Юрий Лурье - Прокурорский надзор
Как всегда перед отъездом в Белореченск, захожу в горотдел милиции — отмечаться. Еще одно унижение, через которое приходится проходить в каждый приезд домой дважды. Встречаясь случайно глазами с людьми в форме, многие из которых знал на воле, а некоторые даже тренировались или учились у меня, испытываю омерзительную смесь чувств — стыда, унижения, злобы, ненависти… Некоторые трусливо отворачиваются, старательно делая вид, что не видят, на лицах других чудится злорадство…
Недавно вместе с председателем спорткомитета Бещуковым ходили в горком партии. Третий секретарь, миловидная женщина средних лет, делает мне предложение — ходатайствовать от горкома и горисполкома о моем досрочном освобождении при условии, что работать останусь в Белореченске. Объясняю, что веду борьбу по пересмотру дела и если мне этого добиться не удастся — все равно жить не буду. Не могу.
В комендатуре только ночую и отмечаюсь утром. Вся остальная жизнь проходит в общежитии треста, где и находится мой кабинет. Скоро вступит в строй еще мое детище — семейный спортивно-оздоровительный клуб при ЖЭКе. Отремонтировано подвальное четырехкомнатное помещение, завезены тренажеры. По замыслу, в одной из комнат будет сделана целая стеклянная стена из аквариумов с рыбками (это берет на себя Симпат Арташесович, большой любитель рыбок). Удобные кресла, цветной телевизор, масса зелени, стереоаппаратура. Словом, комната отдыха. Здесь будут собираться семьи, будут проводиться кулинарные конкурсы, интересные встречи, семейные вечера. В небольшой комнатке рядом — несколько малогабаритных станков, на которых можно выполнить какие-нибудь работы «для дома, для семьи». Еще одна комната оборудуется под «детскую». Здесь будут собраны спортивные настольные игры: футбол, баскетбол, кольцеброс, кегли, шашки и т. д. Главное же — большая комната, оборудованная под тренажерный зал. Съездив в Майкоп, Краснодар, мне удалось разыскать около десятка разновидностей настенных и напольных тренажеров. Хотим провести торжественное открытие, когда будут окончены работы — ведь еще необходимо сделать душ.
Новый, 1987 год встречаю в Геленджике в классическом одиночестве. Людмила уехала куда-то, Стасик утомился, где-то за час до полуночи уснул.
С соответствии с достигнутой договоренностью, Стас проведет свои каникулы со мной в Белореченске. Приехал от автобусом, а устроились мы в том самом двухкомнатном «люксе», что так любезно предоставил нам начальник ЖЭКа летом и в ноябре.
Неделя пролетела как один день. Сажаю сына в автобус, а на сердце тяжело…
Осложнились отношения с начальником отряда Митиным. Он уже не удовлетворен тем, что я делаю в соответствии со взятым на себя обязательством. Кроме того, на меня начинает «давит» замполит комендатуры. С первого января произошла реорганизация — обе комендатуры свели в одну. Новый «хозяин» потребовал от начальника ЖЭКа передать меня в распоряжение комендатуры для работы с «химиками». Дело в том, что обе инструкторские ставки — в комендатуре и в ЖЭКе — в распоряжении Арутюняна. В комендатуре работает Володя — тоже «химик». Я помогаю ему, чем могу: составляю необходимую документацию, привез из Геленджика грамоты, вымпелы и призы для награждения (у меня сохранился небольшой запас), необходимую литературу. Но начальник комендатуры хочет обменять Володю на меня. Симпат Арташесович, естественно, не хочет, справедливо опасаясь развала уже налаженной работы. Мне, конечно, это лестно, но подтверждается народная мудрость: «Паны дерутся — у мужиков чубы трещат». Видимо, желая добиться своего, мундироносное начальство создает мне «пресс». Кульминацией психологического давления стал немотивированный отказ в разрешении на выезд в выходные дни в Геленджик, к сыну.
Нервное напряжение столь велико, что на очередных занятиях с баскетболистами в арендованном школьном спортзале, мне изменяет выдержка. Со всей «дури» хватив свистком об пол, от чего он разлетелся вдребезги, выскакиваю на улицу. Но комплект неприятностей, выпавших на мою долю в это злополучный день, еще не полон. Вечером, по прибытии в комендатуру, я узнал, что дежуривший днем Нерсесян порвал в клочья мой «свободный график» и запретил дежурным выпускать меня утром на работу.
Возмущение и гнев, охватившие меня при этом сообщении, сменяются полной апатией. Я вспоминаю о данном Нарсесяну слове — ну что ж, теперь моя очередь.
Запираюсь в своей комнате и берусь за ручку. Через полчаса обещанная «оперу» записка на столе. Готово и письмо Симпату Арташесовичу. В этот конверт вложил кое-какие документы. Стучусь в 72 комнату — там живет слесарь-сантехник, работающий в ЖЭКе. Он едет на работу в 6 утра, так что во время утренней проверки его не будет. Стараясь выглядеть беспечным, прошу его утром передать конверт Арутюняну, мотивируя свою просьбу тем, что бумаги эти должны быть у начальника не позднее 8 утра, тогда как я задержусь в комендатуре. Убедившись в том, что Сергей ничего не заподозрил, иду к себе.
Прием «ударных» доз таблеток стал для меня вполне профессиональным занятием — не впервой. Но не в таких количествах. 32 таблетки этиминала натрия — это вам не фунт изюму! Поэтому приходится делать не одну паузу, заполняя из глотками крепкого холодного чая. Так что, глотая последнюю таблетку, я уже чувствую, как накатывается одуряющая волна тошнотворной сонливости.
Белый потолок, белая стена. Паутина никелированных трубок, проводов. Скашиваю глаза влево. Вот и она, родная! До боли знакомый предмет — штатив с капельницей. Розовая гибкая трубка тянется к моей руке. Вдоль кровати непонятные мне приборы. Слегка поворачиваю голову — у противоположной стены еще одна сверкающая белизной и никелем кровать. Она пуста. Пытаюсь сосредоточиться, вспомнить, где нахожусь, как сюда попал. Постепенно картина проясняется. Что же это — опять неудача? Но ведь не может быть такого! 32 таблетки этаминала натрия! Ведь скажи кому — не поверят! Да и хватиться меня могли не раньше, чем на утренней проверке… А за это время все лекарство давно всосалось в кровь.
Саднит от чего-то в горле, тело отказывается повиноваться. Но голова уже работает четко. Очередную неудачу переживаю тяжело. Еще одна обида, нанесенная жизнью…
Воспоминания о несправедливостях, перенесенных в последние годы, выворачивают душу. Много и безуспешно пытался объяснить самому себе причины собственной некоммуникабельности. Среди спортивных работников я всегда был «белой вороной». Когда начинал на общественных началах работать с мальчишками со своими двумя парами перчаток, не имея ни помещения, ни инвентаря, ни специального образования — отношение ко мне окружающих «физкультурников» было нормальным. Очевидно, никто меня всерьез не принимал. Даже когда мои ученики вышли на краевой уровень, краснодарские тренеры были ко мне вполне доброжелательны, только за спиной вертели пальцем у виска, считая не совсем нормальным. И то сказать — работаю, где придется, на 60–70 рублей в месяц, чтобы БЕСПЛАТНО отдавать время мальчишкам, буквально в одних штанах хожу на тренировки и в гости — разве это нормально? Не пью, не курю, даже не матерюсь! И главное — не делаю попыток «навариться» на талонах…
Но честолюбие, возможно, и не лучшая черта, но, на мой взгляд, необходимая в спорте, заставляли меня с фанатическим упорством добиваться поставленной цели. А главное — уверенность в необходимости любимого вида спорта. Чувство это, что называется, выстрадано мною.
Бокс — трудный, «мужской» вид спорта. Многим он кажется даже жестоким. И верно — только в боксе ПРАВИЛАМИ РАЗРЕШАЕТСЯ ДЕЛАТЬ БОЛЬНО.
Бьют, правда, везде. И в футболе, и в хоккее. Даже в баскетболе — и то бьют. Но везде боль, как правило — следствие нарушения правил, за которое следует — или должно следовать — наказание. Попавшему на болевой прием в схватке самбистов достаточно сказать «есть» или постучать ладонью по полу — и он будет тотчас отпущен. А вот в боксе человек даже на тренировке сознательно выходит на поединок, преодолевая свой страх, превозмогая боль. И именно в этом — исключительная воспитательная ценность этого вида спорта.
Тяжело в жизни физически слабым, мягким по характеру людям. Мальчишеский мир жесток и часто ломает таких ребят. Для малого и слабого есть два пути — либо откупаться яблоком от своих мучителей, пресмыкаться и унижаться перед сильным, либо уметь постоять за себя. И мнение, что достаточно «поставить удар», знать, куда и как бить — все это не подвергая себя изнурительным и подчас болезненным тренировкам — и человек может защитить свою честь и достоинство — глубоко ошибочно. Мне не раз приходилось видеть, как ребята, демонстрирующие в зале цирковые номера отточенных где-то в «бесконтактных» тренировках приемов каратэ, буквально «ломались» в конфликтной уличной ситуации со значительно уступающим в росте и силе, но дерзким, уверенным в себе, противником. Скованный, оцепеневший от страха и нерешительности, такой «боец» тут же забывал о своих «поставленных» ударах и приемах. Значит, дело не в «знании и умении». Дело в ХАРАКТЕРЕ. А воспитать его иначе, чем преодолевая собственный страх и боль, НЕВОЗМОЖНО. Именно поэтому я считал и считаю свой вид спорта самым необходимым в наш инфантильный и в то же время жестокий век. И необходим он именно мягким по характеру, слабым людям. Ибо обладать чувством собственного достоинства может только тот, кто способен защитить его от посягательства извне. Вот пример из многих с моей тренерской биографии.
