Анжел Вагенштайн - Двадцатый век. Изгнанники: Пятикнижие Исааково; Вдали от Толедо (Жизнь Аврама Гуляки); Прощай, Шанхай!

Но вот же невезение: как будто мало было Парижа, ему опять пришлось сматывать удочки, не дав ей знать! И хотя ни гестапо, ни Кэмпэйтай понятия не имели, что в ту ночь он был в фотоателье «Агфа», его исчезновение обязательно будет замечено, что неминуемо приведет их к Хильде. Что они о нем знали, что могли узнать? В любом случае, если на нее обрушится беда, виноват в этом будет он, Владек.

Он, и никто другой! Он втянул ее в свою опасную игру с огнем! Да, но ведь весь мир, буквально весь мир, вел с нацизмом битву не на жизнь, а на смерть, и неизбежно приносил жертвы. И все же, все же… как быть с личной виной? Есть ли место для грешников и праведников в этой титанической схватке?

Бесплодные терзания, вопросы, остающиеся без ответов. Либо имеющие такое множество разных ответов — и все они верные! — что и задавать их не стоит. В любом случае, сделай так, Господи, чтобы Хильду минула чаша сия…

Вот такие мысли роились в голове у Владека, покидавшего устье великой реки Янцзы. Перед ним лежали необозримые горизонты, и когда-нибудь он отыщет за ними тропку к своей давно утраченной родине.

Но Шанхай уходил из его жизни навсегда.

Как раз в то время, когда лодка рыбака-корейца уносила своих необычных пассажиров все дальше от берега, всего в миле от нее издала три приветственных гудка оглушительная сирена большого японского парохода «Кавасаки Мару», входившего в устье Янцзы. Среди прочих любопытных пассажиров, высыпавших в этот ранний час на палубы судна, был невысокий японский офицер в круглых очках с толстыми стеклами: полковник медицинской службы Хироси Окура.

Прошел еще час, и полковник прибыл в порт, где нанял рикшу и отправился в «Дом у моста», Бридж Хаус, где помещался шанхайский департамент Кэмпэйтай.

…Возглавлявший его капитан Масааки Санеёси был весьма горд собой и своими подчиненными. По его авторитетному мнению, сотрудничество Кэмпэйтай с друзьями из гестапо и СС увенчалось убедительным успехом. Странно, но в то время, как Санеёси-сан был удовлетворен проделанной работой, гауптштурмфюрер Штокман кипел от возмущения. В Германии можно было за одну ночь замести и выслать двадцать тысяч человек, и никто — даже их ближайшие соседи — не знали бы, что происходит, или, зная, не проронили бы ни звука. А тут печать кишела самыми живописными сплетнями об операции в фотоателье «Агфа» уже наутро после ее проведения! Изюминкой всех новостей стали невероятные домыслы о роли и личности арестованной немки, фройляйн Хильды Браун, которую охочие до сенсаций газетенки называли «новой Мата Хари». За сотню долларов (настоящих, а не шанхайских) любая здешняя редакция могла заполучить сколь угодно конфиденциальную информацию прямо из рук полицейских чинов высокого ранга. Повальная, всеобщая коррупция, а японцы еще говорят о каком-то порядке и дисциплине! Весь этот газетный треп привел к тому, что большинство радиопередатчиков, выходивших в эфир с шифрованными сообщениями, наглухо умолкли — втянули антенны, в точности, как при первом же прикосновении втягивает рожки улитка. Немцы говорят: Einmal ist Keinal, один раз не считается. А у японцев очень даже считается, вон они как довольны и даже не задумываются о том, что, умей они держать язык за зубами, успех мог бы стать триумфом. Ну, засекли они еще три, ранее не известных передатчика, а вышел из этого один пшик! Все равно, что отправиться на охоту за тигром, а подстрелить кошку. Одна из радиостанций передавала шифровки, что в принципе противозаконно, но предметом ее интересов были коммерческие тайны — цены на рис, на олово, тренды на шанхайской бирже, а адресатом — торговые фирмы в Токио. Две других оказались любительскими станциями студентов местного политехнического института, которые просто общались в эфире. Их, конечно, арестовали, отвесили им пару оплеух, может, и символический приговор вынесут, но и только!

Однако пару дней назад фургон «Бушидо», который уж совсем, было, впал в летаргический сон, поймал коротенький сигнал вызова, на который немедленно откликнулся другой передатчик. Настроение у гауптштурмфюрера Штокмана сразу подскочило, как у терпеливого рыбака, целую вечность не сводившего глаз с неподвижного поплавка и вдруг понявшего: клюет! В фургоне поднялась кутерьма, на карту поспешно наносились новые линии, нужно было как можно точнее запеленговать сигнал, пока продолжался радиодиалог. Поздно ночью тот же источник возобновил шифрованную передачу — во многих отношениях необычную, даже интригующую. Во-первых, потому что не умолк, не затаился, как все остальные. Возможно, радист просто не знал о событиях последнего времени; или он, как тетерев по весне, мог слышать только свой собственный любовный призыв? Другая, совсем уже полная неожиданность заключалась в том, что сигнал вел не в какой-нибудь из центральных кварталов Шанхая, а в бедняцкий, трущобный Хонкю, где одни не слушали радио просто из-за неимения его, а другие даже слова такого не знали.

На заре 4 апреля, когда завод металлоконструкций был все еще окутан сонной тишиной, несколько стариков, по привычке выбравшихся во двор, чтобы помочиться на чистом воздухе (от чего их не смогли отучить никакие просьбы, запреты и заклинания), заметили белый фургон, тихо остановившийся в сумраке между административными зданиями и монтажным цехом. Они еще не закончили своего важного дела, когда двор заполонили десятки военных. Старики не отличали полицейских от солдат и китайцев от японцев, но им было ясно, что ничего хорошего это не сулит.

Раздалась команда, и ворвавшиеся во двор мундиры окружили водонапорную башню. Несколько японских смельчаков попытались вскарабкаться по перекрученным взрывом, а местами вообще рухнувшим железным лестницам, но сверху по ним открыли огонь из пистолетов. Штурмом взять башню явно не удавалось. Совершенно неожиданно положить конец этой катавасии удалось быстрее, чем гауптштурмфюрер Штокман, который не питал особого доверия к японцам, мог надеяться — всего за каких-нибудь полчаса. Помогла японская противовоздушная батарея, охранявшая мост, ведущий во Внутренний город не так далеко от завода: одну из зениток навели на водонапорную башню, и всего тремя залпами она превратила в развалины резервуар, приспособленный под жилье этими двумя одержимыми, флейтистом Симоном Циннером и астрофизиком Маркусом Аронсоном, продавцом рисовых лепешек. Конечно, идеальная цель любого полицейского — взять нарушителя живым, но в данном случае добиться ее не удалось. Однако передатчик, на кого бы он ни работал, умолк навсегда.

С большим опозданием прибывший на место событий комиссар Го буквально задыхался от желания услужить Кэмпэйтай. Вот так, с придыханием, он и выложил самые точные сведения об обитателях помещения на верхотуре с окнами-бойницами и наружной галереей. Впрочем, ни обитателей, ни самой верхотуры уже не существовало. Что не помешало «еврейскому царю» во всеуслышание объявить, что он всегда, всегда испытывал подозрения к этой парочке! Наверно, таким образом он надеялся примазаться к славе, которую стяжали блюстители порядка, но просчитался: и у японцев, и у немцев своих забот было невпроворот, так что никто не обратил ни малейшего внимания на видного германиста, крупнейшего специалиста Японии по еврейскому вопросу и переводчика «Майн кампф».

Единственный человек, который смог бы намекнуть на хоть сколько-нибудь правдоподобную разгадку этой мистерии, сейчас метался в жару в белом домике садовника Ву Лаодзяня. Еще при их прощальной встрече с майором Смедли в русской бане Чен Сюцинь предположил, что тот не покинет Шанхай, не оставив на хозяйстве надежных людей. Должен же кто-то поливать цветы в его отсутствие…

Капитан Масааки Санеёси очень удивился, когда ему доложили, что некий полковник имперской медицинской службы просит его принять как можно скорее. Его удивление переросло в изумление, когда неподдельно встревоженный полковник объяснил ему цель своего неожиданного визита: он просил свидания с арестанткой Хильдой Браун.

Санеёси-сан вежливо предложил просителю сесть, угостил сигаретой.

— Извините, полковник, но откуда вам известно, что эта дама арестована? И что она содержится у нас?

— Об этом случае писали чуть ли не все газеты. Я прочитал о нем в Корее: я главный врач военного госпиталя в Кванчжу… Мадмуазель Браун знакома мне по давно прошедшим временам, она мне очень дорога… Буду вам весьма признателен за разрешение с ней увидеться.

В задумчивости, капитан Санеёси принялся сворачивать и вновь разворачивать попавшийся ему под руку обрывок бумаги, с любопытством посматривая на стеснительного полковника, и, наконец, сказал:

— Во-первых, следствие еще не закончено, так что, как вы сами понимаете, любые контакты арестованной с внешним миром нежелательны. Во-вторых… вы отдаете себе отчет в том, что нерегламентированная встреча с подобной личностью может отрицательно сказаться на вашей собственной карьере и офицерской чести? Подумайте сами: японский военный поддерживает связь с работавшей на врага шпионкой!