Светлана Волкославская - Повесть одной жизни
Мы и не заметили, как очутились под самыми окнами моей квартиры, только в нижней части прикрытыми короткими белыми шторками. Наверное, наши оживленные голоса слышались внутри, потому что одна шторка вдруг отодвинулась, и в окне показалась мамина голова, повязанная теплым платком (у нее болели уши). Ростислав очень почтительно поклонился, и я тоже кивнула. В ответ шторка поспешно задвинулась.
— Тебе пора? — спросил он.
— Еще минут десять можно, — улыбнулась я, взглянув на часы, и сразу же вернулась к его последней мысли. — Но ведь в Евангелии черным по белому написано, что одни пойдут в жизнь вечную, а другие — в вечную муку!
— А как же Содом и Гоморра, о которых сказано, что они подверглись казни огня вечного? — парировал он, подняв брови. — Эти города были уничтожены огнем, но не горят же они до сих пор, правда? Слово вечный в данном случае означает необратимый. Отсюда я делаю вывод, что каждый человек получит реальное воздаяние за свою земную жизнь, и воздаянием этим будет либо вечная жизнь, либо вечное небытие, но не вечное мучительное умирание. Кстати, пророк Малахия — это один из библейских писателей — говорит, что в последний день «нечестивые» сгорят «как солома». Улавливаешь? Как солома! Много ли времени нужно, чтобы соломе сгореть? И после этого ее уже не будет никогда.
— А как же притча о богаче и нищем Лазаре? — пробормотала я, прислоняясь к прохладной стене дома и чувствуя, как колотится мое сердце.
— Ее тоже нельзя толковать буквально, потому что получается сплошная нелепость.
— Согласна, что нелепость.
— Иисус рассказал ее как поучительную историю. Иудеи к тому времени переняли от греков идею о существовании бессмертной души, идею, которой в Ветхом Завете не было. Беседа богача и Лазаря через пропасть — это своего рода басня, мораль которой проста: участь человека решается на земле, а не за гробом.
— Но не мог же Христос учить на ошибочных взглядах?
— Он говорит с людьми на их языке. Перед этим Он рассказал им притчу о нечестном управляющем. Так что же, Библия учит лгать?
— Потрясающе.
Он считал что упоминание в Апокалипсисе о «душах праведников, собранных под жертвенником» и просящих Бога отомстить за их кровь, — это не сведения о состоянии мертвых, а заверение верующих, что справедливость однажды будет восстановлена, что пострадавшие за Христа не забыты у Бога… Иначе пришлось бы признать, что и все остальное, увиденное Иоанном на небе, помимо этих душ, — буквально. А видел он там и вороных, и рыжих, и бледных коней со всадниками, Иисуса в виде Агнца с кровавой раной…
Да, все, что Ростислав сказал мне тогда, я выслушала со смешанным чувством испуга и восторга. Он читал Евангелие абсолютно другими глазами! Его последние слова были: «Никакой адской вечности одновременно с Божественной быть не может».
Мы стояли лицом к лицу, глядя друг другу в глаза, и я заметила, что вся «береговая линия» его морских глаз одинаково выделена темными ресницами — сверху и снизу.
— Мне бы хотелось больше узнать о тебе, Ростислав. Конечно, то, что ты сам готов рассказать…
— Ты правда этого хочешь?
Я кивнула.
— Тогда до встречи, — с улыбкой пообещал он, перекинув пиджак через плечо. Я проводила его буквально несколько шагов, и дальше, вдоль моих старых серебристых тополей он пошел один, провожаемый самым задумчивым взглядом на свете. Это был май 1961 года.
* * *Скоро я узнала о Ростиславе Волокославском если не все, то очень многое.
Он родился в Долгобычеве, в Польше. В царские времена Долгобычевский приход, где служил его отец, включал шесть деревень и был местом дислокации крупного отряда русской пограничной стражи. Здесь располагалась таможня на границе с Австрией, находились мировой судья, палац миллионеров Свежавских, спиртной завод, мельница и две школы; православный храм и католический костел соперничали друг с другом красотой и роскошью.
Ко времени появления сына на свет родители жили в просторном доме, построенном предшественником отца Николая протоиереем Евграфом Мазолевским. Кругом дома был разбит большой фруктовый сад, террасами спускавшийся к церкви Св. Илии пророка и доходящий почти до самого леса.
В доме всегда было шумно. Кроме пятерых детей, в комнатах постоянно толпилась крестьянская ребятня, заходили простые женщины из села, чтобы поговорить с матушкой Анной. Отец иногда запрягал лошадь и вез всю детвору за семь километров, на реку Буг купаться, а то снаряжал в лес за земляникой и грибами.
По вечерам семья собиралась под образами, и хором повторялись заученные молитвы: «Отче наш», «Богородице Дево радуйся», «Царю Небесный», «Ангел Божий, хранителю мой», а также «Верую во единого Бога» и неизменные десять заповедей.
Уездные власти постоянно придирались к отцу Николаю, часто вызывали в город отчитываться. Польского гражданства он не имел и притом отказывался совершать богослужение и преподавать Закон Божий по-польски. В стране, переживавшей разгул национализма после смерти Пилсудского, это было просто опасно. То тут, то там шовинисты нападали на православные украинские села, чинили разбой и требовали, чтобы жители переходили в католичество или считали себя поляками восточного обряда.
Уже работал на полную мощность концлагерь в Картуз Березе. В газетах каждый день сообщалось о немцах, предъявлявших к Польше все более жесткие требования за Гданьский коридор. Надвигалась война.
С того самого времени, как Ростислав осознал себя человеком, его религиозные впечатления были очень живыми. Он любил перелистывать «Мою первую священную историю» с иллюстрациями фон Карольсфельда. Не умея читать, мальчуган попросту разглядывал картинки и особенно нравилась ему та, где Иисус благословлял детей. Спаситель наклонялся над ребенком с такой нежностью! Хотя в доме было множество икон, перед которыми он подолгу выстаивал во время молитвы, вера зарождалась в его сердце в результате созерцания знакомых и любимых картинок из «Священной истории». Точно так же ласка матери и ее постоянное пение в доме больше говорили его сердцу о Боге, чем церковные службы с их непонятным для него языком и загадочным действом.
С началом войны по дороге вдоль села потянулись на восток немецкие военные колонны. Они шли днем и ночью, и этот грохот на несколько недель лишил жителей покоя. В доме с тех пор постоянно жили какие-то беженцы, прятались бежавшие из плена русские солдаты, спасались евреи.
С приходом немцев по вечерам в помещичьем саду то и дело раздавались выстрелы: расстреливали всех «ненужных». Пленные евреи строили новое шоссе, а надсмотрщики били их резиновыми дубинками по головам и спинам. В конце 1942 года начались пожары в соседних селах — оккупанты стравливали между собой украинское и польское население, чтобы люди не шли партизанить. Ночью издалека доносились крики о помощи. Он узнал, что такое жалость к обреченным, страх и голодная боль в животе.
Так прожили они несколько мучительных лет, а когда вокруг стихло, отец засобирался назад, в Советский Союз. Сегодня кажется, что это было крайне неразумно и даже опасно. Ведь ехал он, священник, в официально безбожную страну, которая не так давно сгубила его отца и пятерых дядьев, тоже священников. Но он просто не мог жить на чужбине.
Поначалу Волокославские обосновались в селе Глыбокое на Буковине. Там Ростислав пошел в школу и сразу же узнал о том, что он сын попа, то есть обманщика, одурманивающего народ. Вдобавок к этому обстоятельству жизнь его усложнялась тем, что он никак не мог избавиться от влияния польского диалекта, и словечки, которые проскакивали в его сочинениях, постоянно веселили весь класс.
Большую часть свободного времени он пас зловредную козу Анфису. Это кривоногое и лупоглазое творение безошибочно определяло моменты, когда мальчик не в силах был оторваться от книжки, и невзначай оказывалось вдруг на соседском поле. Пастушок получал нагоняй. И все же, он был счастлив в Глыбоком, потому что у него были самые лучшие в мире отец и мать, милые сестры, потому что окружала его роскошная природа Буковины, а по ночам можно было сладко спать, не боясь грохота войны.
Назначение в наш город пришло неожиданно. Предполагали, что участь отца Николая сложилась на Родине благополучно благодаря одному из некогда спасенных им в Долгобычеве людей. После войны укрывавшийся в доме Волокославских летчик Степан Качусов стал крупным партийным деятелем во Львове и, видимо, принял участие в дальнейшей судьбе доброго священника.
На новом месте служения семья поселилась сначала в специальном домике в ограде Благовещенской церкви, настоятелем которой сделался о. Николай. За этой скромной, чисто выбеленной оградой шумел огромный, незнакомый город, и нужно было научиться жить в нем, нужно было идти в новую школу и снова вступать в молчаливое единоборство с прогрессивно мыслящим большинством учащихся и учителей.
