня посадишь?
— Идико, ты забываешься! — ухмыльнулся Тимур. — Когда и кому я закладные давал. Хе-хе, не волнуйся, а впрочем, я ведь неграмотный, а слово всегда держу, и ты это знаешь, — он обнял Едигея. — А чтобы не сомневался, да и для надежности, впредь при мне будешь.
— Заложником?
— Да ты что?! Родной сын, и в заложниках? Хе-хе, кем ты хочешь быть?
— Как старший брат Иса-бек при Тохтамыше, хочу быть беклербеком[41] при тебе.
После очень долгой паузы Тимур процедил сквозь зубы:
— Согласен, — и вновь подойдя к шахматному столу, — вот тебе первое задание: все, что надо, бери, на рассвете в путь, доставь сына мамлюкского султана к моим стопам.
— Повелитель! — взмолился Едигей. — Я неделю в седле был, через горные перевалы, по козлиным тропам к тебе тайком пробирался. Сжалься, я очень устал!
— Хе-хе, в твои-то годы и устал? А говоришь, беклербек. Ну ладно, сжалюсь над тобой. Есть у меня рецепт вечной молодости… хе-хе, подарок внука, я давно такой не встречал, прямо от сердца отрываю, а к утру ты испьешь ее благородной голубой крови, насытишься ее юной плотью, и, даю слово, сам будешь в бой.
— Шадома, дочь князя Атчароя, по праву моя, — давая о себе знать, неожиданно, не очень громко, но твердо встрял Молла Несарт и, видя, как в гневе исказилось лицо Тимура, попытался исправить оплошность: — Повелитель, ведь таков был накануне уговор? — как мог ниже склонил он голову.
— Босяк! — зарычал Тимур. — И куда ты собрался ее вести — ни кола, ни двора?!
— У нее фамильное село, княжеский дом, родня, — втянув от испуга голову, все же пытался возражать Молла.
— Нет у нее ничего, нет! — кричал Тимур. — Мы все стерли с лица земли, всех истребили, кроме красавиц! И так будет со всеми неверными, кто попадется на моем пути!
— Благослови Всевышний твой путь, — не без жеманства произнес Молла Несарт и как-то неподобающим для столь высоких слов образом вознес руки.
— Мне кажется, — недоволен Тимур, — ты сильно лукавишь.
— Ты как всегда прав, Повелитель, — ответил дерзко Молла Несарт, — ведь речь идет о справедливости твоего пути.
— Ах так! — сузились губы Тимура. — Ты не веришь в справедливость моих помыслов, — он хлопнул в ладоши. — Иди и забирай свою Шадому, если она теперь вновь захочет оборванкой стать.
По его хлопку появился визирь, следом главный евнух, который робко возразил Тимуру:
— Мужчине в гарем нельзя.
— Это уже не мужчина, — постановил Тимур, — изношенный хрыч.
— Пепельно-бледное, изможденное, перекошенное судьбой лицо Несарта еще больше исказилось, от гнева потемнело:
— Я еще сражаюсь, — дрожащей рукой он взялся было за шахматную фигуру, хотел еще что-то сказать, как по молчаливому кивку Тимура его схватили за локти, чуть ли не оторвав от ковра, потащили куда-то, а присутствующий при этом Едигей не смог сдержаться:
— О Повелитель, что за наглец? Ему если не башку, то язык отрезать не помешало бы.
— Хе-хе, Идико, я уже который раз Кавказ покоряю. Скажу прямо, народ здесь дикий, необузданный, даже старики, как необъезженные жеребцы, все норовят лягнуть. Вообще-то я шутов не держу, но этот старик мне полезен, — он склонился к уху Едигея и шепотом: — Иногда надобно правителю простое слово услышать, а то витиеватая придворная лесть душу усластит, так и жесткость потеряешь.
А в это время глаза Моллы Несарта крепко завязали грубой тканью. По прохладному веянию он понял, что его ведут по улице, потом вновь помещение, ноги просто утопают в толстых коврах, какая-то заунывная восточная мелодия — детский хор, пьянящий аромат благовоний. И даже с закрытыми глазами здесь ощущается сказочная, щедрая нега, а его все ведут. И он хочет туда идти и с наслаждением вдыхает аромат. Когда сняли с глаз повязку, он буквально обомлел от невиданного великолепия: весь зал в сизо-голубоватом свете, словно луной освещен, бассейн серебристый светится фосфором, в воде плавно качаются белоснежные кувшинки и золотистый водяной лютик. А далее настоящий сад, гранат созрел, плодами горит, на виноградной лозе кисти сочные свисают, вьющаяся китайская роза вся в алых цветах. Здесь заливаются райские птицы, и посреди этой усладной истомы огромный расписной диван,[42] на котором полулежа покоится очаровательное, злачное, юное тело, сливающееся с розовыми шелками, лишь бриллиантовая диадема[43] украшает головку.
— Шадома… Шадома, — негромко позвал Молла Несарт. Она не среагировала.
— Шадома, — повторил он. Она медленно, лениво повернула прекрасную головку в его сторону. В ее огромных очах туман, ничего не понять, смотрит, словно в никуда.
— Шадома, дочь Атчароя, — уже без надежды печально произнес старик.
На миг в ее отрешенных глазах вспыхнула какая-то жизнь и сразу же погасла, оставив на юном румянце щеки короткий, влажный след. Но это была лишь искра, а потом вновь в глазах пустота, беззаботная дрема, блаженная сонная одурь, стойкая наркотическая пелена, бездушье.
* * *Духовный наставник Тимура Саид Бараки прислал из Самарканда очередное послание-наставление. Кроме прочего, а это общее положение дел в столице и вокруг нее, завершается письмо следующим выводом: «Нет для Правителя ничего лучше, чем ум и знание. Ведь недаром сказано «Вещи украшаются людьми, а люди украшаются знаниями и возвышают их достоинство умом.» Самый лучший Правитель — это тот, кто общается с учеными и поэтами».
