Александр Проханов - Красно-коричневый
Его первым побуждением было остановить грузовик, задержать колонну. Выпрыгнуть, подбежать к головной легковушке, где восседал в окружении автоматчиков Красный генерал. Поведать ему о своем сокровенном знании. Предотвратить несчастье.
Но колонна уже сворачивала на Садовую. Перекрывая направление к Кремлю, стояли две мигающие милицейские машины. Постовой с жезлом указывал колонне путь на Садовую. Машины послушно, как коровы при взмахе пастуха, втягивались в Садовую, в насыщенный блеском и дымом поток.
Хлопьянов сидел в кабине между раскосым, сосредоточенно-веселым водителем и Клокотовым, обхватившим пачку свежих газет. Бессильно, безвольно чувствовал огромный солнечный город с тысячью проездов и улиц, с бесчисленными маршрутами, перекрестками, эстакадами, и среди этой путаницы, лабиринта мигающих светофоров и указателей существует один-единственный, строго определенный маршрут, по которому, как по рельсам, движется неуклонно колонна, приближается к определенному для них конечному пункту.
Он увидел, как слева появился, начал их обгонять бэтээр. За ним – другой, третий. Колонна зеленых транспортеров, мерно, мягко приседая на толстых колесах, переливаясь ромбами, поблескивая триплексами, с расчехленными пулеметами, стала их обгонять. На броне в вольных позах сидели автоматчики в серых камуфляжах, в черных, натянутых на головы чулках. В прорезях мерцали глаза и краснели губы. Хлопьянов смотрел на них, угнездившихся на броне с грубым и небрежным изяществом. Считал бэтээры с желто-красными эмблемами, на которых прыгал хищник. Каждая клетка, каждый корешок волоса вырабатывал каплю страха, которые сливались в общий парализующий страх всеведения, – он, Хлопьянов, бессилен предотвратить несчастье.
– Смотри-ка, флаг, красный!.. Наши!.. – воскликнул водитель, кивая на транспортеры. – Перешли на сторону народа!..
На одном из транспортеров на гибкой антенне трепетал красный флажок. Водитель опустил стекло, замахал автоматчикам.
– Даешь «Останкино»! – крикнул он сквозь ветер. – Пристраивайся за нами!
Бэтээр медленно обгонял грузовик, погружался в сумрак туннеля. Автоматчики в черных чулках молча смотрели, как приветствует их водитель. Один из них показал кулак с поднятым вверх большим пальцем, а потом резко опустил палец вниз. Исчез в фиолетовой горловине туннеля.
Москва в предвечерний час была голубой, золотой, в малиновых пятнах солнца. Окна на этажах загорались, словно кто-то огромный бежал, держа над головой огненное зеркало. Свернули с Садовой на Проспект Мира. Мелькнула в прогале церковная главка, белый, как кружевной воротник, Олимпийский стадион. Проехали узорчатый, как печатный пряник, Рижский вокзал. Впереди хирургической сталью засиял монумент с ракетой. Голубыми дымчатыми деревьями возник Ботанический сад. Колонна оставила шумный проспект и свернула к «Останкину», к пруду, к старинной усадьбе, над которыми в перламутровом свете возвышалась телебашня. Колонна направлялась на эту башню, на ее зеленоватые, розоватые, золотисто-красные отсветы, и Хлопьянов завороженно и обреченно смотрел на нее.
– Гля, ни души!.. Разбежались!.. – изумленно сказал водитель.
Пустота и стерильность улицы, близкое, из белой стали лезвие монумента, огромный, воздетый шприц телебашни, хрустальный, в переливах, куб телецентра, солнечные, бьющие из неба прожектора вызывали сходство с операционной, куда привезут больного. Уложат усыпленного во всю длину на асфальт, вдоль розового пруда, золотистого парка, стеклянных стен, у подножья отточенной башни. Это сходство усиливали реанимационная машина, которая обогнала колонну с воем сирены и воспаленным лиловым огнем.
Колонна остановилась перед главным зданием телецентра, стеклянным бруском, в котором отражался угасающий день. Народ выскакивал из автобуса, выпрыгивал из грузовиков. Красный генерал с охраной, среди которой выделялся Морпех, озирался, еще не понимая, куца он должен идти, что делать, какие отдавать приказания.
Перед фасадом вытянулась нестройная безоружная цепочка солдат. Перед ней, покрикивая, посмеиваясь, стали выстраиваться демонстранты, оснащенные кто щитом, кто трофейной дубинкой. Беззлобно подтрунивали, цепляли шуткой солдат. Красный генерал, уже с мегафоном, обретя уверенность, похаживал и покрикивал:
– Грузовики и автобус – обратно, навстречу пешим колоннам!.. Доставить сюда народ как можно скорее!.. Оружие в ход не пускать!.. Митинг отставить!.. Переговоры веду только я!..
Окруженный охраной, он направился к стеклянному входу. Дверь была заперта. Было слышно, как он стучит в нее кулаком.
Демонстранты приблизились к солдатской цепи, похлопывали солдат по плечам, предлагали сигареты.
– Все, парни, отстояли!.. Сейчас по казармам, греться!.. Бобик в Кремле сдох!.. – Пожилой рабочий, повесив за спину трофейный щит, угощал солдат сигаретами. Те смущенно топтались, а потом дружно потянулись к пачке. Рабочий терпеливо подставлял им зажигалку, от которой они прикуривали. – Теперь власть народа!.. Вашим мамкам, батькам хватит спины гнуть на банкиров!.. Над Москвой-матушкой опять красный флаг!..
Красный генерал лупил кулаком в дверь. Ему помогали автоматчики. Хлопьянов издалека видел Клокотова, который, приблизив губы к стеклу, что-то выкрикивал внутрь здания.
Еще не поздно, можно подойти к генералу, отвлечь от стеклянных дверей. Поведать о том, что услышал от Каретного на крыше в ячейке для снайпера. Что узнал от Хозяина во время боев у Смоленской. О чем собирался доложить Руцкому, пробиваясь к осажденному Дому, вовлеченный в бег по Москве. Он хотел подойти к генералу, но башня смотрела на него из небес огромным серебряным оком, и он окаменел под ее немигающим взглядом. Не двигался с места.
Пестрым нестройным ворохом подкатили «джипы», «тойоты», микроавтобусы. Из них выскакивали журналисты, тащили треноги, телекамеры, на бегу щелкали вспышками, разматывали шнуры с микрофонами. Вторглись в толпу, протискиваясь к Красному генералу, попутно стреляли во все стороны объективами, захватывали в них автоматчиков, демонстрантов со щитами, вялую цепь солдат. Мимо Хлопьянова пробежал высокий длинноволосый оператор-иностранец, потряхивая на плече телекамерой. Лицо его было небрито, в капельках пота. На бегу он успел подмигнуть Хлопьянову.
Журналисты облепили Красного генерала, лезли к нему с гуттаперчевыми набалдашниками, утыкались стеклянными рыльцами телекамер. Раздраженный их появлением, он что-то им отвечал, гневно топорщил усы, поправлял соскальзывающий с плеча автомат.
В это время дверь в телецентр приоткрылась. На пороге появился военный, в бронежилете, в сером камуфляже, без шлема и маски-чулка, светловолосый, с короткой стрижкой. На него мгновенно перенацелились телекамеры, потянулись микрофоны. Военный что-то сказал генералу, тот ответил. Они переговаривались, а к ним, прямо в губы, в носы, тянулись черные губки микрофонов, и генерал раздраженно махнул рукой, отстраняя назойливые штыри. Светловолосый исчез, и дверь затворилась.
– Чего он там вякал? – спросил долговязый рабочий отходившего от дверей автоматчика. – Пустят нас, или как?
– Говорит, доложит начальству. Начальство спустится, с ним и поговорят.
– Хрена с ними разговаривать! – зло произнес костлявый парень в вязаной шапочке с утиным носом, держа в руке резиновую дубинку. – Посечь автоматами стекла!.. Облить гадюшник бензином и поджечь!.. А дикторшам подолы на голове завязать и пустить по Москве!.. Пусть, суки, походят!..
Хлопьянов протиснулся к стеклянным дверям, всматривался в прозрачную плоскость. В тусклом холле двигались люди, в камуфляже, в масках, сферических шлемах. Стаскивали ко входу ящики, вешалки, цветные горшки, турникеты. Строили баррикаду. На лестничном спуске, расставив сошки, стоял ручной пулемет. Люди в черных масках и камуфляжах, гибкие и подвижные, напоминали чертей. Хлопьянов насчитал полтора десятка бойцов с тяжелыми автоматами и снайперскими винтовками.
Подкатили грузовики, автобус и легковушки, доставили новую партию демонстрантов, отхватив ее от медленной многотысячной толпы, которая двигалась к телецентру, запрудила проспект где-то между Колхозной и Рижским вокзалом. Люди выскакивали из машин, смешивались с теми, что уже осадили вход в телецентр. Расспрашивали, вникали в обстановку, заражались нетерпением, веселой агрессивностью по отношению к ненавистным дикторам и телеведущим.
– А эта, жидовочка, как муха навозная! Снаружи блестит, а на вонь летит!
– А этот, полуночник порхатый, одеколоном мочится! Говорят, он замужем за одним мужиком, ходит в колготке и лифчике!
– А этот, картавый, у него рога и копыта. Он, говорят, даже в бане в ботинках сидит!
Люди сгружали из машин трофейные щиты, транспаранты. Хлопьянов заметил парня в красной вязаной шапочке, держащего на плече гранатомет с торчащей луковицей гранаты.
