Давид Фонкинос - Нежность
Оказавшись в своем кабинете, Маркус попытался успокоиться. Не может все всегда получаться, это вполне нормально. Жизнь — это в основном всякая неразбериха, неудачи, пробелы и паузы. Шекспир описывает лишь главные моменты в жизни персонажей. Если бы Ромео и Джульетта повстречались в коридоре наутро после прекрасного вечера, им бы точно нечего было друг другу сказать. Это все ерунда. Ему не об этом нужно думать, а о будущем. Вот что действительно важно. И пока он, можно сказать, справлялся весьма недурно. Вскоре у него уже был целый ворох идей, как провести вечер, предложений, куда пойти ночью. Он записал все на большом листе бумаги: это был его план атаки. Дела номер 114 в его кабинетике больше не существовало, дело номер 114 было вытеснено делом Натали. Он не знал, с кем поделиться, у кого спросить совета. Было, конечно, несколько коллег, с которыми он поддерживал хорошие отношения. Например, с Бертье: время от времени им случалось вести задушевные беседы с уклоном в личную жизнь. Но говорить с кем-то из сослуживцев о Натали — об этом не могло быть и речи. Придется скрывать свои сомнения за глухой стеной молчания. Да, молчания и тишины; он только боялся, что стук его сердца наделает слишком много шума.
Он изучил все интернет-сайты, где предлагались романтические вечера, прогулки на лодках (но для них было слишком холодно) или театральные спектакли (но в зрительном зале часто бывает жарко (и к тому же он ненавидел театр)). Ничего особо вдохновляющего. Он боялся, что выйдет чересчур торжественно — или чересчур скромно. Иначе говоря, он не имел ни малейшего представления ни о том, чего ей хочется, ни о том, что она думает. Вовсе не исключено, что она вообще больше не хочет его видеть. Она всего лишь согласилась один раз с ним поужинать. Может, на том все и кончится. Она постаралась, чтобы все прошло хорошо. И все, и точка. Обещание выполнено, все свободны. Но ведь она все-таки поблагодарила его за прекрасный вечер. Да, так она и написала: «прекрасный». Маркус прямо-таки упивался этим словом. Это вам не шутки. Прекрасный вечер. Она могла бы написать «приятный вечер», но нет, она предпочла слово «прекрасный». «Прекрасный» — это было прекрасно. Честное слово, какой прекрасный вечер. Прямо как будто из великой эпохи длинных платьев и карет… «Что мне такое в голову лезет?» — вдруг всполошился он. Довольно витать в облаках, надо действовать. Да, «прекрасный» очень даже прекрасно, но теперь-то надо двигаться дальше, а он прекраснейшим образом застрял. О, какое отчаяние. В голове ни единой мысли. Всей его вчерашней непринужденности хватило на один-единственный вечер. Одна иллюзия. Он вернулся к своему жалкому уделу, уделу человека без свойств, человека без малейшего представления о том, как устроить второе свидание с Натали.
В дверь постучали.
— Войдите, — сказал Маркус.
И вошла та, что написала ему смс про «прекрасный вечер». Да, перед ним стояла самая настоящая, живая Натали.
— Как дела? Я не помешала? У вас такой сосредоточенный вид.
— Э-э… нет… нет, все в порядке.
— Я хотела вам предложить сходить со мной завтра в театр… у меня два билета… в общем, если вы не…
— Обожаю театр. С удовольствием.
— Тогда отлично. До завтра.
Он выдохнул в ответ «до завтра», но было уже поздно. Слова неловко покружили в воздухе, не находя уха, куда приземлиться. Каждая клеточка Маркуса вопила от счастья. А сердце его в этом царстве восторга скакало от радости по всему телу.
Странное дело: от счастья он стал серьезным и важным. В метро он рассматривал попутчиков, всех этих закосневших в повседневности людей, и уже не чувствовал себя среди них безликим анонимом. Он всю дорогу стоял и как никогда ясно сознавал, что любит женщин. Дома он произвел все дежурные бытовые телодвижения, но ужинать почти не хотелось. Он растянулся на кровати, попытался прочесть пару страниц. Потом погасил свет. Вот только он опять не сможет уснуть, ведь с того первого поцелуя Натали он почти не спал. Она ампутировала ему сон.
60
Из инструкции по применению гуронсана.[11]
Показания
Временные состояния утомления у взрослых.
61
День прошел просто и обычно. Было даже совещание группы, вполне нормальное, никому и в голову прийти не могло, что вечером Натали пойдет в театр с Маркусом. Это было скорее приятное чувство. Офисные служащие обожают заводить секреты и тайные связи, жить никому не ведомой жизнью. Это придает пикантность их семейным отношениям с фирмой. Натали обладала способностью отделять одно от другого. Пережитая драма сделала ее в каком-то отношении бесчувственной. Так что совещание она вела как робот, почти забыв, что в конце рабочего дня настанет вечер. Маркусу бы очень хотелось заметить в глазах Натали особое внимание, что-нибудь заговорщицкое, но это не было предусмотрено в ее механизме.
То же самое относилось и к Хлое: ей очень хотелось, чтобы остальные иногда замечали ее особые отношения с начальницей. Только у нее бывали минуты, которые можно было отнести к категории «Перейдем на ты?». После бегства Натали Хлоя не пыталась устроить еще один выход в свет. Она знала, что подобные моменты таят в себе опасность: на ее глазах начальница проявила слабость, и это могло ей аукнуться. Поэтому она изо всех сил старалась не смешивать жанры и неукоснительно соблюдать иерархию. Под конец дня она зашла к Натали:
— У вас все хорошо? Мы с вами почти не говорили с прошлого раза.
— Да, Хлоя, это я виновата. Но мы с вами приятно провели время, правда.
— Правда? Вы вылетели пулей и говорите, что приятно провели время?
— Да, уверяю вас.
— Что ж, тогда тем лучше… хотите, вечером сходим туда еще раз?
— Ах нет, мне очень жаль, но я не могу. Я иду в театр, — ответила Натали таким тоном, словно сообщала, что родила зеленого человечка.
Хлоя никак не показала своего удивления, но тут было чему удивляться. Не стоило лишний раз подчеркивать, каким событием было подобное заявление. Лучше сделать вид, что ничего особенного не случилось. Вернувшись к себе в кабинет, она ненадолго задержалась, сложила последние бумаги в папку, проверила электронную почту, потом надела пальто и собралась уходить. Когда она направлялась к лифту, ее взору предстало нечто невероятное: Маркус и Натали уходили вместе. Она незаметно подошла поближе. Ей показалось, что она услышала слово «театр». И ее сразу охватило какое-то непонятное чувство. Какая-то неловкость, даже отвращение.
62
В театре такие тесные сиденья. Маркус чувствовал себя решительно не в своей тарелке. Он жалел, что у него такие большие ноги, но это было совершенно бесплодное сожаление.[12] Не говоря уж о другом обстоятельстве, усиливающем его пытку: ничего нет хуже, чем сидеть рядом с женщиной, на которую до смерти хочется смотреть. Для него спектакль шел слева, а не впереди, на сцене. Да и на что там смотреть? Его это нисколько не интересовало. Тем более пьеса была шведская! Она что, нарочно его потащила? В придачу автор учился в Упсале. Все равно что отправиться на ужин к родителям. Он был слишком рассеян, чтобы разбираться в сюжете. После театра наверняка зайдет разговор о пьесе, и он будет выглядеть дурак дураком. Как он мог упустить такое важное обстоятельство? Надо любой ценой сосредоточиться и заготовить несколько метких суждений.
Тем не менее под конец спектакля он, к своему удивлению, почувствовал сильное волнение. Может быть, даже что-то вроде зова шведской крови. Натали, казалось, тоже была счастлива. Но в театре никогда не поймешь: бывает, люди выглядят счастливыми по той простой причине, что крестная мука наконец кончилась. Когда они вышли, Маркус было пустился излагать теорию, которую соорудил за время третьего акта, но Натали немедленно пресекла его попытки:
— По-моему, теперь нам надо попытаться расслабиться.
Маркус подумал про свои ноги, но Натали уточнила:
— Пойдемте чего-нибудь выпьем.
Значит, вот что значит расслабиться.
63
Отрывок из «Фрекен Жюли» Августа Стриндберга (французский перевод Бориса Виана), пьесы, которую смотрели Натали и Маркус во время их второго свидания
Фрекен Жюли. Я обязана вам повиноваться?
Жан. Всего один раз; ради вашего же блага! Прошу вас! Ночь в разгаре, сон пьянит, голова пылает!
64
И тут случился какой-то перелом. Совершенный пустяк, который вдруг разрастется до масштабов решающего события. Все шло точно так же, как в первый вечер. Обаяние действовало и даже усиливалось. Маркус выходил из положения весьма изящно. Он улыбался самой не шведской улыбкой, на какую был способен; почти испанской улыбкой, вроде того. Сыпал вкусными анекдотами, умело сочетал культурные аллюзии со ссылками на личный опыт, ловко переходил от субъективного к всеобщему. Весьма мило приводил в действие механизм светского общения. Но в самой сердцевине его непринужденности вдруг проклюнулось смятение, уже готовое пустить под откос всю машину: он ощутил присутствие меланхолии.
