Ангелика Мехтель - Но в снах своих ты размышлял...
Я решила про себя: «Она потеряет равновесие и упадет прямо на проезжую часть — прямо под машину».
Никто не успеет затормозить так быстро.
Наверняка она была пьяная.
«Кто оплатит убытки?» — подумалось мне.
На привокзальной площади она носилась по газонам и клумбам, а ведь по газонам ходить воспрещается!
Я заметила, как она подошла к одной женщине.
«Просит денег», — пришло мне в голову.
Однако она не села на поезд.
Откуда я могла знать, что она собирается делать?
Иногда я заглядываю в детские коляски.
Шагаю — как раньше вдоль бордюра, по краю тротуара.
«Туфли испортишь», — вечно ворчала мать, когда я была маленькая.
Я любила играть в классики, которые мы рисовали прямо на тротуаре осколком кирпича. Я всех обставляла: здорово прыгала.
Еще мне нравилось ходить так: одной ногой ступая по кромке тротуара, а другой — по мостовой. Бегу, бывало, домой вприпрыжку. Зимой для меня представляло особое удовольствие выскочить на дорогу наперерез мчащимся на меня машинам и смотреть в упор на их фары. Глаза я подкрашивала.
Они у меня от этого начинали слезиться.
На пять марок и шестьдесят пфеннигов я могла бы приобрести билет. Ничего не стоило выбрать маршрут по карте и узнать, какие поезда следуют к выбранному мной пункту. Девушке за кассой я бы сказала: «Один билет, простой». Девушка бросила бы билет во вращающуюся чашку, а я бы положила в нее деньги, чашка повернулась бы обратно, я взяла бы билет и положила в нее мелочь, которую ей пришлось бы выковыривать кончиками ногтей.
Села бы на поезд.
Потом Радлеф понял, что Кристина ему все-таки дорога.
Но она слишком много играла с ребенком. Когда сыну исполнилось три года, она стала бегать с ним наперегонки по краю тротуара.
После этого Радлеф затолкал ее в комнату и запер на ключ на три месяца.
Она все время читала.
Кроме того, ей выдали мел, и она начертила на полу классики. И прыгала вместе с маленьким Халлером.
На улице мальчик тоже прыгал — с другими детьми, и мой брат очень гордился, что он прыгает лучше всех.
Кристина как-то сказала Радлефу: «Ты не ценишь меня, потому что я не собственница и не предъявляю права на собственность».
Радлеф ее избил.
Потом опять пожалел ее.
Радлеф кое-что смыслил в деревянных делах и хорошо справлялся с работой.
Он все надеялся, что с Кристиной у них уладится.
Я, со своей стороны, ничего худого ей не сделал.
Однажды, когда я как-то зашел в ее комнату, она спросила даже: «А чем занимается Йохан?»
Может быть, сказала она, я полюбила бы его.
Когда наступила весна, она сбежала. Мы узнали потом о ней — совсем случайно.
Один знакомый рассказал, что встретил ее на юге Франции. У нее были длинные волосы, и выглядела она счастливой.
Она там была с мужчиной. Через год она написала мне.
После уж больше не писала. В письме сообщалось:
«Я знала, что такое случается, но надеялась на счастливый конец. А он бросил меня.
Я теперь остриглась — так удобнее».
Больше мы о ней ничего не слыхали.
Мальчик не помнит матери. Мы так поступили, потому что так надо. Радлеф отдал его в интернат. Там он получит воспитание. А потом отец передаст сыну свое дело.
Мальчишка — настоящий Халлер.
А с Кристиной ничего не вышло.
Около десяти часов утра Найдлих сообщил о женщине, лежащей во дворе, в ближайший полицейский участок.
Денек обещал быть жарким.
Как только полицейская и санитарная машины въехали во двор, вокруг собралась толпа.
Двое полицейских записывали: молодая женщина, примерно тридцати пяти лет, волосы темно-русые, стрижка мужская. Одета в два натянутых один на другой черных свитера и в зеленые мужские брюки. С собой у нее — сумка, в которой оказалось пять марок шестьдесят пфеннигов мелочью.
Вдруг какой-то парень — примерно четырнадцати лет — поднял руку.
Полицейский попросил его подойти поближе. Подвел его к мертвой женщине, которую к тому времени перевернули, чтоб было видно ее лицо, все измазанное в грязи.
— Я видел ее вчера, — проговорил парень, — мы играли в футбол во дворе интерната, и мяч перелетел через забор. Эта женщина сидела напротив интерната в сквере. Она все время смотрела на нас.
Она подняла мяч и кинула нам.
Бросила она его ловко.
Потом подошла к забору.
От нее плохо пахло.
Полицейский попросил юношу назвать свое имя.
Это была еще одна случайность. Жизнь Кристины Халлер состояла из сплошных случайностей.
— Может, она отравилась, — предположил кто-то в толпе.
Полицейский обратился к водителю грузовичка:
— Как вы заехали во двор? Перед этим не пили?
— Она умерла с голоду, — прошептал кто-то.
— Я не виноват, — сказал водитель грузовичка.
Она была выпивши.
Прошло два дня, а личность умершей все еще не была установлена.
Хорошо, что тот молодой парень отправил письмо домой. Он каждую неделю отчитывался перед родней о своей жизни в интернате. Случившееся не оставило его равнодушным, и к письму он приложил портрет женщины — из газеты, — женщины, вернувшей ему мяч.
Радлеф послал брата своего тестя в город.
Они говорили мальчику: «Твоя мать умерла десять лет назад».
Они не сказали ему, что это мать подала ему мяч.
Послали в город дядю. Он должен был предать ее тело кремации.
Без лишних трат.
На привокзальной площади я заговорила с одной пожилой женщиной.
Спросила у нее: «Вон те раскидистые деревья, растущие вдоль газонов, это что — магнолии?»
«В южной Франции магнолии уже зацвели», — сказала я.
Цветы большие — с мою ладонь.
К сыну я не подошла. Он показался мне именно таким, что стал бы прилежно продолжать дело по обработке дерева.
За пять марок и шестьдесят пфеннигов я могла бы купить себе магнолии.
Я зашла в цветочный магазин у вокзала. Спросила: «У вас есть магнолии?»
Продавщица ответила: «Вы обращаетесь не по адресу».
Неполный рабочий день
Перевод Н. Литвинец
Я обрезаю края. Пересчитываю. Разрываю. Складываю в пачки. Перевязываю пачки медной проволокой. Складываю макулатуру в стопки. Две тонны макулатуры за пол-недели. Газеты в одну сторону, журналы в другую. Я сортирую печатную продукцию, не нашедшую спроса. Пыль оседает на волосах. Проникает во все поры. Кожа делается липкой. На улице грохот отбойных молотков. Это под вокзалом строят станцию метро.
С утра мы работаем с газетами Федеративной Республики. После десяти подвозят иностранные. В промежутке я обрабатываю журналы. Одни необходимо рвать пополам, у других отсекать заголовок.
Отсекаю я уже довольно умело.
На склад печатной продукции требуется на неполный рабочий день молодая умелая женщина. Обращаться в газетный киоск на вокзале.
Уже через два дня я знаю, как выглядит заголовок «Известий». Могу читать шапки греческих газет.
Через неделю обе мои напарницы начинают выспрашивать меня.
Когда нужно отсечь заголовки у шестисот экземпляров «Бильд», это берут на себя напарницы. Каждая по триста штук. Они соревнуются, сколько понадобится им на это времени. Одна следит по часам. Они отсекают и считают. Указательный палец с резиновым наконечником за уголок отделяет один экземпляр, большой и средний пальцы захватывают газету и быстро подкладывают под линейку, потом на линейку нужно навалиться всем телом, голову откинуть в сторону, тут же выхватить отсеченный кусок, левой рукой переложить газету в стопку, снова поднять линейку, а указательный палец с резиновым наконечником уже отделяет еще один экземпляр за уголок. За четверть часа все шестьсот экземпляров «Бильд» обработаны. Женщина слева от меня справилась быстрее. Ей это неприятно. Та, что справа, занимается этим делом уже пятнадцать лет, она начальница над той, что слева, которая работает всего десять лет. Вот почему моя соседка слева старается по возможности принизить свой успех.
В десять у нас перерыв. В автомате я беру себе за двадцать пфеннигов стаканчик кофе; чтобы он был полнее, приходится разбавлять кофе водой.
— Работа нелегкая, чего уж там, — замечает старшая, та, которая работает уже пятнадцать лет. Волосы у нее совсем седые.
— Особенно в молодости. В молодые годы нельзя перенапрягаться.
Обе они пьют чай, который сами заваривают тут же, пристроившись на краешке стола. Та, что помоложе, терпеть не может чай, но сказать об этом начальнице не решается. Зато говорит мне, пока начальница выкуривает в туалете сигарету.
— Приходится принимать сейчас противозачаточные таблетки, — замечает между делом та, что моложе.
— Я просто счастлива, — тут же отзывается старшая, — что мне уже больше не нужно думать о таких вещах.
