Надежда - Шевченко Лариса Яковлевна
ПЕРВЫЙ ПОДСНЕЖНИК
Март. Яркий солнечный день. В воздухе неуловимое ощущение весны. Может потому, что ветерок нежнее или запахи чуть острее, четче? Зимой природных ароматов почти нет. Все спит. Подставляю лицо теплым лучам. Поглощаю их ненасытно. Дышу глубоко. От этого появляется бодрость и радостное, восторженное настроение.
Над порогом поднимается белый пар. Это не струящийся прозрачный, как в мае, воздух, а настоящий пар, ощутимый, видимый, как дым. Крыши, где сошел снег, подсыхают на солнце. А льду под сараями еще долго таять, потому что лучи солнца еще не посещают эти укромные места. Иду по склону нашей любимой маленькой горки. Еще совсем недавно мы с визгом спускались по ней на штанах, коленках, валенках, а сейчас ее не узнать. Снег рыхлый, серый, с проталинками. Вдоль протоптанной дорожки струится тоненький ручеек. Он огибает каждый камешек, ледышку, травинку, отчего бугрист, неровен в своем течении. То ли оттого, что он бежит под уклон или слишком извилист его путь, он тихонечко журчит, бурчит, недовольный своей трудной дорогой. Вода собирается у камня-плотины, а потом с большой скоростью прорывается сквозь промоину — узкую щель в ледяном наслоении. Нагретая в проталинах земля пахнет сыростью, зеленой травкой, протискивающей свои слабые ростки сквозь прошлогоднюю листву, ветки...
Вдруг я оторопела от неожиданности. Боже, какая прелесть! На черной проталине, с ладошку размером, росло нежное, хрупкое, как бы хрустальное создание. У меня даже дыхание перехватило от восторга. Живое ли оно? Притронулась к ярко-зеленым, плотным длинным листочкам. Голубая очаровательная головка подснежника слегка качнулась. Кивнула мне ласково. Я встала коленками на хрустящий снег, приблизила лицо к первенцу весны, пытаясь почувствовать его аромат. Но только тонкий запах свежей зелени поднимался от земли. Яркие лучи солнца делали края лепестков полупрозрачными, что придавало им еще большую хрупкость. Хрустальным казался мне цветок оттого, что вокруг лежал снег и лед.
Сижу возле бесценной находки, и мир в эту минуту мне кажется прекрасным. И хочется, чтобы чудо никогда не кончалось.
Бедный, ему, наверное, холодно! Я прикрыла цветок своими ладонями, надеясь согреть его. Но он как-то потух, загрустил, спрятанный от ярких лучей. Он стал темно-синим. Вокруг цветка появилась голубовато-белая тонкая полоска, окаймляющая контуры лепестков. Такую же я иногда вижу у людей. Вот, бывало, стоит человек, а вокруг его головы и рук полупрозрачный дымчатый ореол шириной в два-три пальца. Как бы сохраняющая его оболочка. А где одежда — там нет ее. Не часто такое вижу. То ли от погоды это зависит, то ли от моего настроения? А может, такие особенные люди редко встречаются.
А вот сейчас вижу странное свечение вокруг цветка. Оно бережет его от холода? А может, сам цветок излучает этот нежный свет? При ярком солнце оболочка не видна.
Витек зовет. Отозвалась. Он подскочил радостный.
— Баба Мавра сказала, что тебя выпустили немного погулять. А ну вставай со снега! Опять заболеть хочешь? — сердито сказал он.
Я засмеялась:
— Витек, ты смешной, когда строгий.
Он не обиделся.
— Посмотри сюда, Витя, — позвала я друга.
Он с любопытством разглядывал мое сокровище.
— Надо же! Какая красота растет среди грязного снега. Давай сорвем и нашим отнесем?
— Не надо. Пусть это будет только наша радость, наш секрет, — предложила я.
— Нет, — решительно ответил Витя. — Позову всех. Пусть посмотрят.
И он умчался. Вскоре вся группа собралась на пригорке. Витек командовал:
— Не топчите бугор, может, там под снегом еще много цветов. Идите по дорожке!
Все радовались находке. Безразличных детей не видела. Попытки сорвать цветок Витек мгновенно пресекал. Его слушались.
Пусть смотрят, мне не жалко. Только от шума-гама куда-то пропал нежный ореол вокруг подснежника, и цвет его перестал быть бархатно-голубым, как небо в августе. Я загрустила и пошла во двор.
Через неделю весь склон превратился в зелено-голубой ковер. Дети не ходили по нему. А для бабы Мавры Витек сорвал цветы по краю дорожки. Бабуля поцеловала Витьку в золотистую макушку и утерла набежавшую слезу.
СТРАХИ
Гуляя по двору, я услышала разговор Генки и Вани «Комардина»:
— Гена, Витя сказал, что подснежник — это радость. Почему?
— Наверно, потому, что он красивый, — ответил Гена.
— Радость — это когда много хорошего, а цветок один, — засомневался Ваня.
— Это кусочек радости, — пояснил Гена.
— Что же, радость — это как конфета? Поделиться можно? «Кусочек радости?» Мне не нравится так говорить. А как можно иначе сказать? — спросил Ваня.
— Помнишь, няня читала нам о чудном острове в огромном океане? Вокруг страшные волны высотой с наш дом, а на острове красиво, тепло и богато. Это был остров счастья. Значит маленькая радость — это маленький островок, — серьезно ответил Гена.
— Здорово придумал: островок радости. Ты как Пушкин.
— Скажешь тоже, Пушкин. Он — гений.
— А может, ты тоже будешь гением?
— Ну, да... Пушкин — он один во всем свете.
— Ген, а для тебя страх какого цвета? — опять пристал Ваня.
— Черного, конечно.
— Как земля?
— Нет, земля не черная. Она немного коричневая, немного серая.
— Тогда — как уголь.
— Да нет, уголь блестит, как живой. Наверное, он — как сажа в печке.
— А мокрая земля все же черная.
— Для меня она не похожа на страх. Голая сырая земля больше похожа на печаль.
— А война тоже черная?
— Конечно. Зинка здорово войну рисует. Даже огонь у нее черный.
— Дурак. Это же дым, — возразил Ваня.
— Сам бестолковый. Какой же дым без огня? Его просто не видно за дымом. Наверно, для Зины красный цвет — цвет чего-то хорошего. Может, праздника. И она не хочет рисовать им войну.
— Я все цвета люблю, а красный особенно. Потому что наш флаг красный, как цвет победы.
— А я вообще не люблю рисовать, — сознался Гена.
— Это потому, что у тебя не получается. Когда научишься, полюбишь.
— Я люблю, чтобы все было просто, как в арифметике.
В это время Зина, услышав свое имя, подошла к ребятам и внимательно слушала их разговор.
— Я тоже боюсь черного, — тихо сказала она. — Боюсь черной земли на проталинах, черных шаровар, темного вечера в лесу с Валентиной Серафимовной. Мне кажется, что там я понемногу умираю. А больше всего боюсь ночью засыпать. Лежу и молюсь, чтобы завтра опять взошло солнышко и пропало все черное. Я боюсь, что Бог за что-либо накажет Солнышко, и оно больше не взойдет.
— Дурочка! Солнце не живое. Бог наказывает живых. Думать надо, — сказал Ваня назидательно.
— У меня не получается. Как это думать? — грустно пробормотала Зина.
— Не знаю, — растерянно ответил Гена. — Оно само думается.... Раз есть голова, значит она думает. Смотри вокруг и соображай: что это, зачем оно? Вот и все.
— А я зачем нужна? — спросила Зина.
— Чтобы жить, — предположил Гена.
— Я не хочу жить, — пролепетала Зина еле слышно.
— Вот дура, кто же тебя спрашивает? Раз ты есть, вот и живи! Иди отсюда! До чего же девчонки глупые! — воскликнул Ваня.
Гена промолчал. Он думал о Зине иначе.
БЕРЕЗА
После завтрака мы занимаемся полезным трудом. Хорошо все делать быстро. Я подмела наш участок двора, и пока ребята из моей группы заканчивали свои задания, потихоньку ушла в лес.
Весеннее утро. Под ногами шуршит прошлогодняя листва, трещат ветки. Из-под сухих листьев, где отдельными травинками, а где сплошными пятнами пробивается свежая, живая зелень. Запах прелых листьев смешивается с ароматом молодой травы. Из цветов здесь только подснежники. На солнечных полянах они давно отцвели, а здесь, в густой поросли, еще встречаются. Но я ими уже не восторгаюсь. Не первые. Но все равно их приятно видеть.
