Андрей Шляхов - Доктор Данилов в тюремной больнице
Я еще иногда успеваю статейки пописывать (хоть и только в наших ведомственных журналах), ночами сижу, что хорошо для служебного роста. Писать можно, что угодно, лишь бы совпадало с мнением высокого начальства и выглядело бодро. «Аспекты социальной адаптации лиц, отбывающих наказание в свете реформы уголовно-исполнительной системы» или что-нибудь про социальный лифт. Социальный лифт и социальная мобильность — очень модно. Вертикальная социальная мобильность, горизонтальная социальная мобильность… Капранов в шутку называет «петухов» людьми, «которых не пускают в социальный лифт». Плоско, по-капрановски, но в общем-то верно: если человека «опустили», то ему не подняться, хоть ты тресни. Оттого-то многие насильно опущенные (есть и такие, кто добровольно «опускается», по зову своей природы) идут на суицид, портя нам отчетность и карьеры.
На деле все сводится к одному — чтобы в учреждении не было суицидов. Их отсутствие — главный показатель качества нашей работы. Нет суицидов, все остальное тебе простят, есть — отымеют за все разом. Но ведь они разные: одно дело, когда кто-то «вскрывается» или вешается оттого, что не может адаптироваться к зоне, совсем другое, когда это происходит из-за проигрыша в карты, который нет возможности выплатить. Проиграл — повесился, а час назад и не помышлял о самоубийстве.
Почему за такие суициды должен отвечать психолог? Там, наверху, это никого не интересует, им лишь бы крайнего найти. По сути дела, жизнь за решеткой есть не что иное, как перманентное испытание на прочность. Ну как тут угадаешь, кто в какой момент слабину даст и в петлю полезет? Ладно, раз так об осужденных печетесь, давайте больше психологических ставок, чтобы в каждом отряде был свой психолог. А что? Это не я сказала, а капитан Полежаев, начальник девятого отряда на собрании вслух размечтался. Персонального психолога ему захотелось…
А чем оборачивается ежедневная оценка психоэмоционального состояния сотрудников? Вот стоит передо мной человек, у которого из-за нехватки сотрудников более двухсот рабочих часов в месяц… Причем он не охранником в детском саду работает, не краеведческий музей сторожит. Он на зоне работает, со спецконтингентом. Профдеформация, о которой столько все говорят, плоха сама по себе, а если она накладывается на хроническую усталость, на психоэмоциональное истощение, когда человек просто выгорает изнутри… Случись что, крайним окажется психолог вместе с непосредственным начальником. Живем по принципу «делай так, потому что так надо родному учреждению». Но отвечаешь потом за все сама.
Спецконтингент бывает разный. Некоторые откровенно забавляются: несут какую-то пургу, которую психолог должен анализировать, другие пялятся с вожделением, когда представится такая возможность — посидеть рядом с женщиной и поговорить на разные темы. Если начинают вести себя неподобающе, сразу пишу рапорт. С профессиональной точки зрения минус, потому что квалифицированный психолог должен действовать не страхом, а убеждением, но по жизни только так поступать и надо, иначе невозможно будет работать. Спускать ничего нельзя, сегодня одному спустишь, а завтра сто человек позволят то же самое.
Плохо, когда осужденный отказывается от психологической помощи. В инструкции написано: «Участие осужденных в мероприятиях, связанных с оказанием психологической помощи, осуществляется с их согласия». Ему-то все равно, а нам — минус и плохие показатели. Не смогли найти общий язык с человеком, какие же вы психологи? Вот и ведем на бумаге всех, даже отказавшихся.
С осужденными возни больше, чем с сотрудниками. Подготовить на каждого психологический портрет для формирования личного дела, для чего по уму надо углубленно его изучить, дать вероятностный прогноз его поведения в различных ситуациях и рекомендации по организации с ним воспитательной работы.
Нас привлекают к решению вопросов о распределении осужденных по отрядам, о предоставлении права передвижения без сопровождения, по изменению условий отбывания наказания… Практически любое действие по отношению к осужденному должно быть санкционировано психологом. А еще мы должны выявлять лиц, склонных к деструктивным формам поведения, брать их на профилактический учет, прогнозировать и разрабатывать рекомендации по предупреждению деструктивных явлений в среде осужденных (суицидов, конфликтов, групповых неповиновений…).
Ах, забыла, мы еще должны формировать у осужденных позитивное отношение к труду. Это в колонии строгого режима, где все отбывают какой-то по счету срок! Разве не смешно?
Как можно результативно проводить первичную диагностику осужденных и разрабатывать рекомендации по индивидуальному подходу к нуждающимся людям, если никогда не хватает времени? Нас, психологов, в колонии всего трое. Но начальника и Юльку можно считать за одного, оба они не перенапрягаются, все, что можно, валят на меня. Вот и провожу на бегу диагностику, ни о какой результативности говорить не приходится, главное, чтобы в отчете была нужная цифра. По такой жизни до профессиональной деградации недалеко. По нормативам на экспресс-диагностику осужденного в карантине с подготовкой краткого психологического портрета полагается полтора часа, на углубленное изучение осужденных из «групп риска» — три с половиной часа. Получается, что вызвала к себе двух гавриков на беседу — и весь рабочий день. Ха! А все остальное кто будет делать? То-то же!
На изучение социально-психологической обстановки в отряде с подготовкой справки нормативы отводят аж двенадцать часов! А у нас как? Десять минут поговорю с начальником отряда, час-полтора потрачу на беседы с осужденными, за полчаса напишу справку. Очень важно уметь составлять справки так, чтобы в любой ситуации ими можно было прикрыться. Только идиоты пишут в справках, что обстановка замечательная и все шоколадно-мармеладно. Хотят поставить себе это в заслугу, наивные. А когда кто-то «вскроется» или случится групповая драка с поножовщиной, все, начиная от начальника отряда и заканчивая начальником колонии, прикроются справкой. Наука, мол, нас уверяла, что психологический климат в отряде здоровый. Все в белом, психолог в дерьме.
А ведь я не какой-нибудь Задрищенский педагогический окончила или «Шолоховку», а психфак МГУ, самую что ни на есть элитарную кузницу отечественных психологических кадров. Перспективы после получения диплома открывались самые многообещающие, аж дух захватывало…
Но тяжело заболела мама, и мне пришлось срочно возвращаться в Тверь, чтобы быть рядом. Тверь — не Москва, и перспективы в ней совершенно иные, причем на каждое более-менее приличное место претендует десяток желающих, и берут в основном своих, а не хрен знает кого.
Вот и пришлось мне с моим «золотым» дипломом работать психологом в центре психологической помощи подросткам. Мизерная зарплата, дурацкая работа, постоянные нервотрепки и отвратительное отношение со стороны руководства. Капранов, конечно, тоже не сахар, но он вменяемый. Прежняя начальница, Полина Федоровна, была настоящим цербером. Тиранила нас всех с удовольствием, если кого до слез не доведет, то жизнь прошла зря. От нее и из-за такой зарплаты не то что сюда, к черту в пекло уйти можно, лишь бы подальше.
И попала-то я в уголовно-исполнительную систему совершенно случайно, по объявлению. Увидела по телевизору и решила попробовать, вдруг получится. Взяли с огромной радостью, аттестовали, уже до старшего лейтенанта внутренней службы дослужилась, теоретически могу до майора дойти, а там уже пенсия и работа на гражданке. На свободе пенитенциарные психологи ценятся, правда, не везде. В отделе персонала какого-нибудь гипермаркета мы не нужны, а в банк, например, берут с удовольствием.
Правда, до этого еще дожить надо, как в переносном, так и в прямом смыслах. Наша работа, несмотря на все меры предосторожности, опасна, недаром нам месяц службы засчитывается за полтора. Недавно в Тульской области капитана-психолога четверо осужденных взяли в заложники прямо во время группового психокоррекционного занятия. Приставили к горлу заточки — не рыпнешься. Требовали беспрепятственного выхода из колонии, транспорт, деньги, наркоту, ну, в общем, все, что в подобных случаях хотят. Заодно и изнасиловали ее по очереди, не без этого. Еще повезло, что отбили живой, а не мертвой, а ведь и зарезать могли. Это же какой стресс, до конца жизни не выкарабкаешься!
С мужским спецконтингентом женщине работать труднее, чем с женским. Но на женских зонах и начальство такое же. Давно доказано, что женщине всегда удобнее работать под мужиками — не так сильно гнобят. Предлагали мне в Вышний Волочок на женскую зону перейти, причем на исполнение обязанностей начальницы психологической лаборатории с последующим назначением. Я подумала и отказалась, решила, что лучше останусь на старом месте. К тому же здесь можно какие-то надежды на личное счастье питать: Света Фроликова дважды замуж выходила за товарищей по службе, а в женской колонии о личном счастье лучше сразу забыть, чтобы душа не болела. Куда бы я с удовольствием перешла — в Тверь, в колонию № 1, до которой от дома рукой подать, но там вакантных мест нет: центровое учреждение нашей области, образцово-показательное.
