Михаил Чулаки - ПРАЗДНИК ПОХОРОН
Они вернулись к мамочкиной кровати.
— Да, грузовичок, — тоном знатока подтвердила Света. — Ну давай.
И она решительно сдернула с мамочки одеяло.
Рубашка на ней совершенно некстати оказалась задранной. Владимир Антонович поспешно отвернулся и попытался одернуть подол — но рубашка сбилась под спиной и не поддавалась.
— Да чего, поздно ей стыдиться! — громогласно объявила Света.
— Наоборот, только сейчас и стыдиться! — яростным шепотом ответил Владимир Антонович. — Только молодым можно себя показывать!
— Ишь — молодым… — Света приняла на свой счет и хихикнула. — Судно надо сначала вытащить. Приподними, чтобы не расплескать, а я вытяну.
Владимир Антонович уже не мог отворачиваться, не мог не касаться жирного дряблого тела, не видеть складок на животе, разбухших вен на ногах. Мамочка была неподъемна, оторвать ее от кровати не удавалось, руки скользили — он делал тяжелую работу, и оставалось одно желание — справиться! Да, не позавидуешь здешнему персоналу! У грузчиков работа легче. Тем более мамочка пришпилена аппаратом вытяжения, на бок ее не перевернуть.
Рывком Владимиру Антоновичу все же удалось на миг оторвать мамочку от кровати, Света выдернула разом и судно, и простыню. Мамочка вскрикнула от боли, но Владимир Антонович не обратил на это внимания — нужно было справиться во что бы то ни стало, остальное значения не имело!
— Еще раз подними!
Владимир Антонович рванул мамочку вверх снова, она опять закричала, а Света в этот миг веером необычайно ловко пустила чистую простыню, продернула под спиной, расправила — да, большое нужно умение, у Владимира Антоновича ни за что бы так не получилось.
Оказавшись на чистой простыне, мамочка ободрилась.
— Как в ванне стало, — сказала она, и это была одна из самых удачных ее фраз за последние годы. Действительно же, чувство чистоты, чувство прохладной простыни должно напоминать погружение в ванну.
— Еще поездит грузовичок, — пообещала Света.
Владимир Антонович улыбнулся, как будто и он мечтает о том же. Да он, пожалуй, и мечтал в эту минуту, потому что так легко и приятно войти в роль любящего сына, чувствовать то, что полагается чувствовать.
— До свидания, мамочка. Завтра снова придем — или я, или Ольга. Лежи, поправляйся.
— Она смотрит… она приходит. Пусть батончики принесет. И дочка ее, такая девочка заботливая.
Сашка, стерва, и не навестила бабушку ни разу!
— Лежи. Тебе главное спокойно лежать.
— Да, хорошо. Лежать стало веселей.
О, господи! Как отозвался знаменитый лозунг. Как это? "Жить стало лучше, жить стало веселей!" Наверное, в свое время верноподданные покойники переиначивали так: "Лежать стало лучше, лежать стало веселей!"
Владимир Антонович со Светой пошли к выходу. Со всех коек неслось:
— Доченька!.. Подойди!.. Человека надо!..
Света не обращала внимания на молящих старух. Теперь Владимир Антонович даже не очень ее осуждал: сколько их тут? Двадцать? Или тридцать? Ну-ка пойти всех подряд перестелить! Он взмок, пока с одной справился.
В коридоре Света повернулась к Владимиру Антоновичу и спросила с неожиданной для нее задумчивостью:
— Ну что будем делать? Надо было тебе сразу просить — до того, как лебедку эту навинтили. Чтоб ее от окна отъехать. Теперь-то трудней. Она ж цепляет, лебедка, а проходы у нас — видал?
Владимир Антонович вспомнил, что и в самом деле мамочка лежит у окна. Он и не обращал внимания, потому что темно на улице.
— А зачем — отъехать?
— Да так. Это как хочешь. Кто-то воздуха боится. Форточку когда открывают. Кто-то простужается, а кто-то и нет.
Света говорила как-то странно. И зычность ее куда-то девалась, почти вполголоса объяснялась.
Если б она спросила совсем прямо, наверное, и Владимир Антонович ответил бы прямо. Что-то ответил бы… А так оставалась возможность не понимать.
— Да она дома открывает форточку. Сама говорит, что свежий воздух полезен. Вечно нас гулять гонит.
— Ну раз любит…
— Так ведь кто-то ж будет лежать под окном. Если все не захотят…
— Кто-то, родичи, очень хотят, чтоб от окна отъехать, а кто-то и не очень.
Нужен был какой-то довод. Чтобы совершенно понятно, почему не нужно передвигать мамочку. Веский понятный довод.
— Раз уже лежит, раз наладили вытяжение… Теперь если двигать, можно только навредить. Что-нибудь сдвинется в переломе. — Постепенно он говорил увереннее. — Главное, чтобы как следует срослась нога! Из-за этого нельзя рисковать! Тем более двигать койку трудно, проходы узкие, обязательно заденет этим краном подъемным. А главное, чтобы срослась нога!
— Да, проходы узкие… Надо было сразу переезжать — если хотеть. — И Света без перехода объявила своим прежним громогласным голосом: — Так, значит, в пятницу я в ночь!
По последнему пункту скрывать ей было нечего.
Как и в прошлый раз, Владимир Антонович прогулялся на обратном пути. И чтобы провентилировать как следует легкие, и чтобы выполнить мамочкино наставление — она же так агитирует за свежий воздух!
Было время подумать о свежем воздухе в неожиданном аспекте.
Что ему сказала Света — если попросту? Что у окна много шансов простудиться. И что можно уменьшить эти шансы — почти свести к нулю, — если перетащить мамочкину кровать. А он — он оставил мамочку со всеми шансами на прежнем месте.
А если совсем попросту? Оставил с большими шансами умереть, потому что простуды в таком положении смертельно опасны.
Потому что — потому что он давно ждет, когда же она наконец умрет.
Потому что давно решил, что такое существование бессмысленно для нее — и мучительно для всех ее близких.
И прежде всего потому, что не хочет, чтобы Варя вскоре стала казаться мамочкиной ровесницей.
Потому что попробовал сегодня, что это такое — перестилка. А если так будет продолжаться год или два?!
Потому что помнит историю матери Игоря Дмитриевича.
Потому что поражен мужеством и благородством Лили Брик — но не может надеяться, что мамочка последует такому примеру.
Да, сегодня он взял на себя ответственность.
Хотя всего лишь устранился. Оставил все как есть.
В первый день, когда передвинуть мамочку было проще — хотя тоже ведь целая революция: двигать койку даже без этой косой лебедки! Или тогда можно было перенести на носилках? — он искренне ни о чем не догадывался. Никто ему не намекнул. Да он и не нашел ни одной сестры.
Во второй… Интересно, делался ли подобный намек Ольге? Скорее — нет. И потому, что Света заговорила из-за особенного к нему расположения. И потому, что не Ольге ухаживать за мамочкой, если та вернется в безнадежно лежачем состоянии, — живя отдельно, куда легче разыгрывать идеальную дочь.
А в общем-то — он же ничего не сделал. Мамочка в больнице? В больнице! И если врачи находят возможным, чтобы ее койка находилась там, где находится, — значит, все законно. На койках у окон постоянно лежат больные — почему один Владимир Антонович должен протестовать? Или почти один? А если бы мамочку перевезли — на это же место положили бы другую старушку! Что же, неужели Владимир Антонович тем самым обрек бы какую-то чужую ему старую женщину?!
Мамочка сломала ногу — не по его вине. «Скорая» привезла ее сюда. В больнице положили под окно — наверное, не было других коек. И вот мамочку лечат, поставили вытяжение, санитаркам заплачено, чтобы подходили, — кто может его в чем-нибудь упрекнуть?!
Дома он даже смог перечислить свои достижения:
— Ну вот, весь штат вокруг мамочки бегает, свежее белье ей постелено! Она уже на вытяжении, так что полноправная больная.
Варя не очень заинтересовалась свежей сводкой из больницы: она смотрела телевизор. Вторую серию чего-то многосерийного. Владимир Антонович никогда не смотрит такие вещи, и он считал до сих пор, что кино по телевизору — ну кроме редких шедевров — смотрит одна только мамочка. Но оказалось — и Варя туда же! Прежде Варя просто прикрывалась мамочкой: мол, раз она все равно смотрит, я уж гляну заодно. Но мамочка далеко — и вот Варя прочно уселась сама.
Зато Павлик неожиданно спросил:
— А Пушкина она там тебе не читала?
— Почему — Пушкина?
— Ну читала же Жениху, помнишь? "Невы державное теченье, передовой ее гранит". Могла бы и тебе: "Какое низкое коварство полуживого забавлять, ему подушку поправлять, печально подносить лекарство…"
Павлик не продолжил цитату. Но стало как-то легче: если сам Пушкин понимал, что у постели безнадежного больного не хочешь, а думаешь: "Когда же черт возьмет тебя?" — значит, это нормально, а охи и вздохи — всеобщее лицемерие!
На следующий день в больницу должна была идти Ольга. Павлика не было, Варя возилась на кухне — очередной серии сегодня не показывали, — и Владимир Антонович спокойно работал. Хорошо работалось — потому что и тихо, и чисто, и воздух свежий — и еще что-то. Если принять гипотезу той истеричной актрисы, может быть, дело в том, что "никто не вампирил"? Не сосала мамочка ту таинственную биоэнергию? Между прочим, и язва вела себя непривычно скромно: чуть поноет и перестанет.
