Чарльз Буковски - Почтамт
Она рассмеялась:
– Не забывай, где я.
Я закрыл дверь и поднялся еще на один пролет. Открыл свою дверь. Внутри никого. Старая и драная мебель, ковер уже почти лишился цвета. Пустые пивные банки на полу. Попал, куда нужно.
Я разделся, залез в постель один и отщелкнул следующую банку.
7
Работая на участке Дорси, я слышал, как некоторые старики подкалывают Большого Папу Грейстона по части того, как ему пришлось купить себе магнитофон, чтобы выучить свои планы. Большой Папа начитал разбивку планов на пленку, прокручивал и слушал. Большого Папу называли Большим Папой по вполне очевидным причинам. Он трех теток в больницу отправил этой своей штукой. Теперь нашел себе плашкета. Педика по фамилии Картер. Он Картера чуть не надвое раскурочил. Картера отправили лечиться в Бостон. Мужики ржали, что Картеру пришлось отправиться аж в Бостон, поскольку на всем Западном побережье не нашлось ниток, чтоб его залатать после того, как Большой Папа его кончил. Так или иначе, я решил попробовать магнитофон. Беды мои закончились. Я могу включать его и ложиться спать. Я где-то читал, что можно учиться подсознанием во сне. Простейший вроде бы способ. Я купил машинку и пленки.
Начитал план на пленку, забрался в постель с пивом и стал слушать:
– ИТАК, ХИГГИНС ДЕЛИТСЯ НА ХАНТЕР СОРОК ДВА, МАРКЛИ ШЕСТЬДЕСЯТ СЕМЬ, ХАДСОН СЕМЬДЕСЯТ ОДИН, ЭВЕРГЛЭИДС ВОСЕМЬДЕСЯТ ЧЕТЫРЕ! А ТЕПЕРЬ СЛУШАЙ, СЛУШАЙ, ЧИНАСКИ, ПИТТСФИЛД ДЕЛИТСЯ НА ЭШГРОУВ ДВАДЦАТЬ ОДИН, СИММОНС ТРИДЦАТЬ ТРИ, НИДЛЗ СОРОК ШЕСТЬ! СЛУШАЙ, ЧИНАСКИ, СЛУШАЙ, УЭСТХЭЙВЕН ДЕЛИТСЯ НА ЭВЕРГРИН ОДИННАДЦАТЬ, МАРКЭМ ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ, ВУДТРИ ПЯТЬДЕСЯТ ПЯТЬ! ЧИНАСКИ, ВНИМАНИЕ, ЧИНАСКИ! ПАРЧБЛЕЙК ДЕЛИТСЯ…
Бесполезняк. Собственный голос меня убаюкивал. Я не мог продержаться дальше третьего пива.
Через некоторое время я уже ни магнитофона не слушал, ни планов не учил. Я просто выпивал свои шесть высоких банок пива и засыпал. Я ничего не понимал. Даже подумывал показаться психиатру. И уже мысленно представлял себе нашу встречу:
– Да, мой мальчик?
– Ну, вот так вот.
– Продолжайте. Вам нужна кушетка?
– Нет, спасибо. Я засну.
– Продолжайте, пожалуйста.
– Ну, мне нужна работа.
– Это разумно.
– Но я должен выучить и сдать еще три плана, чтобы ее сохранить.
– Планы? Что это такое – «планы»?
– Это когда люди не указывают номера зон. Кто-то должен это письмо рассортировать. Значит, мы вынуждены учить листы с планами наизусть после двенадцатичасовой смены.
– И?
– Я не могу лист в руки взять. Если беру, он у меня из рук валится.
– Вы не можете выучить эти планы?
– Нет. И еще я должен раскидать сто карточек в стеклянный ящик за восемь минут, по крайней мере с точностью девяносто пять процентов, иначе меня вышибут. А работа мне нужна.
– Почему вы не можете выучить эти планы?
– Я за этим к вам и пришел. Спросить у вас. Наверное, я спятил. Но в планах все эти улицы, и делятся они совершенно по-разному. Вот посмотрите.
И протягиваю ему план, шесть страниц, сколотых сверху вместе, мелким шрифтом с обеих сторон. Он его пролистывает.
– И от вас требуется все это выучить?
– Да, доктор.
– Что ж, мальчик мой, – протягивая мне листки, – вы не сумасшедший из-за того, что вам не хочется этого учить. Я бы сказал, что вы были б ненормальным, если бы вам хотелось это выучить. С вас двадцать пять долларов.
Поэтому я проанализировал себя сам и сэкономил деньги.
Но что-то нужно было делать.
И тут я понял. На часах было 9.10 утра. Я набрал номер Федерального здания, отдел кадров.
– Мисс Грейвз. Я бы хотел поговорить с мисс Грейвз, пожалуйста.
– Алло?
Она. Сука. Я оглаживал себя, пока с ней разговаривал.
– Мисс Грейвз. Это Чинаски. Я подавал вам объяснительную по поводу обвинений в том, что у меня плохая биография. Не знаю, помните ли вы меня.
– Мы вас помним, мистер Чинаски.
– Вы что-нибудь решили?
– Пока нет. Мы вам сообщим.
– Тогда ладно. Но у меня проблема.
– Да, мистер Чинаски?
– Я сейчас изучаю гэ-эр-один. – Я сделал паузу.
– Да? – спросила она.
– И он очень сложный, я нахожу почти невозможным выучить этот план, тратить столько времени дополнительно, когда все может оказаться напрасно. В смысле, меня могут в любой момент убрать из почтовой службы. Нечестно просить меня учить этот план при таких условиях.
– Хорошо, мистер Чинаски. Я позвоню в плановый класс и отдам распоряжение снять вас с плана, пока мы не придем к решению.
– Благодарю вас, мисс Грейвз.
– Всего хорошего, – ответила она и повесила трубку.
День в самом деле был ничего. И, поласкав себя за беседой по телефону, я уже почти решил спуститься в 309-ю. Но рисковать не хотелось. Поэтому я поставил жариться яичницу с беконом и отпраздновал лишней квартой пива.
8
Потом нас осталось всего шесть или семь. Остальным ГР1 оказался не под силу.
– Как у тебя с планом продвигается, Чинаски? – спрашивали меня.
– Без особых хлопот, – отвечал я.
– Ладно, как делится Вудберн-авеню?
– Вудберн?
– Да, Вудберн.
– Слушайте, мне не нравится, когда меня достают этим барахлом, пока я работаю. Мне скучно. Не гони коней.
9
На Рождество пришла Бетти. Она запекла индюшку, и мы выпили. Бетти всегда нравились здоровые елки. Елка должна быть семи футов в высоту, половину этого в ширину и вся покрыта огоньками, лампочками, блестками, всевозможной парашей. Мы приложились к паре квинт вискача, позанимались любовью, съели индюшку, попили еще. Гвоздь в подставке для елки шатался, а сама подставка была слишком маленькой. Я все время елку поправлял. Бетти растянулась на постели, отрубилась. Я сидел на полу в одних трусах и пил. Потом вытянулся во весь рост. Закрыл глаза. Что-то меня разбудило. Я открыл глаза. Как раз в тот момент, когда громадная елка, вся в горячих лампочках, стала медленно клониться ко мне, а острая звезда на верхушке целила в меня, словно кинжал. Я не совсем понял, что это было. Но походило на конец света. Я не мог пошевельнуться. Ветви елки обхватили меня. Я оказался под ней. Лампочки были раскалены докрасна.
– Ох, ОХ ГОСПОДИ ПОМИЛУЙ! БОЖЕ МОЙ, НА ПОМОЩЬ! ГОСПОДИ! БОЖЕ! НА ПОМОЩЬ!
Меня жгли лампочки. Я перекатился влево, выбраться не смог, перекатился вправо.
– Ф-ФУХ!
Наконец я из-под нее вылез. Бетти проснулась и вскочила.
– Что такое? В чем дело?
– ЧТО, НЕ ВИДИШЬ? ТВОЯ ПРОКЛЯТАЯ ЕЛКА ПЫТАЛАСЬ МЕНЯ УКОКОШИТЬ!
– Что?
– ДА РАЗУЙ ГЛАЗА!
По всему телу у меня шли красные пятна.
– Ох, бедняжечка!
Я подошел и выдернул штепсель из розетки. Огоньки погасли. Елка умерла.
– Ох, моя бедная елочка!
– Твоя бедная елочка?
– Да, она такая красивая была!
– Утром поставлю снова. Сейчас я ей не доверяю. Я ей даю отгул до утра.
Бетти это не понравилось. Я уже видел, как назревает ссора, стало быть, подпер эту дрянь стулом и снова зажег лампочки. Если б елка обожгла ей сиськи или сраку, она б ее сразу в окно хуйнула. Наверно, я очень добрый.
Через несколько дней после Рождества я заглянул проведать Бетти. Она сидела у себя в комнате, пьяная в 8.45 утра. Выглядела не очень хорошо, да и сам я был не красавец. Похоже, чуть ли не каждый из ее постояльцев надавал ей мерзавчиков. Вино, водка, виски, скотч. Самые дешевые. В комнате было полно бутылок.
– Остолопы проклятые! Они что, совсем ни черта не соображают? Если ты всю эту дрянь выпьешь – сдохнешь!
Бетти лишь посмотрела на меня. В ее взгляде я увидел все.
У нее было двое детей, которые никогда ее не навещали, никогда не писали. Она работала уборщицей в дешевых меблирашках. Когда мы только с ней познакомились, у нее была дорогая одежда, стройные лодыжки входили в дорогие туфельки. Она раньше была тверд отел ой, почти прекрасной. Дикоглазой. Смеялась. Сбегала от богатого мужа, потом развелась с ним, а ему суждено было погибнуть в автокатастрофе, пьяному, сгореть заживо в Коннектикуте. «Ты ее никогда не укротишь», – говорили мне.
И вот теперь… Но мне помогали другие.
– Слушай, – сказал я, – я должен забрать у тебя все это. Я хочу сказать, что я тебе буду отдавать по бутылке время от времени. Я их сам пить не стану.
– Оставь бутылки, – произнесла Бетти. Она не взглянула на меня. Комната ее находилась на самом верхнем этаже, и она сидела в кресле у окна, смотрела, как по утренней улице едут машины.
Я подошел:
– Послушай, я с ног валюсь. Мне надо ехать. Но ради бога, полегче ты с этой дрянью!
– Конечно, – ответила она.
Я нагнулся и поцеловал ее на прощанье.
Недели полторы спустя я снова заехал. На мой стук никто не ответил.
