Ольга Смецкая - Украденная память
– А что Кудрявцев?
– Мой Алик – большой ребенок. Творческая личность. Все будничное мало его интересует. Так что он тут ни при чем. Он действительно ни разу не виделся с Викторией за последние полгода. Все переговоры вела с ней я, деньги тоже возвращала я. Не трогайте его, – жестко произнесла Алена.
Антону послышалось или действительно в ее голосе прозвучала угроза? Тигрица, учуявшая на своей территории чужой запах.
– Дайте сигарету, – попросила Алена.
– Вам же нельзя... – растерялся Антон.
– Да ладно, одну можно, – рассмеялась в ответ Алена, прикурила и жадно затянулась. – Так что Алик ровным счетом ничего не знает про Вику. Он страшно переживал из-за их разрыва, чувствовал себя свиньей. Хотя у них и без меня все к тому шло...
Кудрявцева с силой раздавила окурок в пепельнице, расстегнула маленький элегантный рюкзачок, достала изящный блокнот и ручку. Быстро написала что-то на листке бумаги и протянула Антону.
– Вот, – сказала она, – это адрес тети Вали, Валентины Васильевны. Думаю, что она больше знает о Вике и сможет вам помочь. Спросите ее.
– А вы?
– Что я? – ощетинилась Алена.
– Что же вы сами не спросили?
– А она перестала со мной общаться в тот самый момент, когда наши отношения с Аликом стали достоянием общественности.
Прощаясь, Антон все-таки задал вопрос, терзавший его на протяжении всей беседы:
– Почему вы сказали, что будет плохо, если Кудрявцев узнает о нашей встрече?
– Потому что он ужасно расстроится, – ответила Алена, сверкнув белоснежными зубами.
Она первая покинула кафе – таково было ее условие. Молчанов стоял в дверях и смотрел сквозь грязное стекло, как она пересекла улицу и направилась к шикарной маленькой машинке «Опель-Тигра» лимонного цвета. Очень символично. «Тигра» для тигрицы.
Антон бежал по берегу вдоль реки. Верный Браун семенил рядом, уткнув длинный нос в заиндевелую траву. Над водой поднимался легкий пар, сухие ветки хрустели под ногами, ледяной воздух обжигал легкие.
Прокручивая в мозгу сцену в кафе «Чаровница», Молчанов понимал, что ему открылась только видимая часть айсберга. Он невольно втянулся в эту странную человеческую историю. И Вика Свиридова уже не представлялась ему размытой фигурой с фотографии, отдаленно напоминавшей кого-то. Теперь она стала живой субстанцией. Дышащей, страдающей, растерянной. Как там сказала Алена? Человек сам кузнечик своего счастья?
– Ну конечно! – громко воскликнул Антон и устремился в сторону дома. Алена Кудрявцева, сама того не желая, указала ему единственно верный путь.
Он бежал слишком быстро и в результате из последних сил вскарабкался по лестнице на пятый этаж. Наскоро принял душ, насыпал Брауну корма, схватил ключи от машины и ринулся вниз. Он придет к Кате и честно ей скажет, что не может без нее, что жизнь его превратилась в ад. Пусть она расставит все точки над «и». Даже если Катя ответит «нет», все равно будет лучше... Неведение – худшее из состояний.
На часах натикало 10 часов вечера, и путь от Строгино до Речного вокзала занял ровно двенадцать минут. Сердце колотилось как сумасшедшее, табачный дым, заполнивший салон машины, резал глаза.
В окнах ее квартиры не было света. «Странно, – подумал Антон, – ведь сегодня понедельник, в театре выходной». Это он четко запомнил со времен расследования дела о самоубийстве Юлии Дроздовской. Антон с трудом втиснул машину на свободное место и стал ждать. Спустя полчаса у подъезда остановилась новенькая «Ауди». Высокий темноволосый мужчина с хвостиком на затылке выбрался с водительского места, обошел машину, распахнул пассажирскую дверь и протянул руку. Из недр седана вылезла Катя. Красивая, как никогда. Серебристо-черный мех на воротнике замшевой куртки оттенял каштановые волосы.
– Вот, значит, как... – хрипло выдохнул Антон и сорвался с места, едва не задев соседние машины.
Глава 20
Ее ведут на казнь. Руки стиснуты за спиной, на ногах – тяжеленные кандалы. В центре огромной площади, запруженной людьми без лиц, людьми-трещинами, возвышается эшафот. Покосившаяся виселица, гильотина, плаха, обагренная и пропитанная кровью.
Но помни, что придет пора,И шею брей для топора...
– скандирует возбужденная толпа.
Сзади ее подталкивает заплечных дел мастер, он что-то нетерпеливо бормочет, но шипение и улюлюкание озверевших зрителей мешают разобрать слова.
Пять стертых временем ступенек, и вот она на коленях на заплеванном дощатом полу. Палач в пурпурном плаще – чтобы не было заметно брызг крови жертв, в капюшоне, скрывающем лицо. Он грубо хватает ее за длинные волосы и пригвождает к липкой, скользкой поверхности плахи. В нос ударяет чудовищная вонь, смесь разложения и человеческих страданий.
В красной рубахе,С лицом как вымя,Голову срезал палач и мне...
– неистовствуют люди-трещины.
Ржавый топор с зазубренным лезвием нежно прогуливается по ее шее, со свистом взлетает в воздух, вздох восхищения волной прокатывается по толпе. Люди-трещины замирают в предвкушении...
– Нет! – раздается властный окрик. Палач удивленно опускает топор и поворачивается на голос.
Воспользовавшись отсрочкой приговора, она поднимает голову. Светлая прядь намертво застревает в глубокой щели и вырывается с корнем.
Среди серой безликой толпы она видит лицо... Такое родное, такое любимое...
– Наконец-то, – шепчет она. Таня проснулась.
– Что за бред? – пробормотала она, стряхивая с себя остатки сна. С трудом разлепила тяжелые веки. Долго не могла сориентироваться в пространстве. Сон был таким реальным, что она до сих пор ощущала прикосновение холодного металла к коже, в носу по-прежнему гнездилось зловоние лобного места.
Чахоточный день угасал за окном. «Однако я не хило поспала», – усмехнулась Таня, откинула одеяло и рывком села в постели. Поясница отозвалась ноющей болью.
На тумбочке одиноко стоял поднос с заветренным завтраком, а сразу за ним... О чудо! Зеркало! Круглое, в желтой пластмассовой оправе, с изогнутой металлической треногой? подставкой? Таня не знала, как называется приспособление, способное держать зеркало в вертикальном положении. Таня бережно взяла его в руки и зажмурилась. Нужно было набраться мужества, чтобы посмотреть на себя.
Наконец она открыла глаза. На нее глядела странная, словно загримированная для неведомого спектакля женщина. Короткие иссиня-черные волосы резко контрастировали со светлыми бровями и ресницами, почти прозрачной кожей с голубоватыми прожилками, зелеными глазами, бледными губами. Мраморно-белый лоб пересекала поперечная морщинка. Значит, женщина часто хмурится. Почему?
Таня так долго всматривалась в собственное отражение, что у нее защипало веки.
– Кто ты? – шепотом спросила она. На миг ей показалось, что чужое лицо ухмыльнулось. Таня моргнула, и наваждение исчезло. Но чувство, что та, другая, из зазеркалья знает правду, что ей подвластны тайны памяти, осталось.
Ей внезапно стало страшно, почудилось, что с помощью зеркала отворились врата в потусторонний мир. Даже послышался скрип...
Она занервничала и обернулась. В дверях застыла медсестра и сверлила ее тяжелым взглядом. Таня от неожиданности чуть не выронила зеркало. «Зеркало отражает негативную энергию, защищая того, кто его держит», – вдруг сказал кто-то в голове, и она еще сильнее вцепилась в пластмассовую оправу.
– Черт! Вы меня напугали, – зло произнесла она.
Медсестра не удостоила ее ответом, молча прошествовала к кровати, забрала завтрак и водрузила на его место поднос с обедом. Выглядела она из рук вон плохо. Нина и раньше-то не блистала красотой. Бесцветные тусклые волосы, серое, похожее на блин, лицо. Ей было не больше тридцати лет, но казалось, что она никогда не была молодой. Сейчас же Нина производила впечатление смертельно уставшего человека. Тане стало ее жаль.
– Я сегодня что-то необычно долго спала, – попыталась она завязать разговор. – Непонятно почему...
– Магнитные бури, наверное, – буркнула Нина и направилась к выходу.
– А где Владимир Алексеевич?
– Он уже ушел. Был утром, – то ли всхлипнула, то ли шмыгнула носом медсестра.
– Обидно, – разочарованно протянула Таня. – Кстати, спасибо за зеркало.
– Зеркало? Какое зеркало? – встрепенулась Нина. Из глаз исчезло затравленное выражение, рот превратился в узкую щель.
– Да никакое, – поспешила Таня сменить тему. Минутная слабость прошла, медсестра снова стала ей отвратительна.
– Понятно, – усмехнулась Нина и вышла. Через секунду ее землисто-серый блин вновь показался в дверном проеме. – Учтите, чем дольше мы разглядываем свое отражение, тем больше теряем сил.
– Какая трогательная забота! – язвительно пробормотала Таня, скатала из бумажной салфетки шарик и запустила им в закрывшуюся дверь.
