Возвращение принцессы - Мареева Марина Евгеньевна

— Ну ты вжа-арила! — Уркаган оскалил пасть в широкой золотокоронной ухмылке. — Мы отрубились с братвой, в натуре. Балдели от тебя!

— Что вам нужно? — пробормотала Нина, пятясь и прижимая куртки к груди. — Я вас не знаю!

— Так пойдем, познакомимся! — заржал уркаган, не снимая лапы с ее плеча. — Потолкуем. Нам такие люди нужны. Внакладе не будешь.

— Вы что, спятили? — Нина сбросила его ладонь со своего плеча. — В каком накладе?! Что, на разборки, что ли, с вами ходить?

И она нервно рассмеялась.

— Не, ну чисто тебе по дружбе говорю, — не отставал уркаган. — Ты ж бешеная! Лютая! Овчарка! Нам такие…

— Идите вы! — огрызнулась Нина.

И быстро пошла вперед по проходу между лотками, продолжая нервно посмеиваться и не замечая, как слезы текут по щекам…

«Овчарка»! Будешь тут овчаркой. Тут и завоешь, и залаешь, и в горло вам, сволочам, вцепишься… Овчарка! Бешеная! Эти тоже купить готовы. Один покупает за то, что «графиня», другой — за то, что «овчарка». И никому нет дела до нее самой. До нее, Нины, перекрученной жизнью, едва живой… Никому до тебя нет дела, графиня Шереметева.

* * *

Дима взглянул на часы: без десяти три. В половине третьего у Никиты заканчиваются занятия. Значит, вот-вот должен появиться. Скорее всего, Никиту забирает из школы жена.

Если так — то он, Дима, выйдет из машины… Ну, и… Дальше — по обстановке. Подбросит их до дому, например. Если жена позволит, можно совершить набег на ближайший «Макдоналдс». Главное — увидеть сына. Поговорить с ним, обнять, прижать к себе.

Эк тебя развезло! Дима невесело усмехнулся. Сантименты… Стареешь, мебельщик! Превращаешься понемногу в сентиментальную слезливую размазню. Не рано ли?

Он снова покосился на циферблат. Без пяти. Перевел взгляд на двери школы. Школа была шикарная, едва ли не самая престижная из частных верховая езда, теннисные корты, подводное плавание… Лето — в Англии, у директрисы — диплом Кембриджа… Диме стоило немалых трудов устроить сюда Никиту. Еще бы! «Випы» в очередь стояли, дабы определить своих чад в сей заповедник.

К стоянке то и дело подъезжали машины. «Мерсы», «Линкольны», «Фольксвагены», «Саабы»… «Новорусские» мамаши, а также их бонны-гувернантки-гувернеры прибывали за детками. Дима с насмешливым интересом рассматривал дам, вылезавших из своих машин.

Вот процокала мимо, проковыляла на высоченных «шпильках» классическая жена «пиджака». Как ни старается мадам выглядеть добропорядочной матроной, сразу видно: из валютных шлюх-с. «Пиджак» отыскал ее на Тверской, не иначе. Походочка выдает, ротик полуоткрытый, бедра виляющие, макияж «ночной бабочки», этот специфический мутновато-сонный взгляд. Каинова мета, невытравляемая.

А вот еще одна «новорусская» женушка. Совсем другой коленкор. Рязань-матушка. Не Рязань — так Великий Устюг. Коренастая тетка в теле, цацек на ней понавешано на дюжину штук «зеленых», дорогое кашемировое пончо сидит, как на корове седло… Оседлал ее где-нибудь в этом самом Устюге славный местный парубок лет десять назад. Потом глядь — в люди выбился. Продавал пивко-водочку — оп! — и преуспел. Из Устюга — в белокаменную. И она вместе с ним, а как же? Вот вам и путь в высшее общество.

Дама в пончо, сама того не ведая, тут же подтвердила Димины догадки, обрушив на своего шофера гневную тираду, обильно сдобренную матерком… «Окала» она при этом нещадно. ВОлОгОдчина, вестимо.

Три часа. В чем, черт подери, дело? Дима открыл дверцу машины, бросил охраннику:

— Сиди. Я один.

Через пару минут он уже поднимался по школьной лестнице, помахав рукой местной охране. Те улыбались ему приветственно. Диму здесь знали отлично — он отмерял щедрой рукой на школьные нужды немалые суммы.

— Дмитрий Андреевич, здрасте! — Хорошенькая молодая училка бежала ему навстречу, стремительно спускаясь по лестнице. — А я к вам… Я вашу машину в окно увидела. У нас катастрофа! — сказала она горестно. — Вы в курсе? Он его забирает от нас.

— Кто? — спросил Дима, оторопев. — Куда?

— Никитин отчим. Пойдемте. — Училка вцепилась в Димин рукав. — Он здесь… Селиверстов, кажется? Он забирает Никитины документы.

Дима вырвал руку из ее пальцев и метнулся вверх по лестнице. Кровь ударила ему в голову, он ощутил прилив слепого, мутного бешенства.

Дима бежал по коридору, поглядывая на таблички. Что он себе позволяет, этот мозгляк?! Кто он такой?! Это его сын, его, Димин! Это Дима будет решать, где Никите учиться! Где, с кем и чему!

Дима распахнул дверь в кабинет директорши. Отдышался и хрипло приказал Олегу, подписывающему какие-то бумажки:

— Выйди!

Олег настороженно и неприязненно посмотрел на Диму.

— Выйди! — заорал Дима.

Олег извинился перед испуганной директоршей, вышел в коридор и прикрыл дверь поплотнее.

— Что за дела? — с ненавистью процедил Дима. — Ты чего себе позволяешь? Он здесь учился и будет учиться, понял?

— Нет, — спокойно и твердо возразил Олег. — Он здесь учиться не будет. Он пойдет в нормальную школу. В районную.

— Нормальную? — зарычал Дима. — А эта что, не нормальная? Ты знаешь, сколько я сюда «зелени» вбухал? Да не в этом дело, в конце концов..

— Вот именно, — кивнул Олег. — Не в этом. Я тут насмотрелся, знаешь… На этих маменек-папенек На их деток раскормленных, наглых. Все с гнильцой уже.

— Ты не обобщай!

— Короче, я парня отсюда забираю, — отрезал Олег. — Пока не поздно.

— Это мне решать! — крикнул Дима. — Мне, не тебе!

Директриса приоткрыла дверь и просительно зашептала:

— Господа, спокойнее! Спокойнее, я вас умоляю… Уроки вдут.

Дима молча втолкнул ее обратно в кабинет, захлопнул дверь, прижал Олега к стене и повторил, ткнув его в грудь пальцем:

— Это мне решать, понял? Мне и Никите.

— А он уже решил. — Олег был на зависть спокоен, уверенный в своей правоте. — Никита решил. Все его корешки дворовые — в районной школе, в новом классе. Отличные пацаны, не чета этим… наследничкам. Я тут видел… — Олег хохотнул, вспомнив. — Ползет такой шкет, лет восемь, за ним — два лба под три метра, охрана.

— Никита решил? — перебил его Дима обескураженно. — Сам? — Он отпустил Олега и спросил, все еще не веря: — Сам? Не врешь?

— Я, Пупков, врать не умею, — усмехнулся Олег.

Пупков! Упоминание собственной фамилии в этом контексте почему-то особенно Диму резануло. Да-a, если Никита решил сам… Чем он его приворожил, как он его приручил, Диминого наследника Тутти, вздорного, капризного, взбалмошного? Чертов очкарик, инженеришка зачуханный… С каким бы наслаждением Дима сейчас ему врезал!

— Никита рад-радехонек, что отсюда уходит, — сказал Олег миролюбиво. — И Надя рада.

Надя. Жена. Бывшая жена. Надя рада. Прекрасно. Семейная идиллия. Совет да любовь!

— Я пошел, — процедил Дима.

— С Надей будешь говорить — ни слова о нашей разборке! — крикнул Олег ему в спину. — Она все это близко к сердцу принимает, — добавил он, понизив голос, — переживает очень.

Дима замедлил шаг и оглянулся Заботливый! Отец семейства. Отец Диминого семейства. Где она, Надька, нашла такого — образцово-показательного?

— Уговор? — спросил Олег.

Дима отвернулся и молча пошел прочь. Отнял и жену, и сына, еще условия ставит… Да не отнял — ты сам отдал! Ладно, хватит, дело сделано.

Училка стояла у лестницы, глядела на Диму влюбленно и сострадательно, держа наготове стаканчик с водой и коробочку с таблетками.

— Съешьте и запейте, — прошептала она, протягивая стакан. — Это успокоительное.

— Я спокоен, — рявкнул Дима и, сбежав вниз по ступеням, добавил негромко: — Мне бы чего покрепче — не отказался бы!

Нагнувшись над раковиной, Нина гремела тарелками. Товарки молчали. Они мыли тарелки остервенело, швыряли чистые ложки на огромный дуршлаг, вытирали пот с распаренных лиц натруженными дланями, затянутыми в резиновые перчатки.

И перчатки, и фартуки были у всех одного цвета — изумрудно-зеленого. Жорина придумка: хозяин заведения вычитал где-то, что зеленый цвет умиротворяет, положительно действуя на психику. Вместо того чтобы повысить посудомойкам зарплату, хитроумный Жора обрядил их в фартуки пейзанско-пасторальных тонов и уверил самого себя в том, что проблема решена. Теперь они успокоятся, перестанут грызться между собой и оставят в покое своего работодателя.