Эмма Донохью - Комната
Тут его глаза сверкают белым. Я отпрыгиваю назад, роняя ботинок. Сейчас он закричит, думаю я, но он улыбается, показывая большие сверкающие зубы, и говорит:
— Привет, сынок.
Я не знаю, что такое…
Но тут раздается крик Ма. Я никогда еще не слышал, чтобы она так кричала, даже во время наших ежедневных упражнений.
— Беги, беги прочь от него!
Я бросаюсь к шкафу, ударяюсь головой, ой, как больно, а она все кричит:
— Беги прочь от него!
— Заткнись, — говорит Старый Ник. — Заткнись. — Он обзывает ее всякими словами, но я не слышу их из-за ее крика. Наконец ее голос звучит тише. — Прекрати! — рявкает он.
Но Ма вместо слов произносит мммммм. Я двумя руками держусь за то место на голове, которым я ударился.
— Ты просто безмозглая дура, вот ты кто.
— Я могу вести себя тихо, — говорит Ма еле слышно. Я слышу ее прерывистое дыхание. — Ты знаешь, как тихо я могу себя вести, если ты его не трогаешь. Это единственное, о чем я тебя прошу.
Старый Ник громко фыркает:
— Ты начинаешь просить о разных вещах. Всякий раз, как только я открываю дверь.
— Это все для Джека.
— Да, но не забывай, откуда он взялся.
Я навостряю уши, но Ма ничего не отвечает.
Раздаются какие-то звуки. Он достает одежду? Нет, наверное, надевает ботинки.
После того как он уходит, я не сплю. Я бодрствую всю ночь. Я жду сотню часов, но Ма так и не забирает меня из шкафа.
Я гляжу на крышу. Неожиданно она поднимается вверх, и в комнату врывается небо. Ракеты, коровы и деревья падают мне на голову…
Нет, я лежу в кровати, в окно просачивается свет, должно быть, уже утро.
— Это просто кошмарный сон, — говорит мама, гладя меня по щеке.
Я немного пососал, но не много, в левой груди молоко очень вкусное. Тут я вспоминаю вчерашние события и поворачиваюсь к Ма, выискивая новые следы на ее шее, но их нет.
— Мне очень жаль, что я вылез ночью из шкафа.
— Я знаю.
Значит ли это, что она меня прощает? Тут я вспоминаю еще кое о чем.
— А что такое «урод»?
— Не надо об этом, Джек.
— А почему он сказал, что у меня не все в порядке?
Ма издает стон.
— Все у тебя в полном порядке. — Она целует меня в нос.
— Но почему тогда он сказал это?
— Он просто хотел меня разозлить.
— Почему?
— Вспомни, как ты любишь играть с машинками, шариками и другими предметами? Ну а он любит играть у меня на нервах. — И Ма стучит себя по голове. Я не знаю, как это — играть на нервах.
— А почему он сказал, что сидит без работы?
— Наверное, он ее потерял, — говорит Ма.
А я думал, что терять можно вещи, вроде нашей кнопки из набора. Снаружи все устроено совсем по-другому.
— А почему он сказал: «Не забывай, откуда он взялся»?
— Послушай, дай мне передохнуть одну минутку, хорошо?
Я считаю про себя: один бегемот, два бегемота, но все шестьдесят секунд этот вопрос вертится у меня в голове.
Ма наливает себе стакан молока, позабыв налить мне. Она смотрит в холодильник, в котором нет света, это странно. Она закрывает дверцу.
Минута прошла.
— Так почему он сказал: не забывай, откуда я взялся? Разве я не прилетел с небес?
Ма включает лампу, но она тоже не зажигается.
— Он имел в виду, чей ты сын.
— Я — твой сын.
Ма слабо улыбается.
— Может быть, лампочка перегорела?
— Не думаю. — Ма трясется от холода и идет проверить обогреватель.
— А почему он сказал тебе, чтобы ты не забывала об этом?
— Ну, на самом деле он думает, что ты его сын.
— Ха! Вот дурак!
Ма глядит на обогреватель.
— Нам отключили электричество.
— Как это?
— Электрический ток перестал течь по проводам.
Странный сегодня день!
Мы завтракаем, чистим зубы, одеваемся потеплее и поливаем цветок. Мы пытаемся налить в ванну воды, но она просто ледяная, и нам приходится умываться не раздеваясь. Небо в окне светлеет. Но ненадолго. Телевизор тоже не работает, и мне так недостает моих друзей. Я делаю вид, что они появляются на экране, и похлопываю по ним пальцами. Ма предлагает надеть еще одну рубашку и штаны, чтобы согреться, и две пары носков. Мы пробегаем несколько миль по Дорожке, после чего Ма велит мне снять вторую пару носков, поскольку мои пальцы хлюпают в них.
— У меня болят уши, — говорю я ей.
Мамины брови взлетают вверх.
— Слишком тихо вокруг.
— А, это потому, что мы не слышим всех тех звуков, к которым привыкли. Ну, например, тех, которые издает поток теплого воздуха из обогревателя или работающий холодильник.
Я играю с больным зубом, пряча его в разных местах — под комодом, в банке с рисом или за жидкостью для мытья посуды. Я стараюсь забыть, куда спрятал его, а потом радуюсь, находя. Ма режет всю зеленую фасоль, которая была в холодильнике, зачем так много?
И тут я вспоминаю о приятном эпизоде, случившемся ночью.
— Послушай, Ма, а где мой леденец?
Она все режет свою фасоль.
— В мусорном ведре.
Почему он оставил его там? Я подбегаю к ведру, нажимаю на педаль, крышка подскакивает со звуком пинг, но никакого леденца я не вижу. Я роюсь в апельсиновой кожуре, рисе, рагу и пластиковых упаковках. Ма берет меня за плечи:
— Прекрати.
— Он принес мне эту конфету в подарок, — говорю я ей.
— Это — мусор.
— Нет, не мусор.
— Да он потратил на этот леденец, наверное, центов пятьдесят. Он хотел над тобой посмеяться.
— Я никогда еще не пробовал леденцов на палочке. — Я сбрасываю ее руки с моих плеч.
На плите нельзя ничего разогреть, потому что нет электричества. На обед мы едим скользкую мороженую фасоль, которая еще противнее вареной. Но мы должны ее съесть, а то она разморозится и пропадет. По мне так пусть пропадает, но еду надо беречь.
— Хочешь, я почитаю тебе «Сбежавшего кролика»? — спрашивает Ма после того, как мы умываемся холодной водой.
— А когда нам включат ток?
— Извини, но я не знаю.
Мы ложимся в постель, чтобы согреться. Ма поднимает все свои одежки, и я напиваюсь до отвала сначала из левой, потом из правой груди.
— А если в комнате будет становиться все холоднее и холоднее?
— Нет, не будет. Через три дня начнется апрель, — говорит она, тесно прижимая меня к себе. — На улице станет теплее.
Мы дремлем, только я быстро просыпаюсь. Дождавшись, когда Ма уснет, я выбираюсь из кровати и снова роюсь в мусорном ведре.
Я нахожу леденец почти на самом дне — он похож на красный шар. Я мою руки и конфету тоже, поскольку она испачкалась в рагу. Я снимаю пластиковую обертку и сосу, сосу его — это самая сладкая вещь, которую я когда-либо ел! Наверное, снаружи все такое вкусное.
Если бы я убежал, я стал бы стулом, и Ма не смогла бы найти меня среди других стульев. Или я превратился бы в невидимку и приклеился бы к нашему окну, а она смотрела бы сквозь меня. Или стал бы частичкой пыли и попал бы ей в нос, а она чихнула бы, и я вылетел.
Тут я замечаю, что глаза Ма открыты. Я прячу конфету за спину. Ма снова закрывает глаза. Я продолжаю сосать леденец, хотя меня уже немного подташнивает от него. Наконец в руках у меня остается одна палочка, и я выбрасываю ее в мусорное ведро.
Когда Ма встает, она не упоминает о леденце, может быть, она спала, когда ее глаза открылись. Она снова щелкает выключателем лампы, но все без толку. Она говорит, что оставит ее включенной, чтобы мы сразу же увидели, когда дадут ток.
— А вдруг его дадут посреди ночи и он нас разбудит?
— Не думаю, чтобы это было посреди ночи.
Мы играем в боулинг резиновым и бумажным мячиками, сбивая бутылочки из-под витаминов, на которые надеты головы разных существ вроде дракона, принцессы, крокодила и чужестранца. Мы сделали их, когда мне было четыре. Потом я упражняюсь в счете, решаю примеры на сложение, вычитание, деление и умножение и записываю самые большие из полученных чисел. Ма шьет мне две новые куклы из носочков, которые я носил, когда был младенцем. Она вышивает стежками на их лицах улыбающиеся рты и прикрепляет разноцветные пуговицы вместо глаз. Я умею шить, но мне это не очень нравится. Жаль, что я не помню себя младенцем и не знаю, каким был.
Я пишу письмо Губке Бобу, нарисовав в нем самого себя и Ма на заднем плане, которая танцует, чтобы согреться. Мы играем в фотографии, в память и рыбалку. Ма предлагает сыграть в шахматы, но от них у меня пухнут мозги, и она говорит:
— Ну хорошо, сыграем в шашки.
Пальцы у меня совсем замерзли, и я кладу их в рот. Ма говорит, что на них много микробов, и заставляет меня снова вымыть руки ледяной водой.
Мы делаем множество бусин из теста, но не можем нанизать их на нитку, чтобы получилось ожерелье, пока они не засохнут и не станут твердыми. Мы строим космический корабль из коробок и пластмассовых баночек, клейкая лента почти закончилась, но Ма говорит:
