Сергей Минаев - The ТЁЛКИ два года спустя, или Videoты

– Где девки? – это скорее сигнал тревоги, чем вопрос.

– Сейчас придут... я думаю, – совсем неуверенно шепчет Антон.

– Слушай, ничего, если я сразу с твоим парнем? Или вы вместе сначала хотите? – дышит мне в ухо армянин.

– Чего?! – Антон моментально сереет лицом.

– Нет, ребят если вы хотите вместе начать, никаких проблем! – Гарик примирительно поднимает руки.

– Не понял! – Меня будто кипятком ошпаривает. – Что ты сказал? Чей парень?

– Вы такие драматичные! – пискляво откликается Саша. – Любите игрушки? Гарик может заковать вас в наручники и трахнуть своим кривым армянским хуем.

– У меня не кривой, – Гарик хмурится и снимает брюки.

– Мы, видно, дверью ошиблись, – мямлит Антон.

– Они классные, правда? Такие актеры милые! – Саша подходит и обнимает меня за талию. – Хочешь меня?

Я рубящим движением бью его по кисти.

– Ай! – взвизгивает Саша. – Ты что, дура? Предупреждать надо, что любишь хардкор!

– Так, чуваки! – Антон отступает в угол комнаты. – Спокойно! Мы реально ошиблись комнатой. Мы шли на свинг-пати с девушками, врубаетесь?

– Э? – удивляется армянин.

– Что «э»? – кажется, я краснею. – Мы ж не знали, что здесь еще пидар... в смысле геи собираются!

– Сам ты пидар, понял, нет?! – Армянин начинает багроветь.

– Спокойно, спокойно! – Я поднимаю одну руку вверх, а другой сгребаю футболку и кроссовки. – Мы сейчас ровно отскакиваем отсюда. Исчезаем, будто нас не было, окей?

– Он мне чуть руку не сломал! – жалуется Саша, теребя кисть.

– Что тут у вас за разборки? – держась за дверной проем, в комнату втягивается «байкер» с нешуточной эрекцией.

– Они натуралы! – Гарик тычет в нас пальцем

– У всех свои недостатки, – ощеривается «байкер». – Один раз – не Фредди Меркьюри, чуваки!

В этот момент мы с Антоном, не сговариваясь, прижимаем к груди шмотки и тараним «байкера» плечом. Он вываливается обратно, мы проносимся к двери, Антон дергает ее на себя, дверь не поддается, и он начинает испуганно озираться по сторонам. Гомики похотливо смотрят на нас, распластавшись на диванах. Я стараюсь не отмечать подробностей, чтобы не получить сексуальную травму, и наваливаюсь на дверь, которая, как оказалось, открывается наружу.

На бегу натягиваем на себя футболки и влезаем в кроссовки, прыгая на одной ноге.

– Они дальше не пойдут, – говорит Антон, пытаясь восстановить дыхание.

– Света боятся? Они же пидары, а не вампиры, зайка!

– Заткнись!

Девушки на ресепшн удивленно оглядывают нас:

– Так быстро? Вам у нас не понравилось?

– Нам «у них» не понравилось.

– А вы, ребята, не знали, куда шли? У нас же для гетеро – направо. Перейдете? – Они прыскают со смеху.

– Нет, спасибо. В другой раз! – отвечаю я, одергивая футболку.

– У вас очень... мило! – брякает Антон, и мы скипаем на улицу.

– Заходите еще! – звучит вслед.

Первые минут двадцать в машине молча слушаем музыку. Антон ведет довольно быстро, сворачивая, кажется, наугад.

– Извини, брат, абсдача! – наконец выдыхает он, когда машина оказывается на Чистопрудном.

– Ты понимаешь, – нервно жестикулирую я, – ты понимаешь, баран, что у меня теперь репутация испорчена?

– С какой это стати? Будто ты раньше по борделям не шлялся! Или ты переживаешь, что ударил того парня?

– По гей-борделям, прошу отметить! По гей-борделям – никогда. А если у них там камеры? А они наверняка есть, мудило!

– Дрончик, не переживай, ну я же не думал, что так получится! Я-то в прошлый раз был в другой комнате.

– А может, ты меня так приобщить хотел? – Я пристально смотрю на него. – Пресыщенная богемная жизнь, да, зайка?

– Ты не заговаривайся! – Антон делает вид, что злится.

– Я не заговариваюсь, я задумываюсь. – Я машу рукой с сигаретой перед лицом, отгоняя клубы дыма. – И знаешь, о чем я думаю, зайка? Я думаю о заголовках в газете «Жизнь»!

– «Моя бабушка читает газету “Жизнь”» – цитирует Антон «ЦАО». – Ты Ксения Собчак, что ли, чтобы за тобой папарацци охотились? Любишь ты преувеличивать!

– Давайте-ка поговорим о преувеличениях. – Я стучу пальцами по «торпеде». – Байкер со стоящим членом это достаточное преувеличение? Или фото, на котором нас двоих обнимает мальчик Саша, – это преувеличение? Или Гарик, блядь? Милый армянский бизнесмен Гарик!

– Я не слышу тебя, Миркин, я тебя не слышу! – Антон закрывает руками уши.

– Держись за руль, придурок! – верещу я. – лучше стать героем гей-культуры, чем некролога!

– «Мы плохо кончим все, какая разница с кем?» – напевает Антон.

– Надо было звонить хохлушкам, – досадую я.

– Кстати, может, еще не поздно?

– Кстати, – осекаюсь я, – давай остановимся на углу, за прудом! Хочется воздуха.

– А ты хохлушкам позвонишь? – уточняет Антон.

Я смотрю на него, стараясь выказать наивысшую степень презрения.

Несмотря на то, что последние дни августа стоят очень теплые, в воздухе висит ожидание осени. Она – в степенно проходящем мимо нас бомже, который кутается в рваную «аляску» и поправляет сбившуюся лямку рюкзака цвета «хаки», в обнимающихся на лавочках студентах, которые целуются так, будто всем своим видом хотят показать, насколько ненавидят приближающийся учебный год. В припозднившейся паре – ей лет двадцать семь, ему около сорока. Он обнимает ее за плечи и, чуть наклонив голову, что-то рассказывает, поглядывая по сторонам. Она несет понурый букет так, что кажется даже для цветов очевидно: роман закончился. Он больше ничего не может ей дать. У него проблемы с бизнесом, или с больными родителями, или с детьми, а на самом деле – просто закончилось лето... и жена днями вернется из отпуска. Девушка думает о том, что следовало расстаться еще в июле, а ему ее немного жаль, ведь он знал наперед, как все закончится. Но до конца августа еще неделя, и думать о том, что будет в сентябре, нет никакого желания. Будто сентября и нет в календаре...

Мы сидим на берегу пруда и наблюдаем, как одно за другим гаснут московские окна.

– Надо было сразу по твоему сценарию все делать, – говорит Антон, глядя на уголек своей сигареты.

– Скажи это еще раз, на восьмую камеру. Только сожаления добавь.

– Идиоты, честное слово, столько вариантов было, и чего меня туда понесло?! – Он щелчком отбрасывает окурок, и тот, описав дугу, падает в пруд.

– А потом мы сокрушаемся, почему лебеди дохнут!

– От плохой экологии? Людского безразличия? Ну не от окурков же! Лебеди не идиоты, чтобы окурки жрать, так?

– Хорошо Ваньке, – вздыхаю я. – Никаких вариантов. Дома любимая, смею надеяться, жена. Ребенок. Знаешь, я смотрел на него сегодня и думал о том, что в его лице что-то поменялось. Появилась какая-то устроенность, что ли.

– Мы же всегда были против этой устроенности, помнишь?

– Думаешь, мы были правы?

– Я не знаю. – Антон снова закуривает. – Ты хочешь ребенка, Миркин?

– Иногда мне кажется, что хочу. А ты?

– Я стараюсь не зарубаться на этой теме, грустно становится.

– Еще пару лет назад мы и мечтать не могли о том, что у нас получится. – Я откидываюсь на спину, положив руки под голову. – Только сейчас это не особенно радует.

– А чего у нас получилось? – Лицо Антона, подсвеченное сигаретой, в одну секунду становится осунувшимся и усталым. – Что у нас такого есть, братик?

Я молча пожимаю плечами.

«У меня есть ключи от всех дверей Москвы. А чем, товарищи, похвастаете вы?» – играет в машине «ДышДыш!».

У меня вибрирует телефон.

– Гостьи из солнечной Украины прибыли. Стоят у памятника Грибоедову, – докладываю я, прочитав эсэмэс. – Антох, давай только к тебе поедем!

– Все равно, – неопределенно пожимает плечами он.

Мы поднимаемся с травы и садимся в машину. По улице лениво ползет трамвай, за ним скорбная тонированная «девятка» и поливочная машина. Улицу переходит человек, одетый пандой. На спине панды номер телефона и название рекламируемой им лавки. Голову панды человек держит под мышкой.

– Как-то невесело, – гляжу я вслед удаляющемуся человеку. – Хочется чего-то...

– Может, по доброй традиции отпиздишь медведа?

– Fuck you...

Пытаюсь разобраться во внутренностях

Maybe, maybe it’s in clothes we wear

The tasteless bracelets and the dye in your hear

Maybe it’s our kookiness?

Or maybe, maybe it’s our nowhere towns

Our nothing places and our cellophane sounds

Maybe it’s our looseness?

В шесть утра я просыпаюсь и иду на кухню. Пытаюсь разобраться во внутренностях холодильника Антона. Картонки с йогуртом, банки с остатками соусов, недоеденные куски сыра, несколько малюсеньких свертков из фольги, компакт-диск... только кроссовок не хватает. Наконец достаю полупустую бутылку минералки, делаю несколько жадных глотков. Пейзаж настроения не добавляет. Пустые бутылки, чья-то, не исключено, что моя, футболка в углу кухни, разбитый бокал... «А чего у нас получилось?» – вспоминаются слова Антона.