Алексей Меняйлов - Понтий Пилат. Психоанализ не того убийства

Сила потрясения такова, что, уверяю вас, мало не кажется! Руки тряслись даже на следующий день. Перебивает даже омерзение от угодливо хихикающих интеллигентов с чеховскими бородками.

Каков был смысл в том поклоне?

Поклонение, как я теперь, через несколько лет после этого случая, понимаю, бывает разное.

Люди делятся на два основных не смешиваемых типа — биофилов и некрофилов («КАТАРСИС-1»); соответственно, взаимоотношений между людьми возможны три типа:

— некрофил—некрофил;

— некрофил—биофил;

— биофил—биофил.

Жухлым некрофилам (иерархам низших ступеней) кланяться вождю-некрофилу органично — хотите убедиться, вспомните, как ваши сослуживцы вытанцовывают перед начальником (если Вы дочитали до этого места, то, надеюсь, что Вы не вытанцовываете!). Это вытанцовывание — естественный способ существования холуёв. Подобная форма поклонения — статистически самая распространённая.

Толпа при въезде Иисуса в Иерусалим накануне Ареста и Распятия поклонилась в Его сторону — то, что беснующаяся толпа поклонилась как вождю именно Ему, а не в Его сторону, может показаться только толпарю.

Указывая на этот поведенческий всплеск некрофиличной иерусалимской толпы (ломали деревья, рвали одежды и бросали их в грязь, и т. п.), стадионные пилатоненавистники делают «глубокомысленный» вывод, что и Христос тоже был вождём. Только, дескать, хорошим-хорошим. Дескать, того же типа, что и он, «благовестник» со стадиона.

А то, что эта же толпа Христа через неделю распяла, так, надо понимать, потому, что быть водимой Святым Духом взяла да и перестала?

На самом деле толпа не меняется, она водима постоянно — только вождём-некрофилом. В любой момент времени толпа находится в психоэнергетической власти наиболее преступного из некрофилов (с учётом преступлений, извлечённых из родовой памяти). А поклон в сторону Иисуса говорит лишь о начале многоходовой комбинации, которая должна была завершиться на Голгофе. Любая опытная женщина знает: если какая-нибудь «подруга» начинает подлизываться, в особенности экзальтированно, жди пакости. А у толпы, как известно, характер женщины…

Если беснующаяся толпа была «внутреннической», то это поклонение толпарей было провокацией по воле самых ярких в Иудее «внутренников» — первосвященников, вернее, их жён (ни чувства, ни приёмы раввината измениться не могут, см. «КАТАРСИС-2», главу «В чём же на самом деле была виновна женщина, взятая в прелюбодеянии?»).

Если же толпа была «внешнической», то её действия отражали провокационные намерения (скорее всего, подсознательные) или бандита Вараввы, или префектессы (скорее, последней). Вернее, именно префектессы, поскольку, будь Варавва более ярким некрофилом, чем наследственная императрица, пьянствовал бы в Иродовом дворце он, а не она.

Ясно, поклонение некрофил—биофилкачественноиное, чем некрофил—некрофил. Поклонение некрофил—биофил — всегда провокация, первый ход в многоходовой комбинации по подавлению (вплоть до убийства). Если кто это качественное отличие не осознает, то Евангелие и дальше для него останется непонятым. А в руках вождей-пилатоненавистников — одним из инструментов формирования исполнителей для всепланетной стаи.

Но было в жизни Иисуса и совсем странное поклонение, третьего рода. Помните, в Вифлеемское стойло пришли поклониться пастухи? Ради кого или ради чего они пришли? Ради Иисуса-младенца? Нет, Он был ещё несмышлёнышем. Для себя лично? Но ищущие Истину в Ней уже отчасти пребывают, для них естественно созидать, а не холуйски умаляться на манер стайных исполнителей. Но ведь и не из ненависти же пришли эти предельно просто одетые мыслители (видимо, в предках своих жрецы в наилучшем смысле этого слова)!..

Оказались в нужном месте и в нужное время также бывшие волхвы-маги (почему «бывшие», см. «КАТАРСИС-1», «Словарь»), в предках тоже жрецы, издалека шли, долго, целенаправленно. Они тоже поклонились, то есть принесли золото, ладан и смирну (Матф. 2) — не только символы, но и легко реализуемые дорогостоящие предметы: для родителей Иисуса, равнодушных к богатству, эти средства были необходимы в надвигающейся экстремальной ситуации — на время бегства в Египет.

Поклонившись, сказал своё слово и Симеон (Лук. 2:25–32), прихрамовый старец, «известный своей святостью».

В чём же созидание пастухов, потомков магов и Симеона? (Что-то не хочется пользоваться традиционным словом «служение» — столь приятным уху иерарховерующих.)

Поклоны людей Божьих были нужны, необходимы, важны позднее взрослому Иисусу — они были указанием, знаком, поддержкой.

Поясним.

Многие полагают: Иисус то, что Он — Сын Божий, знал, и притом твёрдо, нисколько не сомневаясь.

Однако это не так.

Иисус, будучи во всей полноте человеком, в том, что Он Бог, сомневался.

…если Ты Сын Божий, скажи… если Ты Сын Божий, бросься вниз…

Матф. 4:3, 6

Сатана изощрён, и его разрушительные действия против души и духа по возможности лаконичны. Процитированные искушения выглядели бы бессмыслицей, если бы в душе Иисуса было невозможно сомнение, что Он — Бог.

О том, что Он — Мессия, Иисусу открывал не только Святой Дух, ненавязчивость действия Которого в Библии сравнивается с «веянием тихого ветра» (3 Цар. 19:12). Именно в силу малозаметности этого «веянья» для греховного человеческого естества, — а Иисус был во всей полноте человеком, сыном земной женщины, — Ему напрямую сообщали об этом и люди. Причём в разнообразных формах. (Кстати, в этом разнообразии форм ободрения — дополнительное подтверждение, что Иисус в Себе, как Сыне Божьем, порой сомневался.)

Список упомянутых в субъевангелиях приёмов Провидения обширен. В особенности у психолога Луки. Кому, как не ему, более других задумываться о разрушительности сомнений.

Поддержка Иисусу была оказана уже через Его мать: весть о Сыне-Мессии ей несли ещё многие, кроме упомянутых пастухов, бывших волхвов и старца Симеона:

— являлся Ангел (Лук. 1:28).

— чтобы Марию не терзали сомнения (а она — живой человек!), будто Ангел — обычная галлюцинация, к ней обращались также и другие люди, к которым тоже приходили Ангелы: в Евангелии упоминаются Захария и супруг Марии — Иосиф (если его и можно заподозрить в том, что он, выражаясь сугубо медицинским языком, «заразился» галлюцинацией, то преклонных лет бодрого Захарию, а тем более незнакомых пастухов — вряд ли);

— Елисавета «исполнилась Святого Духа» (Лук. 1:41). Свидетельство её было сильно в особенности тем, что забеременела она в возрасте для женщины уже нерепродуктивном, но по предречению Ангела.

Итак, даже для обладателей таланта одного только «веяния тихого ветра» часто бывает недостаточно. В «трудных случаях» Провидение приходит на помощь, привлекая к участию не только Ангелов, но и людей — они тоже бывают посланы к сомневающемуся с ободрением. В этом смысле Иисус отличается от нас лишь тем, что Его часть созидания ассоциируется скорее со словом предназначение, чем со словом талант.

Но дело не в слове.

«Жрец» Александра Коростелёва меня поразил.

Дело происходило в громадной дореволюционной постройки гимназической художественной мастерской в окружении странных гипсовых предметов, россыпи выдавленных тюбиков от краски и засохших кистей, и хотя Саша просил быть естественным, я, стыдно признаться, всё-таки позировал (пытался приукраситься на манер «свято опечаленного» образа, вживлённого нам некрофилогенной культурой).

Но «Жрец» являл нечто совершенно иное.

Это был поток света и солнца! Рыжее с жёлто-золотым! А сам жрец — весёлый и основательный одновременно!..

Это не был просто портрет: черты лица несколько изменены, некоторые детали были непонятны: странный головной убор Жреца, парящий в потоке солнечного света зиккурат, странные фигурки в правом нижнем углу…

С тех пор вот уже четыре года я пытаюсь понять смысл изображённого на холсте. И даже написал статью «Бог Велес, Понтий Пилат и Цыганский Барон», которую и отправил в болградскую газету «Дружба».

Но первые года три я не мог подняться выше того, что для самого художника было, как я теперь понимаю, лишь второстепенным. Оправдываюсь: не только я, но и все мои знакомые, заходившие в картинную галерею Болграда, называли картину «Жрец бога Солнца», делая ударение на последних двух словах. «Бога Солнца» они добавляли, думаю, не столько из-за расплывчатого на дальнем плане, словно парящего в высоте величественного зиккурата, или чего-то вроде того, сколько из-за выбранной автором цветовой гаммы.