Михаил Веллер - Приключения майора Звягина. Роман воспитания
Приходил Звягин, валился в кресло, откусывал пирог, безжалостно волок ее за шиворот дальше:
— Что значит — времени нет?! Вот будет у тебя муж, да дети, да болеют, да стирать, готовить, доставать, да самой на работу — то ли запоешь!.. Это все цветочки — дождешься ягодок.
К Новому году Клара прибавила, наконец, килограмм. Звягин торжествовал победу: «Самое трудное — дело сдвинулось с места! Дальше пойдет легче».
После очередного телефонного рапорта Клары жена не выдержала:
— Леня, ну зачем ты так мучишь девчонку несбыточными иллюзиями! Раньше или позже тебе это надоест, как надоедали все твои ненормальные увлечения, и с чем она тогда останется?..
Хорошее настроение Звягина было несокрушимо:
— С приличной внешностью — вот с чем она останется! Если красивая женщина отличается от некрасивой, собственно, лишь некоторыми деталями, то каждую деталь по отдельности можно — и нужно! — привести в порядок. Это предельно просто и очевидно.
Относительно простоты он немного преувеличивал: хорошего протезиста-стоматолога пришлось поискать.
Громоздкий и ловкий, как медведь, стоматолог сунул Клару в кресло, включил слепящую фару и полез ей в рот:
— Так, хорошо, правильно… — поощрительно урчал он. — Через месяц можете сниматься на рекламу зубной пасты. — И достал из стерилизатора шприц.
В животе у Клары похолодело тягуче и жутко.
— Прямо сейчас… уже?.. — в панике спросила она, надеясь на первый раз отделаться осмотром.
— Женщины вообще храбрые, — сказал стоматолог. — Недавно у меня один здоровый мужик — увидел шприц — и потерял сознание.
Клара зажмурилась, открыла рот и судорожно вцепилась в ручку кресла.
— А что вы вцепились в кресло? — обиделся стоматолог. — У меня больно не бывает.
Страх инквизиторской пытки сменился радостным удивлением: оказалось вполне терпимо. Мохнатая лапа стоматолога, в которой щипцы выглядели маленькими, действовала без видимого усилия. Звякнуло в плевательницу — раз, два, три… четыре…
— И как вы эту гадость во рту терпели… — сочувствовал стоматолог. — Во-от сюда мостик поставим… короночку, и здесь… эти пеньки сточим и на штифтики поставим фарфоровые — как по ниточке ровно будет.
— Шпашибо, — прошамкала Клара, вставая.
— Не разговаривай. Через неделю подживет — и начнем…
Дома она долго скалилась в зеркало. «Как прореженный огород…» Всплакнула, но долго плакать было некогда: упражнения для ног, аэробика, компресс на голову, ванна, — а завтра в шесть вставать на работу.
Последующие визиты слились в цепь дней, четко делившихся на две половины: страх и тоска ожидания — и некий блаженный хмель от того, что все прошло небольно и хорошо. Она садилась в кресло, и в мозгу словно открывала работу слесарная мастерская: грохот, скрип, тряска, во рту жужжало и хрустело, пахло едким лекарством и жженой костью, аж дымилось, губы оттягивались ватными тампонами, и вдруг проливалась на язык прохладная струйка воды. От напряжения она забывала дышать. Стоматолог промакивал ей пот салфеткой и успокаивающе урчал.
Она подсчитывала, во что ей обойдутся новые зубы. Черная касса, продать новые сапоги, подзанять… ничего, рассчитается.
— Какая ерунда! — гремел Звягин, гоняя ее в магазин за молоком. — Дубленка стоит дороже, чем все твои акции по перевоплощению!
Кончался январь — темный, морозный, радостно-трудный.
— Вот так! — довольно рявкнул стоматолог, навинтив на штифт последний белоснежный фарфоровый зуб, и щелкнул по нему ногтем. Взял со стеклянного столика с инструментом зеркальце и поднес Кларе:
— Устраивает?!
Она не могла насмотреться. Зубы сияли — ровные, белые, плотные, кое-где с крохотными щербинками — неотличимые от настоящих.
— Миллион за улыбку! — взревел стоматолог и выключил свою слепящую фару. — Сияй на здоровье.
«Ах», — сказали девочки в цехе. Клара сияла. «Подождите…»
— Подождите, — скромно пообещал Звягин домочадцам, — я ее еще устрою работать диктором на телевидение.
— Лучше в немое кино, — посоветовала дочь, гладя школьное платье.
— У нее голос, как у нашего коменданта гарнизона, помнишь? — пояснила жена. — Или это телефон так искажает?
— Я уже свел ее с преподавательницей художественного слова из театралки, — парировал Звягин. — Голос отличный, просто она не умеет им владеть. Научится. Защебечет птичкой!..
Клара «щебетала птичкой» сорок минут перед сном в ванне — больше времени в сутках не оставалось. Гортань, связки, диафрагма, дыхание… «Даже низкий и хриплый женский голос может быть красивым и обаятельным, — повторяла она услышанное, — если правильно пользоваться им: говорить негромко, без резких пауз и ударений, выработать легкое грудное придыхание, снижать иногда к полушепоту…»
— Зачем вы меня провожаете, Леонид Борисович? — спросила она «с легким грудным придыханием», когда по заснеженному бульвару Профсоюзов они шли к косметической клинике (подошла ее очередь на операцию). — Вы тратите на меня уйму времени…
— Ах, молодость! — мушкетерским тоном отвечал Звягин. — Прогулка с девушкой — что за отрада для старого солдафона, заскорузлого от чужих страданий эскулапа. А главное, — добавлял он, — жена меня к тебе не ревнует. Вот когда станешь выглядеть так, что заревнует, — все, больше времени не найдется.
— Совсем? — скрипнула Клара несчастно.
— Тогда уже у тебя не найдется времени для меня — человека немолодого, женатого, некрасивого и неинтересного.
— Это вы некрасивый и неинтересный?!
Звягин лукавил. Навязав Кларе свою волю (так он считал), — он относился к ней с ревностью собственника, сродни ревности художника к своему творению. И, не полагаясь полностью на непостоянный женский характер, провала своей затеи допустить не мог: подстраховывал каждый шаг. В тайной глубине души будучи убежден в безграничности человеческих возможностей — он был невысокого мнения о воле и характере большинства людей. «А ошибаться, — пожимал он плечами, — я предпочитаю в лучшую сторону».
Хирург, склонив голову на бочок, по-петушиному посмотрел на Клару сначала одним глазом, потом другим. Прыгнул вперед и внимательными пальцами стал мять ее лицо.
— Но-ос, нос-нос-нос… Ну и шнобель! — забормотал он.
Схватил рентгеновские снимки, завертел, глядя их на свет. Задумался, замычал, раскинул альбом с фотографиями:
— Будет вот так. Согласны?
Слева красовался профиль с устрашающим тараном поболее Клариного, справа — то же лицо с носом… ах, с чудесным, нормальным, заурядным носом — не нос, а мечта… Другие фото впечатляли столь же.
Клара в головокружении представила себя роботом, дождавшимся наконец спасителя-механика с набором дефицитных запчастей.
— Почему вы не обратились раньше? — вился хирург. — Иностранцы прут толпами, — скромно хвастался он, — у них операция обходится в целое состояние. — Посмотрел Кларину карту, анализы; часы на его руке зажужжали. — Приступим? А? Увеличиваем оборачиваемость койко-мест — по мировым стандартам: до минимума сокращать пребывание в стационаре, — пояснил он Звягину.
— Посмотреть разрешишь, Витя? — любопытствуя, попросил Звягин.
— С моим удовольствием. Это тебе не упавших по улицам собирать, — поддел тот.
Удивительно просто и быстро. Нянечка свела Клару в душевую, выдала пижаму. Померили температуру, давление и — в операционную, где хирург, уже в маске, кивнул анестезиологу, а рядом, тоже в маске и зеленом халате, щурил зеленые глаза Звягин.
Сестра протерла ей, лежащей на столе, сгиб локтя и подала анестезиологу шприц.
— Рот открой шире… сейчас мы тебе эту трубочку осторожно введем… во-от, все, дыши на здоровье…
Электрические лучи в белом кафеле расплылись, затуманились, и она поплыла в восхитительную страну, неотчетливую и прекрасную, а прекраснее всех была она, Клара, и это и было тем счастьем, которое снилось в детстве.
…Появились какие-то ощущения, ощущения эти определялись и стали неприятными: слегка мутило, и лицо стянуло, будто заскорузла мыльная корка. Кто-то склонился над ней и похлопал ласково по руке.
— Не разговаривай, — сказал Звягин. — Это повязка. Все отлично, молодец.
Оставил ей в тумбочке томик Цвейга (выбирала, естественно, жена) и кульки с апельсинами и халвой.
Завтрашним дежурством махнулся с Джахадзе и встретил Клару внизу:
— Чтоб не так стеснялась идти по улице в своей повязке, — проворчал. — А то подумают, что нос тебе в драке разбили…
Неделю она, в повязке, вылезала из комнаты только в магазин, сокрушаясь, что пропускает упражнения для ног и груди — чтоб не напрячь случайно лицевые мышцы и не повредить свежие швы. Нетерпение томило ее.
— Не пугайтесь, — предупредил хирург, освобождая ее от проклятого целебного намордника. — Прошу.