Ханох Левин - Сотворение мира за счет ограничения пространства, занимаемого Богом
Вернулась домой. Пошла отдохнуть, стараясь не наткнуться на стул. Встала с кровати, чтобы вскипятить воду для кофе, и наткнулась на стул. Упала. Поранила коленку, кисть руки, локоть и нос. Похромала в поликлинику. Старалась не споткнуться о ступеньки при входе. Не споткнулась. Очень обрадовалась и ударилась о стену. Двое, смеявшихся уже четыре раза, засмеялись в пятый раз. Четвертый раз перевязали нос, третий раз — локоть, второй раз — кисть руки и первый раз — коленку. Вышла из поликлиники. Старалась не упасть с лестницы.
Вернулась домой. Пошла отдохнуть. Старалась не наткнуться на стул. Встала с кровати, чтобы открыть холодильник, но по ошибке открыла окно. Выпала из окна прямо в кузов проезжавшего грузовика. Грузовик ехал пять дней без остановки в полной темноте. На шестой день он остановился. Я хотела слезть, но наткнулась на борт кузова и упала на землю. Два человека засмеялись. Один пробормотал что-то по-французски. Я поняла, что приехала в Париж. Ура, Париж! Начинается новая жизнь!
1976Ищель и Романецка
Однажды в четверг мрачноватый, потертый жизнью холостяк по имени Ищель познакомился по телефону с девицей, которую звали Романецка. Голос в трубке показался ему приятным. Он был не писклявый, а грудной, с хрипотцой и даже в некотором роде возбуждающий. Она не стала ему отказывать, не попыталась найти предлог, чтобы увильнуть от свидания, а, наоборот, проявила чуткость, доброту, милосердие и согласилась встретиться с ним на исходе субботы[2].
— В честь кого вас назвали Романецкой? — спросил Ищель у голоса в трубке.
— Мои родители сотворили меня в романтической атмосфере, — ответил голос.
При этих словах в штанах у Ищеля подпрыгнуло нечто крохотное. Интеллигентные, просвещенные родители, пропитанная эротикой атмосфера, возбуждающий голос — о чем еще может мечтать мужчина! В сущности, все, что ему остается теперь сделать, — это пойти и вздрючить ее как следует. А если придется познакомиться с ее мамашей, женщиной, надо полагать, шаловливой, либеральной, лет сорока… Что ж, если надо, вздрючим и мамашу!
И вот наступила суббота. Дело было летом, в конце августа. Палящее солнце раскалило наш город добела и закатилось. Вечер стоял душный и влажный. Воздух был насыщен густыми испарениями, как в прачечной, и люди на улицах выглядели помятыми, как выжатое после стирки белье.
Выходишь из дома свежий, надушенный… и тотчас же автобусы обдают тебя черным дымом выхлопных труб. От асфальта, дрожа, поднимается горячий воздух, из дверей ресторанов валят клубы пара, а изо рта после недавно съеденного субботнего обеда пахнет какой-то кислятиной. Не успеваешь пройти несколько шагов, и вот уже пот льет со лба градом и ты воняешь, как протухшая рыба. А у тебя, как назло, свидание с девушкой. Ты старательно почистил перышки, надушился, намазался всякими притираниями и не можешь позволить себе, чтобы от тебя воняло. Поэтому, выйдя из дому, Ищель пошел медленно-медленно, чуть ли не на цыпочках, и ставил ноги на землю очень осторожно, едва касаясь асфальта, дабы свести до минимума трение с внешним миром, сэкономить энергию и отрегулировать потоотделение. А поскольку волнение тоже увеличивает выделение пота, Ищель старался не думать ни о девушке, с которой ему предстояло встретиться через четверть часа, ни о девушках вообще, а пытался сосредоточиться на чем-нибудь нейтральном, например думать о президенте швейцарского Красного Креста.
Так он и шел по улице Арлозорова, в западном направлении, навстречу своему ослепительному будущему, ожидавшему его на углу улицы Дизенгоф. Вернее, не шел, а плыл. Или, можно даже сказать, крался, как вор в подвале. И душа его была нейтральна, как горная Швейцария. Но, несмотря на то что шел он медленно, все равно был на месте почти на десять минут раньше.
Еще не дойдя до угла, он увидел какую-то женщину, стоявшую возле витрины и смотревшую в его сторону.
— Это вы? — спросила она почти беззвучно, с неуверенной улыбкой на губах, и в одну секунду, как по мановению волшебной палочки, ароматы духов и кремов, которыми умастился Ищель, испарились, его прошиб горячий пот и в воздухе разлилась терпкая вонь.
Боже, какое разочарование! Настоящая катастрофа! Сорокалетняя мамаша, говорите вы? Да самой Романецке не меньше сорока! А как выглядит? Вы только посмотрите, как она выглядит! Какая-то поношенная, несвежая, ничего возбуждающего, волнующего… Черные жирные волосы, спадающие на пухлое рябое лицо. Короткое прямоугольное тело. Маленькие злобные глазки, готовые проглотить все, что попадется под руку… Выше мы сравнили город с прачечной, а горожан — с выстиранным бельем. Романецка же походила на измятую мокрую кухонную тряпку. Все, что ему хотелось сделать с ней, — это взять ее под мышки и повесить сушиться на заднем дворе.
Со стороны их встреча выглядела так. Романецка, неуверенно улыбаясь, делает полшага навстречу Ищелю, и на губах у нее немой вопрос — «Это вы?». А Ищель, потрясенный и разочарованный, застывает на месте. От внимания Романецки не ускользает, что Ищеля передернуло от отвращения. Ее лицо искривляет нервная судорога, а ее вопросительная улыбка сменяется пристыженной, как будто она хочет сказать: «Ну вот, опять разочаровала мужчину, снова причинила ему расстройство». Ищель подходит ближе, замечает у нее два седых волоса и погрубевшим от неприязни голосом спрашивает:
— Романецка?
— Ищель? — отвечает ему приятный хрипловатый голос.
«Ну что ж, — думает Ищель, — по крайней мере, хоть голос у нее нормальный». Впрочем, от старания Романецки казаться веселой ее голос немножко скрипел.
Они стояли друг против друга, как два дома. Романецка почувствовала, как Ищель со стуком захлопнул перед ней дверь своей души, а через какое-то время стало слышно, как и на его окнах опустились глухие жалюзи. Тогда она тоже зашла в свой дом, заперла дверь на замок и опустила жалюзи. Когда же спустя еще одно мгновение в окнах души Ищеля погасли все огни, ей тоже стало незачем жечь свет и она выключила его. Воцарилась тьма. Две погасших души с задраенными входами и выходами стояли друг против друга и молчали.
На сем романтическая глава данной истории и заканчивается. Впрочем, была она столь короткой, что, в сущности, не успела даже и начаться. По сути, это был всего лишь, так сказать, зародыш встречи, обещание на будущее. В четверг во время разговора по телефону струна натянулась, а на исходе субботы на улице Дизенгоф — лопнула. Но ведь ясно же, что таким образом их встреча завершиться не может. Нельзя прийти на свидание, увидеть девушку, сказать: «Извини, но ты, к сожалению, уродина, да и вообще меня ждут дома» — и уйти. Встречу нужно закончить так, как положено в цивилизованном обществе. И тут начинается вторая глава нашей истории. Прозаическая.
«Черт побери! — подумала Романецка. — Если уж я вышла-таки сегодня из дома, если уж мужчина пригласил меня в первый и, скорее всего, в последний раз провести с ним вечер, то надо, по крайней мере, завершить это свидание в хорошем ресторане. Враг, разумеется, попытается отделаться дешево, но я обязана нанести ему решающий удар, чтобы он понес тяжелые потери. Да, пусть я некрасива. Называйте меня как хотите. Однако того, что мне причитается, я не уступлю никому».
Когда они по инерции сделали шаг навстречу друг другу, улыбка Романецки искривилась, на лице ее появилось ироническое выражение (а ирония, как известно, — дочь отчаяния), и, обращаясь то ли к себе, то ли к Ищелю, она спросила:
— Ну что, так и будем стоять, на витрины глазеть?
— Зачем же, — ответил Ищель с тяжелым сердцем и окаменевшим от злости лицом. — Можно пойти посидеть где-нибудь.
А сам при этом подумал: «Ну вот. Эта сука уже пытается заставить меня раскошелиться». И хотя прекрасно знал, что «посидеть» означает «поесть», он так и не смог заставить себя выговорить слово «поесть», как будто надеялся на какое-то чудо. Как будто если он скажет «посидеть», то ему удастся отделаться сидением на какой-нибудь скамейке или, скажем, на каменном заборчике возле одного из домов. Понятно, что такое чудо маловероятно. В самом деле, кто в наши дни сидит на скамейках? Разве что старики какие-нибудь или нищие. А на каменных заборчиках? Кошки да малыши трехлетние, которых папаши поддерживают, чтобы не свалились. Но мужчине, пригласившему женщину на свидание, какой бы уродиной она ни была, даже и в голову не придет сидеть с ней на заборчике.
Однако не успел Ищель выговорить «Можно посидеть где-нибудь», как Романецка моментально отреагировала.
— Где? — спросила она сухо и деловито.
Внутри у Ищеля все так и вскипело. «Вот стерва. Даже времени не дает подумать. Сразу скажи ей где. А ваше имя, — захотелось ему вдруг спросить, — оно часом не происходит от названия страны Румынии?» Но вместо этого неожиданно для себя он выпалил:
