Ярослав Ратушный - Юдифь и олигофрен
«Голубоглазый узбек», — подумал я.
— Добро пожаловать, — сказал он, направившись ко мне, когда, не без удовольствия, обнялся с племянницей. Его маленькая ладонь была сухой и горячей. Снова дурными и пронзительными голосами закричали павлины.
— Дядя, у меня проблемы, — расстроенным голосом пожаловалась Ида.
— Проблемы потом, — махнул рукой Омар, — сначала дорогим гостям нужно принять душ и отдохнуть.
— К сожалению, это очень серьезно, — сказала девушка и, вновь обняв любимого дядю, начала шептать о своих неприятностях.
— Он что, идиот? — возмутился Омар. — От такой девки прыгать!
— Откуда я могла это знать? — уже вслух оправдывалась Ида. — Психиатр называется. Я ему позвонила насчет Игоря, он говорит, пойдем выпьем кофе, а сам в окно.
— Подожди, а кто тебя с ним видел? — спросил дядя и посмотрел на меня таким долгим и пронзительным взглядом, что я почувствовал крайнее неудобство.
— Он говорит, что за этим придурком следило КГБ, — зло кивнула в мою сторону Ида, словно я был виновником ее неприятностей.
— Вот как! — удивился Омар. — Может быть, они и за вами следили? Ладно, вы пока отдыхайте, а там разберемся.
— Ты куда меня привезла, стерва? — поинтересовался я, когда гостеприимный хозяин ушел, а мы сели в тени ветвистого дерева, чтобы выпить стоящий на круглом столике ледяной напиток.
— У меня в любую жару прохладная кожа, — похвасталась девушка, не обращая внимания на мой раздраженный тон.
— Ты что, вся такая? — спросил я, поглаживая ее по гладкой и прохладной ноге.
— Всегда одинаковая — в любое время года и суток, — гордо произнесла Ида.
— Заманчиво, — сказал я, раздраженный тем, что она ловко ушла от ответа.
На огромном балконе появилась блестящая лысина с мобильным телефоном.
— Какой адрес у этого попрыгунчика?
— Не знаю, — растерялась Ида, — у меня есть только номер телефона.
— Я знаю, — сказал я и назвал адрес, выдерживая далекий, но прицельный взгляд Омара, который безмолвно и быстро исчез в здании.
— А где чечены? — поинтересовался я.
— Что вы! — всплеснула руками девушка. — Это ассирийцы. Дядя большой любитель истории древнего мира.
— Вот как! — воскликнул я и стал думать, что меня больше удивило: редкое увлечение или национальность. Мои размышления прервал любитель древности, выглядевший, впрочем, вполне современно в шортах и майке «Nike».
— А вы шутники, ребята, — сказал он. — В городе произошло только одно убийство: на вокзале цыганку зарезал ревнивый муж. Других происшествий сегодня не было. Во всяком случае, с балкона никто не прыгал и голову об асфальт не разбивал.
— Блин! — выразила свое крайнее недоумение Ида. — Как же так?
— Разберемся, — сказал Омар, и его лицо приняло зловещее выражение, хотя я плохо разбирался в азиатской мимике. Вполне возможно, что его лицо выражало что-то другое, например, надежду на благоприятный исход дела. — Я люблю шутников, да и сам иногда шучу.
— Это какая-то ерунда, — произнес я в полной растерянности, — мы оба видели, как он выпрыгнул и разбился. Не может быть, чтобы труп целый час лежал среди бела дня возле дома. Значит, его кто-то подобрал.
— Зачем? — резонно спросил Омар. — Кому нужен труп на свою голову?
— Если нет трупа, — радостно воскликнула Ида, — нет и преступления. Выходит, я могу ехать домой.
— Я в этом не уверен, — сказал ее дядя, поглаживая бритую голову. — Раз приехали — будете гостить.
— Вот и хорошо! — сказала девушка и несколько раз подпрыгнула, хлопая в ладоши, демонстрируя свою радость.
— Вы что-то говорили про слежку, — произнес Омар.
— Парень, который разбился, был моим другом, — начал объяснять я.
— В КГБ тоже ваши друзья? Может быть, они и за вами следили?
— Все возможно, — нахально предположил я.
— Ладно, отдыхайте, потом разберемся, — сказал Омар и хлопнул в ладони.
Из-за деревьев вышли ассирийцы в образе чеченцев и проводили, точнее отконвоировали нас в комнаты, которые находились в разных концах дома. Оставалось гадать: заботился ли хозяин о целомудрии своей племянницы или хотел допросить нас без помех. Мы прошли через огромный холл по скользкому блестящему паркету. Я невольно оценил огромную хрустальную люстру и чудовищно дорогую мягкую мебель «Честерфилд», которая, на мой взгляд, очень жесткая и неудобная. Мое внимание привлекла висящая на стене в бронзовой раме большая картина Джорджоне «Юдифь».
«Копия, — подумал я, хотя отчетливо знал, что оригинал находится в Эрмитаже, — но довольно старинная».
Черт знает что! И здесь отрезанная голова! Прекрасная Юдифь наступала прелестной ножкой на почерневший лоб несчастного Олоферна. С необыкновенным изяществом героиня держала в руках грозный меч. В той же манере, жеманно оттопырив несколько пальчиков, современные звезды экрана берут в руки мужской член, чтобы поднести ко рту. Я, конечно, не искусствовед, но машинально отметил отображенную на картине игру голов. Верхняя голова смотрит вниз, скромно потупив глазки, на результат своего кровавого труда. Это придает лицу выражение необыкновенной ангельской кротости. Меня не удивило, что Юдифь отрезала голову ассирийцу. В конце концов, евреи с давних времен стремились что-то отрезать. Однако мало кто может отрезать голову с таким нечеловеческим изяществом.
Героиня только что отделила голову от бьющегося в конвульсиях туловища. Она еще не выпустила из рук орудие убийства, а обезглавленное тело еще перебирает ногами, словно стремится убежать от своей участи. Убийца наступает изящно обнаженной ножкой на кровавый трофей. Она смотрит на сиротливо откатившуюся голову с таким чувством сочувствия и сожаления, что тайное торжество выдает только укромная улыбка слегка искривленных губ. Все же у древних был стиль. Вот она, психологическая глубина! По сравнению с этой картиной «Основной инстинкт» и «Молчание ягнят» — мелочи жизни, детские игрушки.
Однако наиболее интересной деталью картины, несомненно, является отрезанная голова. Художник явно не был согласен с традиционной версией. Джорджоне нарисовал в высшей степени одухотворенную мертвую голову. Даже смерть не смогла стереть с лица Олоферна выражение неземного восторга. Конечно, каждый второй мужчина тайно мечтает умереть от руки замечательной женщины. Отрезанная голова, с блаженной экстатической улыбкой, явно устремлена вверх. А прекрасная головка героической еврейки опущена вниз. Возможно, здесь намек, тайный замысел или просто безошибочный инстинкт художника. В любом случае, у людей времен Ренессанса были весьма странные представления об убийстве.
Я покосился на ассирийца, который терпеливо стоял позади меня, пока я разглядывал картину. Ему, наверное, было обидно за своего далекого предка. Он отвел меня в комнату на втором этаже и молча закрыл за собой дверь. Я сразу разделся и пошел в ванную. Тугая струя чуть теплой воды ударила по моим загорелым плечам. Что произошло с телом Марка? Кому понадобилось подбирать и прятать труп, да еще так быстро, что органы ничего не знают? Я не сомневался, что мафиозный Омар звонил весьма осведомленному человеку. Вспомнился другой Марк и другое таинственно исчезнувшее тело. Еще одна нелепая, нужно сказать, история. Вспомнилось также женское тело, извивавшееся на лошадином члене карлика. Вряд ли она придет и принесет полотенце. Впрочем, в дверь постучали.
— Войдите, — сказал я с трепетом в голосе и начал возбуждаться.
К сожалению, вошел ассириец, который сказал, что через час меня ждут на балконе к обеду.
— Как тебя зовут? — поинтересовался я.
— Камаз, — скромно ответил он, и я почувствовал, что разговариваю не с машиной для убийства, запрограммированной в двоичном коде «резать — не резать», а с простым ассирийским парнем, с которым можно завязать обыкновенные человеческие, может быть, даже душевные отношения.
— А можно ли, Камаз, в вашем сельском магазине купить шорты, две фирменные майки и блок «Мальборо»? — вкрадчиво спросил я.
— В нашем магазине все можно купить, — уклончиво ответил он, — были бы деньги.
— Деньги есть, — радостно сказал я и вылез из ванны, чтобы достать пачку денег и протянуть древнему человеку. — Бери сколько нужно.
— Я неподкупный, — объяснил Камаз и скрылся за дверью.
Жара неожиданно спала, и я почувствовал бодрость, а вместе с ней и желание. «Старею», — грустно подумал я, поскольку раньше мог трахаться в сорокаградусную жару в наглухо зашнурованной палатке, где оставалось так мало воздуха, что приходилось непрерывно дышать изо рта в рот. Я вышел на балкон и, закурив сигарету, стал любоваться набегающими на глаза горами, с удовольствием вдыхая табачный дым, чье изобретение молва приписывала сатане. Подумалось также о стакане хорошего вина.
