Альбер Коэн - Любовь властелина

В один из последних сентябрьских вечеров, когда она уверенно положила второй эскалоп в тарелку любовника, он опустил глаза, устыдившись ее настойчивых забот. Не станет ли она вскоре обтирать его соломенным жгутом, как усталого коня, или же чистить ему ботинки. Ведь с некоторых пор ей доставляло удовольствие стричь ему ногти. Но, поглядев на нее, смиренную и униженную, не решающуюся нарушить его молчание, он растрогался. Она верила в него, как в бога, она все бросила ради него, пренебрегла мнением света, она жила только ради него, он был для нее единственным светом в окошке. Он вдруг представил ее в гробу, бледную и неподвижную, и его сердце кольнуло от жалости. И он бросился целовать эти руки, которые прислуживали ему, эти руки, которые еще живы.

В один из первых октябрьских вечеров, после обеда, она заговорила с ним о музыке, положив ногу на ногу, затем о живописи, он совершенно не разбирался в живописи и вообще презирал всю эту мазню, в связи с чем он кивал головой, совсем как конь, с рассеянным и умным видом. Сказав, что устала, она погасила свет, накрыла красным платком лампу у изголовья, легла на кровать.

В полумраке, прикрыв глаза, она смотрела на него, улыбалась ему, и внезапно он испугался этой улыбки, идущей из другого мира, таинственного и могущественного, испугался этой женщины, ожидающей его, испугался ее нежных глаз, их маниакального блеска, испугался ее улыбки, выражающей только одно-единственное желание. Она лежала в постели, нежная и завораживающая, она посылала свою улыбку ожидания сквозь красноватый сумрак, молчаливо призывала его, такая любимая, такая ужасающая. Он встал и шагнул в таинственный мир женщины.

Когда она была под ним и он обладал ею, она сжимала его руками, сжимала ногами, давя на поясницу, и он испугался, что его так стиснули, что так его захомутали, испугался этой незнакомки под ним, бьющейся в магическом трансе, не помнящей себя, этой лжепророчицы священного ужаса оргазма, глядящей на него с молитвенной улыбкой безумицы, желающей его всего, опасно желающей его всего, поглотить его, забрать его силу, вобрать его в себя, этой возлюбленной вампирши, подстерегающей его в сумрачном мире.

Потом, успокоившись и вновь обретя дар речи, но по-прежнему храня его в себе, сжимая его в себе, она заговорила тихо-тихо. «Любимый, мы всегда будем вместе, всегда будем любить друг друга, вот то, чего я хочу», — сказала она со своей безумной улыбкой, и он задрожал, ощутив себя узником ее объятий.

В один из последних октябрьских дней, войдя к ней, он услышал нежный и чистый, как колокольчик, голос, напевающий арию Керубино. Voi che sapete che cosa e amor. Сверкая глазами, она посмотрела на лицо любовника, наслаждаясь произведенным эффектом, села рядом с ним, и они обменялись поцелуем, пока граммофон проигрывал запись венской певицы, утверждающей, со слов Моцарта, что это любовь. Пение закончилось, она встала и выключила граммофон. Он оценил мелодию, должным образом восхитился Моцартом, одобрил покупку граммофона. Она глубоко вздохнула, гордясь собой, а потом все с воодушевлением объяснила, с тем видом примерной девочки, который принимала, когда он хвалил ее.

— Эта идея внезапно пришла мне в голову, я подумала, что вам понравится, и быстро поехала в Сен-Рафаэль и купила его. К сожалению, это модель с ручным заводом. В их маленьком магазинчике не было новых моделей проигрывателей, которые работают от электричества. Ну и ладно, правда ведь? Я уже купила двадцать дисков, Моцарта, Баха и Бетховена. Правда, это хорошо?

— Замечательно, — улыбнулся он. — Мы будем слушать их все, чтобы отпраздновать наш второй месяц здесь.

Она подставила ему губы, поздравляя его с шестидесятым днем их любви на свободе. Затем она высказалась по поводу мелодии Моцарта, два раза употребив слово «восхитительный». Чтобы доказать свою заинтересованность, он попросил ее поставить пластинку еще раз. Она оживилась, повернула ручку, подула на пластинку, чтобы сдуть пылинки, осторожно опустила иголку. Восхитительная мелодия заиграла, она села и прислонилась щекой к плечу Солаля. Они сидели в обнимку и слушали все двадцать пластинок, каждую с обеих сторон, она то и дело вставала, чтобы вновь привести в действие граммофон, а затем возвращалась к нему и смотрела на него, пока играла музыка, чтобы разделить с ним радость, чтобы убедиться, что ему действительно нравится. Она комментировала каждую сторону, а он поддакивал. И ария «Voi che sapete» завершила этот вечер шестидесятого дня.

— Вы знаете, что такое любовь, — перевела она вполголоса, прижимаясь щекой к щеке любимого.

В семь часов сорок минут она сообщила ему о другом сюрпризе. Оказывается, она заказала на сегодня специальный ужин, весьма изысканный, его принесут в восемь часов. Там будут русские закуски, потом омар по-американски и еще другие очень вкусные вещи. И шампанское брют! Он вновь похвалил ее. Она попросила поцелуй в знак благодарности, сказала за него спасибо, объяснила, что, вернувшись из Сен-Рафаэля, сама говорила с поваром, чтобы удостовериться, что все будет сделано правильно и что будет достаточно закусок, ибо он ведь любит их. Шеф-повар оказался весьма милым человеком, симпатичным и сговорчивым. К тому же он обожает кошек, а это хороший знак.

На следующий день, двадцать седьмого октября, его ждал новый сюрприз. К ужину она вышла в потрясающем вечернем платье, со смелым декольте, целиком открывающим спину, — она купила его, тайком съездив утром в Канны. В полночь, когда все двадцать дисков были прослушаны с обеих сторон, он сказал, что хочет спать, и лаской добился передышки. Она попросила не смеяться над тем, что она сейчас скажет, но ей так хотелось бы самой помыть его, когда он будет принимать ванну. Я могу так сделать? Вы мне разрешите? Сказано — сделано, и она совершила омовение, торжественная, как служительница культа. После чего она разделась и попросила у него позволения присоединиться к нему в ванной.

Все следующие за этим вечера им подавали изысканные ужины в номер, Ариадна сама заказывала их, она была счастлива, когда ей удавалось заслужить его одобрение. После кофе они часто наслаждались благородными мелодиями Моцарта, обмениваясь возвышенными ласками, которые, однако, приходилось прерывать, когда снизу, из стана танцующих плебеев, к ним в комнату проникали визгливые звуки джаза. Она отстранялась, ждала, когда закончится вульгарная музыка.

В один из первых ноябрьских вечеров, почитав ему вслух, она предложила пойти куда-нибудь. Он отказался, скосив глаз, объяснив, что на улице дождь. Тогда она предложила ему показать семейный альбом, который захватила с собой. Фотографии отца, матери, тети Валери, дяди Агриппы, Элианы, всяких дедушек и бабушек. Он смотрел, хвалил, восхищался и, когда альбом был закрыт, предложил поехать в Италию. Венеция, Пиза, Флоренция. Можно поехать завтра на утреннем поезде. Она вскочила, захлопала в ладоши, сказала, что сейчас же начнет собирать чемоданы.

В этот день, после завтрака в гостиной, каждый пошел в свою комнату, разделся там и приготовился. Обнаженная под белым шелком платья, она закончила мытье и разнообразное обрызгивание духами там и сям, а он в это время, обнаженный под красным халатом, стыдливо полировал ногти. Некоторое время спустя послышалась мелодия Моцарта, и он вздрогнул. Это был призыв. Она теперь больше не звонила ему по телефону, а ставила пластинку, потому что так более поэтично.

Да, призыв. Пора идти любить. Неумолимая кредиторша призывает его, требует дарить ей счастье. Давай, докажи мне, что я правильно сделала, когда выбрала эту жизнь наедине с тобой, говорила она посредством «Voi che sapete che cosa e l'amor». Сегодня двадцать шестое ноября. Уже три месяца прошло с тех пор, как они покинули Женеву, три месяца химически чистой любви. Сперва Агай, затем Венеция, Флоренция, Пиза, потом опять Агай, вот уже целую неделю. Если она обратит внимание, что сегодня двадцать шестое ноября, есть риск чествования памятной даты двадцать шестого августа посредством поэтических излияний и ультраизысканного коитуса.

Он положил щетку и мыло, посмотрел в зеркало: чисто выбрит, отмыт до тошноты, вечно в этом своем халате. Вот отныне его жизнь — ежедневно быть желанным, выплясывать в брачном танце, распускать хвост. Она превратила его в павлина. В целом они ведут совершенно животное существование. Но у зверей для спаривания и всех соответствующих ухаживаний существует строго определенный период. А у них двоих все время этот период. Намываться без устали, бриться два раза в день, постоянно быть красивым — вот его единственная цель в жизни на протяжении трех последних месяцев.

— Да, конечно, сейчас иду, — сказал он мелодии Моцарта, поставленной конечно же на бис.

Два часа. На улице — резкий, пронизывающий ветер. Соответственно, они приговорены к заточению в комнате любви, в камере любви. Что делать до ужина? Что бы такого придумать? Ссоры, которые у них последние дни происходили, вносили некоторое оживление — хоть какое-то занятие, но она слишком сильно от них страдала. Надо найти что-нибудь другое.