Сергей Минаев - The ТЁЛКИ два года спустя, или Videoты
Maybe it’s our looseness?
Suede. TrashВ шесть утра я просыпаюсь и иду на кухню. Пытаюсь разобраться во внутренностях холодильника Антона. Картонки с йогуртом, банки с остатками соусов, недоеденные куски сыра, несколько малюсеньких свертков из фольги, компакт-диск... только кроссовок не хватает. Наконец достаю полупустую бутылку минералки, делаю несколько жадных глотков. Пейзаж настроения не добавляет. Пустые бутылки, чья-то, не исключено, что моя, футболка в углу кухни, разбитый бокал... «А чего у нас получилось?» – вспоминаются слова Антона.
Подхожу к окну, отодвигаю занавеску и смотрю на улицу.
– Ты уже проснулся? – слышится сзади.
– Ага. Доброе утро. Пить захотел.
– Я тоже. – Олеся наливает чайник. – Кофе будешь?
– Угу.
– Что-то ты невеселый, Андрюша! – хлопает она дверцами кухонного шкафа.
– Я по утрам всегда такой, извини, – продолжаю пить воду.
– Слушай, а ты вот вчера говорил, что можно прийти на кастинг ведущих прогноза погоды. Это правда? Ты можешь устроить?
– Конечно. – Беру из стоящей на подоконнике вазы яблоко, откусываю. – Правда.
– А сегодня можно?
– Можно. У тебя трудовая книжка с собой?
– С собой! – звонко откликается она.
– Да? – Степень ее подготовки заставляет меня первый раз повернуться к ней лицом. – А санитарная?
– А она зачем? Я же не продавцом устраиваюсь!
– Нет, у нас сейчас с этим строго. – Выкидываю яблоко в мусорное ведро, открываю кран, мою руки. – Без санитарной книжки никак нельзя.
– Да?! – Олеся закусывает губу и садится на стул. – Што ж делать-то, она у мамы! В Донецке...
– Даже не знаю, но без книжки никак не могу! – Я развожу руками.
– Слушай, а если я днями вернусь домой, а потом приеду с книжкой? – Глаза Олеси выражают мольбу. – Можно тебе позвонить?
– Конечно! – Я широко улыбаюсь.
– Что же я такая невезучая-то? – Она хлюпает носом.
– Какие твои годы! – Я подхожу к Олесе, она утыкается головой мне в пояс и пытается разреветься. – Ну, хватит! Все еще впереди.
Через четыре часа мне нужно быть на съемках в школе. Это обнадеживает.
– Просто поверь, зайка, просто поверь, – повторяю я, гладя ее по голове.
Домой поехал на метро, устроил себе двадцатиминутку славы. Сфотографировался с молодежью призывного возраста и студентками старших курсов, которые пока окукливаются в подземельях имени Ленина, но уже нацеливаются на тех из нас, кто наверху. Картинно пожал руки двум мужикам в строгих костюмах колом, скроенных, похоже, из кожи таджиков. Объяснил бабушке, что «Дом-2» на самом деле не принадлежит Ксении Собчак, и та не устраивает там «дом свиданий» или что-то в этом духе. Удостоился ответного комплимента: «Я всем говорю, Андрей Малахов парень хороший, и вот, оказывается, это правда». Хотел поцеловать ее в щеку, но тут объявили «Парк культуры», и я свалил. На эскалаторе поймал на себе некоторое количество заинтересованных взглядов. Поднялся. С отвращением смешался с толпой телезрителей, залип в ее сердцевине, начал работать локтями. Вышел на улицу и двинул к дому. Телезрители двинули на работу...
В одиннадцать стоял под душем и ловил ртом струйки воды, моделируя встречу с историчкой. Вышел, подправил машинкой щетину, насухо вытерся, долго рассматривал свое лицо в зеркало. Медленно продвинулся на кухню, заварил кофе, сел в кресло напротив окна. Почувствовал невесомую радость спокойного одиночества. Закурил...
Из нирваны меня выбросил звук, который может издать только расколовшаяся о камень чугунная сковорода. Резко обернувшись, заметил лежащий на полу айфон. Подлетел сорокой – на дисплее четыре звонка от Маши и пять эсэмэс от нее же. С интервалом в минуту:
«ti ne mozesh byt’ takim zestokim»
«ya lublu tebia»
«znaesh, ya podumala chto 9 etaz eto dostatochno»
«skazi roditeliam chtobi ne xoronili v zakritom grobu, eto ne estetichno, pust luchshe kremiruut
– proshay((«
Лихорадочно набираю Машин номер. Гудок, второй, третий, девятый, десятый... Связь прерывается. Я чувствую, как крупные капли пота выступают на лбу. Перезваниваю, но Маша не отвечает. Представляю себе жуткие картины ее медленных мучений (или быстрых?), одновременно подкатывают скотские мысли, оставила ли она предсмертную записку и какой я буду иметь вид после ее обнародования. Глаза родителей. Отец, рвущийся задушить меня, сползающая по стенке мать. Канал, шушуканья по курилкам, скорее всего уйду сам, какого черта ждать лицемерного «вы же понимаете, в такой ситуации...»
Звоню еще раз:
– Да, – голосом привидения отвечает Маша.
– Маша! Ты... ты что сейчас делаешь?
– Я? – Долгая пауза. – Лежу...
– В ванной? Что ты... Что происходит? – Я стараюсь не срываться, но голос подводит: вскрытые вены, кровь, стекающая в воду, на глазах теряет цвет, как марганцовка в стакане. – Вены? Вытащи руки из воды, кровь начнет сворачиваться. Вызвать «скорую»?
– Я не в ванной. – Еще более долгая пауза. – Я на полу...
– Я буду через десять, нет, через пять! – верещу я. – Что ты с собой сделала?!
– Ничего... пока... Я не хочу жить без тебя, понимаешь?
– Я уже в дверях!
Отключаюсь, перебрасываю через плечо маленькую, похожую на жабу зеленую сумку для документов. Выбегаю из квартиры, жму все кнопки вызова лифта, потом плюю и бегу по лестнице. На улице седлаю «Веспу», выруливаю на Садовое и двигаю в сторону Таганки, играя в «пятнашки» с машинами. Сзади недовольные гудки, пропущенный красный свет, мент на перекрестке, семенящий к машине, чтобы сообщить о сумасшедшем на скутере. Ухожу дворами, через «Октябрьскую». «Веспа» рыкает, когда я заскакиваю на тротуар, чуть не сбив пешехода. Еще чуть-чуть, буквально пятьсот метров. Вынырнув из переулков на круг, чудом ухожу от «семерки», водила которой высовывается из окна практически по пояс и орет что-то насчет моей половой ориентации. Успеваю показать ему фак и свернуть на Каменщики. У Машиного подъезда сознаю, что выскочил из дома налегке. Рваные джинсы, мятая футболка, домашние сандалии Paul Smith. Довольно стильно для юга Италии, слегка не в тему для севера России...
Забываю закрыть мопед на цепочку, но вспоминаю об этом уже перед дверью Машкиной квартиры. Глубокий вдох, затем выдох. Рука будто продирается через гелевую массу и наконец касается кнопки звонка...
...Маша в халате. Лицо выглядит несколько заплаканным, но совсем не так, как должно выглядеть лицо самоубийцы.
– Я так испугалась! – Она бросается мне на шею.
«Кого? Себя?» – я не знаю, что ей сказать. Ловлю себя на мысли, что она – вторая за сегодняшний день, кого я глажу по голове. Андрей Миркин: человек, которому не все равно.
– Ну перестань, перестань...
– Я не могу без тебя, не могу! – Маша начинает всхлипывать. – Мне не хочется жить. Все как-то пусто вдруг стало, понимаешь?
– Прекрати, ну зачем ты так? – Смотрю в пол и отмечаю, что на ее ногах босоножки. Верить в это не хочется, но вместе с тем... Пытаюсь рассмотреть сквозь объятья ее лицо. В самом деле, макияж сделать успела. Выглядит все так лажово и неестественно, что мои руки сами собой перестают ее держать. Девочка собиралась на работу, и тут ей пришла гениальная мысль поебать мне мозги именно таким способом. Чтобы не терять даром время – накрасилась, придирчиво оглядела себя в зеркало, выбрала одежду, влезла в босоножки. А тут и герой подоспел, взлетел на крыльях любви! Успел до того, как спящую красавицу, временно сменившую прописку в хрустальном гробу на офис в стеклянном кубе башни «Федерация», кто-то разбудит! Накинула халат.
– Я думала, больше никогда тебя не увижу. – Она поднимает глаза, убедиться, что я все еще весь в переживаниях.
– Увидела, – сухо отвечаю я, сажусь на банкетку и закуриваю. – Знаешь, я боялся не успеть... На перекрестке чуть не попал в аварию. «Прощай»... Зачем ты так, а?
В душе поднимается волна праведного гнева. Хочется устроить скандал, высказать ей все, что я думаю. Сказать о том, как это должно быть постыдно: шантажировать человека таким способом. Напомнить о... но чувствую себя использованным презервативом. Не могу назваться самым доверчивым из ныне живущих, но и самым черствым – тоже. Спросить ее про то, как именно она хотела уйти из жизни? Вены, веревка, снотворное? Нет, снотворное не подходит, сейчас утро. Смерть – смертью, а ей же еще в офис нужно попасть! А я-то испугался, метнулся как воробей, долетел, чтобы увидеть... собирающуюся на работу женщину. И добавляет паскудства всему этому то, что девушка даже не удосужилась разыграть спектакль до конца. Мне предлагалось поверить в трагедию без декораций. И так сойдет, он мальчик впечатлительный. Хочется заплакать. Нет, хочется зарыдать. Но за меня это делает Маша. Опускается на корточки, виснет на мне и рыдает.
– Но все... все... все уже хорошо, – обнимаю свободной рукой. Незаметно стряхиваю пепел сигареты ей на голову. «Ты, зайка, вроде умерла. А я вроде поверил». Шепчу на ухо: – Давай выпьем кофе ...
