Василь Ткачев - На всё село один мужик (сборник)
– Что делается, а? Что делается? До чего дошли! Докатились! Нет, я дружка своего закадычного поминать водой не стану, как того хочешь.
– И не вздумай припереться с бутылкой! Не вздумай! – решительно заявила Лидка.
– Мое дело!
– Тогда лучше не приходи!
– Как это – не приходи? – обиженно глянул на Лидку Степан.
– Степа, я же поминок этих вовсе не хотела делать. Я ведь сказала ему, когда живой был: умрешь, негодяй, забуду на второй день, так и знай. Он же у меня в печенках сидит, Иван. Вот тут сидит… – показала рукой, где у нее таится боль. – Марусю попросила, если раньше отойду, чтобы рядом с ним не хоронили меня: живой опостылел. Так что и со своей бутылкой не приходи.
– А я сказал Ивану: когда умрешь, не позабуду тебя, братка. Как я в глаза ему гляну? Каким способом? Ответь мне.
– А я тебе сказала, что сказала. Мы тогда с Марусей посидим. Без тебя. Вдвоем.
– Лидка, опомнись, не бери грех на свою душу! – предупредил Степан.
– Грех? Какой грех? Это пить – святое дело? Да? Пить? – вскипела Лидка. – А о других вы думаете, когда с бутылкой дружбу заводите, булькачи? О женах, о детях – думаете? Он вот меня одну оставил. Под старость. Я была ему нужна только молодая, здоровая. А теперь сама коси, копай, сажай. Ему хорошо: там ничего делать не надо, в гробу-то…
– Так иди и ты… туда, – криво как-то усмехнулся Степан.
– И я пойду, а куда же денусь. Отгулял, паразит, на этом свете – и пошел себе, а ты тут горбаться.
– Пей не пей, а сколько дано – столько и будешь корячиться на этом свете.
– Неправда! Она, она, зараза, его скрутила раньше, чем надо. И тебя то же самое ждет.
– Завелась, завелась, молотилка, – поморщился Степан.
– Это же никому не говорила, что он выделывал. Сам работать ленился…
– Так и хорошо тогда, что умер, – сказал и закраснелся Степан: плохо сказал.
– Да и какой же работник из человека, когда его на похмелье лихорадка бьет? А водку ищет. Мне надо было бы его сразу прогнать, когда молодой была. Ногой под задницу – вон! Как поженились только, он уже и тогда показал себя… Никому не рассказывала. Стеснялась… Теперь расскажу. Послушай. Самогон я выгнала – новый дом строить начали, людей угостить собиралась. Новоселье сделать. Радость же – новый дом.
– Это да. Особенно тогда, после войны, тяжело было строиться, – согласно кивнул Степан.
– Спрятала я самогон и на работу колхозную побежала. Лен теребили, как сейчас помню. А он дома остался – ставни подгонял. Работаю себе, ни о чем плохом не думаю, а он, паразит, все перештыковал лопатой в огороде, сено переворошил – искал ее, заразу… Я уже знала его повадки, грешок водился, потому и спрятала. Не нашел. Тогда что он делает, холера? Знал же, паразит, что самогон в большой банке был, налил в порожнюю банку чуть поменьше воды, поставил на стол, хлеба нарезал, луковицу положил, а сам смотрит, когда я на обед бежать буду. Только я порог переступила, он пьяным и прикинулся. Лежит и стонет. Оборвалось что-то у меня внутри, как только увидела, что половина самогона выпито. Руками всплеснула: «А такую твою! В корчи спрятала – и там нашел!» Натолкала ему хорошенько тумаков, за банку с водой – тогда же не знала, что там вода – и перепрятала. А сама опять на лен. Не успела порог переступить, а он к корчам, поразбросал их, нашел самогон и почти весь выпил. А?
Степан смеется до слез на глазах.
– Такое вот было у меня с Иваном новоселье, – горестно вздохнула Лидка. – Ты чего хохочешь? Смешно тебе? Сам же над собой и ржешь.
– А не рассказывал! А не рассказывал! – смахивая рукавом слезы, крутил головою Степан. – Ну Иван, ну артист! Райкин!
– Такие спектакли он часто устраивал. Этих анекдотов он придумал на своем веку уйму. Так что не приходи, Степан, с бутылкой. Не надо. Не могу я смотреть на нее.
Степан вздохнул, искоса глянул на Лидку:
– Так зачем же тогда поминки? Картошки с огурцом налопайтесь с Марусей и песню затяните.
– Петь, может, не споем, а поплакать поплачу. Все же я от него четверых детей родила. Приходи… – Ни слова более не сказав, Лидка потопала к своему подворью.
– Лидка! – крикнул вдогонку Степан.
– Чего? – повернулась старуха.
– Я дома… чарку… так и быть. А тогда прибегу. Ага? – как бы извиняясь, уже тихо произнес Степан.
– Только пьяным не будь в моем доме, – предупредила Лидка почти гневно.
– Тьфу! Такая наша уже мужицкая участь: умрешь – и не помянут как следует. – Степан потоптался на одном месте, вспомнил про метлу, которую прежде забросил на подворье, сходил за ней и принялся наводить порядок перед своей избой. – Сейчас мы, сейчас…
Он обычно любил выпивать на скамейке. А чего? Людей в Круглице нет, кроме Mapycи и Лидки, никто не прицепится, чтобы и ему капнул, да и воздух чистый, густой. А тут потопал в дом. Рассуждал: «А то еще Лидка заприметит, что более обещанной чарки проглотил. Ну ее!» Приготовил закуску – кусочек хлеба и молодую луковицу с перышками, наполнил стакан, чуток налил во второй – для Ивана. Поднял свое питье, вздохнул:
– Иван, ты слышишь меня? Поминать тебя буду. Подготовься. Сегодня год, как ты ушел от нас, друг мой любезный. И выпить не с кем. Один остался. Эх! Cпи спокойно, дружок. – Выпил. – Как слово давал при жизни, за тебя, братка, и выпил. Кто же, если не я? А твоя баба, Лидка, не поминает по-нормальному. Ну, ты же знаешь ее, не тебе говорить. Стервы они, бабы! У нас тут, Иван, перемены большие. Рынок надвигается. Пенсия каждый месяц новая. Водка дорогая. Так что, может, и хорошо, что ты вовремя ушел… не видишь всего этого кавардака. Эх, попивали, попивали мы с тобой, братка. Было-о. Где вы, золотые дни? Верните Брежнева. Ну, Иван, еще разреши за тебя. – Выпил. – Вот и хорошо. Ну что тебе еще сказать про житье-бытие? А хрен его знает что. Я тут один средь баб – как подсолнух в голом поле. Ага. Лидка твоя еще здоровая, что кобыла. С Марусей они спелись, а больше не с кем. Одна за одной ходят, как привязанные. Не пьют. Чего нет, того нет. А в Хатовне есть бабы, которые мужикам не уступают. А они – нет, держатся молодцом. И меня еще воспитывают, бывает. Наставления читают. Мораль. «Не пей, Степан, а то скоро с Иваном встретишься». Видал? А мне, может, и хочется встретиться с тобой, посидеть, как в былые времена. Только, Ваня, не там, где ты теперь, не-ет. Если бы у меня за столом… или, в крайнем случае, на моей скамейке. Давай споем? Ты ж моя, ты ж моя перепёлочка-а-а… Иван, помогай! Ты ж моя, ты ж моя, перепёлочка-а…
Поминки Степан проспал.
Утром следующего дня Степан выкатил велосипед, старенький, скрипучий, но колеса кое-как крутятся – можно рулить. Он иногда это и делает, особенно когда надо в магазин на центральную усадьбу. После вчерашнего в Степановой голове – все равно как черти в ступе мак толкут… Старик медленно, неуклюже цепляет на руль велосипеда сумку с бутылками. Им в сумке тесно, напил в последние дни много, и они выпадают из сумки на землю. Степан матерится, не сдается, подбирает посуду, втаптывает, словно сумка резиновая. За этим занятием его и захватили Маруся с Лидой.
– Куда? Не пустим! – над ухом старика прогремел властный голос Mapyси.
– Никуда не поедешь! – это уже Лидка.
– Лидка, спусти колеса, у него нет насоса.
– Правильно! – Лидка вытащила золотники. – Теперь не поедет.
Степан наконец понял, что происходит. Безнадега. Если женщины взялись за свое – сделают, тут у них и азарту, и задора хватит. Отступая в сторонку, старик взмолился:
– Бабы! Бабы-ы! Вы же… вы же страшнее немцев! Что вы делаете?
– А если вздумаешь без велосипеда идти за вином – свяжем. Лидка, веревка есть? – Маруся сняла сумку с бутылками с руля, покатила велосипед под сарай.
– Найдем!
– А теперь выноси стул, – поставив велосипед, глянула на Степана Маруся, притопнула ногой. – Стул, говорю! Или табурет!
– Зачем? – удивился Степан.
– Выноси!
Пока Степан ходил за стулом, Лидка шепнула Mapycе:
– Что это ты, девка, задумала?
– Подожди, я и сама еще не знаю, – также шепотом ответила Маруся.
Степан принес стул.
– Нате, – сказал он чуть раздраженно.
– Садись, – приказала Маруся.
– Ну, сел.
– Лидка, становись поближе ко мне, – Маруся дернула Лидку за рукав.
– Закурить… это хотя можно? – кривясь, попросил разрешения Степан.
– Кури, – разрешила Маруся.
Степан пытается прикурить, но спичка никак не может встретиться с папиросой – трясется рука. Лидка помогает прикурить.
– Спасибо, Лидуся, ты человек, – поблагодарил Степан.
– Ты меня не хвали, – несмотря на хорошее слово, Лидка легонько дернула старика за ухо. – Не хвали, хитрец. Эх, Степан, Степан! А ешь как? Попадаешь ли ложкой в рот?
– Не-а. Пока не выпью – не попадаю, – все равно как ожидая сочувствия, искренне признается тот.
