Павел Карпов - Юность Ашира
Ашир и раньше понимал, что такого разговора ему не избежать, хотя и не знал, когда он произойдет. Он готовился к этому разговору, и все-таки слова Сережи за стали его врасплох. Сергей говорил резко и прямо, ни чего не скрывая и не утаивая, как настоящий друг. Ашир тоже не мог кривить душой.
— Наказания не боюсь, — ответил он, не сводя глаз с удаляющегося поезда. — Стыдно на заводе с людьми встречаться, смотреть им в глаза… И перед Анной Сергеевной тоже… Она меня не выругала даже, только рубашку мне постирала и зашила. И перед своей матерью стыдно, далеко она, а стыдно…
Не перебивая, слушал его Сережа. Он видел, что другу действительно тяжело, но утешать его не стал. Аширу предстояло ответить за свой недостойный поступок перед товарищами.
— Еще бы не стыдно! Вот это и есть для тебя самое большое наказание.
Вечерело. На небе проглянули первые звезды.
— Пойдем, — сказал Сережа, — а то опоздаем к обеду!
Строгие друзья
За последние дни Ашир и Светлана ни разу не смотрели так долго друг другу в глаза. И, пожалуй, никогда они не сидели так близко и в то же время так далеко друг от друга. Он на передней скамейке зала, а она за столом президиума, на председательском месте.
Стол стоял не на сцене, а внизу, в трех шагах от первого ряда скамеек, и оттого все было проще, менее официально — казалось, собрались друзья для задушевной беседы. Потому-то и Ашир, хотя и сидел на передней скамейке, оказался как бы в центре собравшихся. А собравшихся было много, гораздо больше, чем числилось по списку комсомольцев.
В зале давно уже водворилась тишина, но Светлана Терехова постучала для чего-то карандашом по графину, потом уставилась в дальний угол зала и объявила:
— Переходим ко второму вопросу повестки дня… — Она сделала маленькую паузу: — Разбор дела комсомольца Давлетова…
Было так тихо, что Ашир слышал дыхание людей и скрип скамеек. Он сидел как будто бы даже в безразличной позе, а на самом деле все в нем было напряжено до крайности, и он улавливал малейшее движение позади себя — в большом зале заводского клуба. Справа от него на стене висела картина «Богатыри». Сам не зная почему, он, не отрываясь, смотрел на огромного, с широкой грудью, будто литого коня Ильи Муромца.
Комсорг Коноплев подробно рассказал о проступке Ашира Давлетова и сообщил решение бюро.
— Недостойный поступок товарища Давлетова мы должны осудить со всей строгостью комсомольской дисциплины. — Свои слова Коноплев подкрепил решительным жестом руки.
Едва он успел сесть, как в зале послышалось:
— Дайте слово!
В задних рядах задвигались скамейки, возникло движение, как будто сразу встали и хотели выступить десять человек. К. столу вышел Максим Зубенко. Перед его могучей фигурой картинные богатыри, с которых Ашир не спускал глаз, показались мальчишками, а их кони игрушечными.
— Мое слово будет такое. — Высокий дрожащий голос сразу же выдал волнение Максим. — За то время, что мы работаем вместе, я полюбил Ашира Давлетова, как брата, а потому и строг к нему буду по-братски. Работать он может и любит, смысл у него в руках есть. Этого не утаишь. Давлетов навел в нашей мастерской чистоту и, как говорится, разжег — пламя соревнования за соблюдение чистоты во всех цехах.
— Особенно жаркое пламя разжег он в подсобном цехе! — перебили Зубенко.
— Об этом я тоже скажу. — Максим не привык к таким длинным речам и запнулся. Он достал большой синий платок и обтер им лицо и руки до локтей. — Опять же кто оказался первым рационализатором среди нас, слесарей? Он, Давлетов. Задумал он правильное дело, но вот тут-то и оплошал, осекся. Ведь что — получилось?
— Известно, что получилось, — опять вставил тот же голос. — Шила милому кисет, вышла рукавица!
Послышался смех, даже в президиуме кто-то засмеялся, улыбнулся и Зубенко. Ашир исподлобья взглянул на Светлану. Нет, Светлана не смеялась, глаза у нее были строгие и холодные, как льдинки.
— А почему у Давлетова вместо кисета вышла рукавица, почему он совершил такой тяжкий проступок? Для меня ясно, почему. Не уважает он товарищей, иначе бы посоветовался с нами, не стал бы таиться от друзей. Он не уважает коллектив. Я ему уже говорил об этом, пусть сегодня и другие скажут. Предлагаю наложить на товарища Давлетова строгое взыскание.
— Какое ты предлагаешь? — спросила Светлана.
— Я подумаю, — уже из прохода отозвался Максим.
Порывисто подняв руку и не дождавшись разрешения председателя, к столу подошла маленькими быстрыми шажками стерженщица Тоня Кислова. Она выглядела еще более раскрасневшейся, чем всегда, ее влажные губы блестели. Говорила она быстро, без запинки, точно читала по написанному.
— Не понимаю, почему мы должны так строго подходить к молодому рабочему Давлетову. Он допустил неосторожность, вот тебе и пожар. Это во-первых, — Тоня загнула на руке палец, — Во-вторых, пожара, собственно, и не было, обгорел негодный ящик. В-третьих, сжег он его не умышленно, а нечаянно…
Тоня сочувственно взглянула на Ашира, а он попрежнему смотрел на облюбованную картину, смотрел так напряженно, словно хотел оживить застывших в одной позе богатырей. От слов Тони они действительно как будто задвигались, загремели своими богатырскими доспехами и вместе с Тоней выступили на его защиту. Только Алеша Попович не двигался с места и понуро сидел на своей невысокой лошади.
— С газосварочными аппаратами он не баловался, а делал дело. — Тоня поднялась на цыпочки и посмотрела в дальний угол. — Понятно, товарищ Зубенко! Предупредить надо Давлетова, чтобы он был осторожнее, вот и все взыскание.
— Поговорила, как меду наелась! — ехидно бросил кто-то из зала.
Сразу же после Тони решила выступить Светлана. Что-то скажет она? Ашир, наконец, отвернулся от картины и весь превратился в слух, даже съежился.
— Дело не только в обгоревшем ящике. — В спокойном голосе Светланы звучала настоящая убежденность, и Ашир понял, что тут снисхождения ему не будет. — Ящик можно сделать, трудно вернуть уважение товарищей. Это уважение нужно вновь заслужить. Я уважала Ашира Давлетова, — голос Светланы дрогнул, но она быстро взяла себя в руки, — уважала, а многого в нем не рассмотрела. Теперь мне становятся понятными и другие его поступки. Тогда, в купальне, когда Ашир обиделся на Удальцова, он не просто погорячился, в нем заговорило мелочное самолюбие. Я не хочу сказать, что изобретать Давлетов начал только в погоне за личной славой, но получается так. А ведь станок, который он делал, нужен не ему одному. Задумал человек хорошую вещь, а сделал из нее тайну. Если бы Давлетов не прятался, не отгораживался от товарищей, наверняка этот станок был бы уже готов и принес бы большую пользу. Напрасно боится товарищ Давлетов, его заслуги никогда не растворятся в коллективе, а вот недостойного поведения мы ему не простим…
— Правильная точка зрения! — Кто-то даже зааплодировал Светлане, однако она и здесь не потерпела нарушения порядка и снова постучала карандашом по графину.
— Плохо ты поступил, Ашир, не по-комсомольски! — Глаза у Светланы расширились и быстро сузились. — Жалко, нет никого из училища, чтобы рассказали нам о тебе побольше…
— Есть, прошу слова!..
Кто это там отозвался? Неужели мастер Иван Сергеевич? Ашир почувствовал, как ладони у него стали сразу влажными и холодными. Он хотел оглянуться, но не смел поднять головы. Да и не надо было оглядываться. Иван Сергеевич, поскрипывая протезом, прошел через зал, остановился прямо против него и заговорил, не ораторским голосом, а просто, как, бывало, в классе или в мастерской:
— С большой меркой подходят товарищи к тебе, Ашир. И правильно делают! Кому много дано, с того много и спрашивается. А тебе дано все, чтобы ты стал на заводе передовым рабочим, стахановцем! Мне не меньше твоего стыдно слушать, что тут говорят, а слушать надо, правильные слова говорят. Споткнулся ты, Ашир, да на опасном месте. Теперь крепче держись за товарищей. — Иван Сергеевич заговорил громче, обращаясь к Аширу, но глядя не на него, а в задние ряды. — Помнишь, мы и в училище на эту тему говорили не раз. А я пришел не защищать тебя, помочь пришел. И мой совет тебе такой: начатую работу над резаком для проволоки не бросай, продолжай ее, но не хоронись от друзей. Хочешь, приходи ко мне, — помогу, все мы тебе поможем.
Значит, Иван Сергеевич верит в него? Ну, спасибо ему на добром слове! Ашир закусил нижнюю губу и долго провожал мастера взглядом, пока тот медленно шел вдоль зала.
Парторг Чарыев сидел неподалеку от Ашира, на той же скамейке, и молча слушал все, что говорили выступавшие. Иногда он прищуривал левый глаз, и ямка над переносицей у него становилась то глубже, то вытягивалась на лбу темной бороздкой. Однако от реплик он воздерживался.
