Валери Виндзор - Лгунья

Обоим чемоданам здорово досталось во время аварии. Они были продавлены и перевязаны бечевкой. В них оказалась только одежда, обувь, краска для волос — и тому подобные личные вещи.

— Bon, — сказала я сестре Мари-Терезе. — C'est tout.[48] — От этого вранья стало немного не по себе: словно я сделала что-то неприличное.

Она улыбнулась и унесла чемоданы. Я сидела у окна, держа на коленях сумку Крис. Она принесла мне нежданную радость, эта сумка, как будто посмертный подарок. Мне придется вернуть Крис её имя, но подарок я имею право сохранить. Кредитные карточки, водительские права, все, что связано с именем Крис Масбу, я выброшу перед уходом. Порву и спущу в туалет. А косметику, очки и деньги оставлю себе. Восьми тысяч франков мне хватит на сто лет, ну, на два-три месяца точно. Лучше всего, решила я, сесть в поезд и махнуть к морю. Дальше мои замыслы не шли. Наверное, меня посещали некие туманные идеи возвращения в Англию по паспорту Крис, хотя полиция до сих пор его не вернула, но я не слишком ломала себе голову над подобными мелочами. Единственное, чего мне хотелось, это пожить в каком-нибудь дешевом отеле, побыть наедине с собой, погулять по берегу, не спеша покататься на лодке, и не думать ни о чем кроме цвета воды и той нереальной точке пространства, где море встречается с небом, и одно превращается в другое. В детстве я всегда хотела стать моряком, чтобы под парусом плыть по морю к этой точке таинственного слияния, и миновать её, будто пройти сквозь зеркало и оказаться на другой стороне, в другом мире.

— Моряком? — сказала моя мама. — Нет, дорогая, не думаю.

— Моряком? — сказал мой отчим, держа ложку с пшеничной соломкой перед усами, испачканными молоком и желтыми от никотина. — Зачем, скажи на милость, тебе становиться моряком?

Так что с самого начала я знала, что это мне не светит.

Я разработала простой план. Через пару дней, когда я смогу понемногу ходить без костылей, я спрошу сестру Мари-Терезу, нельзя ли мне погулять в саду. Это значит, что ей придется найти мне какую-нибудь одежду. А у меня появится шанс сориентироваться. Потом, во время посещений, когда всем будет не до меня, я смешаюсь с толпой родных и знаомых и вместе с ними выскользну за ворота. Потом сяду на поезд и поеду на юг, пока не окажусь за пределами страны, где притворюсь абсолютно свободной, свободной духом, как Крис, и намеренно не стану думать о будущем.

Я сидела у окна, сосредоточенно подсчитывая, на сколько мне хватит восьми тысяч, если тратить 180 франков в день, но сбилась из-за шума: в коридоре разговаривали на повышенных тонах. Я услышала, как бедная сестра Мари-Тереза, которая сидела со мной все реже, она теперь отвечала за стирку, щебечет, как испуганная птаха. Мужской голос возражал и заглушал её. Дверь открылась, да так резко, будто её снесло с петель ураганом, — в проеме, широко распахнув руки, стоял маленький круглый человечек.

— Мари-Кристин! — сказал человечек и так крепко сжал меня в объятиях, что я не могла шевельнуться. У него была толстая шея и барсучья голова с проседью, у этого человечка, который, к моему ужасу, кажется, принимал меня за Мари-Кристин. — Дай же на тебя посмотреть! — сказал он, немного ослабив хватку. Меня смутила страстность и пристальность его взгляда. Я потупила глаза. Он был глубоко растроган увиденным, очень глубоко — в глазах его стояли слезы.

— Ma pauvre petite…[49] — сказал он и снова прижал к груди. Ребра мои взвизгнули от боли. Он трижды поцеловал меня в обе щеки и тут же повторил всю процедуру. От его волос исходил странный резкий запах. Он сказал, — а говорил он на быстром, малопонятном французском, который, заметив мой растерянный вид, сменил на быстрый и совсем уж не понятный английский, — он сказал, что был оглушен известием о моей аварии, возмущен поведением властей, намеренно не пускавших ко мне родных, и счастлив найти меня в такой хорошей форме. Он готов забрать меня домой. Сейчас же. Сию минуту. Машина ждет на улице.

Сестра Мари-Тереза в отчаянии заломила руки. Мне стало жаль её. Я предложила ей по-французски позвать доктора Вердокса.

— D'accord[50], - сказала она и поспешила прочь, обещая вернуться.

— Глупая тетка, — сказал человечек с барсучьей головой. Кожа у него была гладкая и загорелая. Он снова отстранился, и держа меня на расстоянии вытянутой руки, критически осматривал. Я заметила замешательство в его взгляде.

— Вы меня не узнаете, да? — спросила я. Теперь, когда настал решающий момент, я была на удивление спокойна. Я все продумала. Сочинила целую историю. Понимаете, скажу я, дело в том, что все были настолько уверены, что я Крис Масбу, что я и сама в это поверила; теперь память начала возвращаться, и я поняла, что я не она.

— Это я-то не узнаю! — воскликнул он с обидой, прежде чем я успела выложить свою сомнительную историю о потере памяти. Его, кажется, здорово задело, что я его в этом заподозрила. — Конечно, узнаю. По-моему, как раз au contraire[51], это ты меня не признала.

Я была на сто процентов уверена, что это тот самый дядюшка, о котором Крис упомянула в открытке.

— Дядя Ксавьер? — спросила я.

Лицо его расплылось в улыбке. Под глазами, на щеках, на лбу заиграли морщинки. — Столько воды утекло, — сказал он, — а ты все не едешь и не едешь. Совсем нас забыла. Когда я тебя видел в последний раз, ты была вот такая, — его рука застыла на высоте двух футов от пола. — Вот видишь, я не ошибся. Не помнишь. Не помнишь своего дядю Ксавьера.

Я смотрела на него спокойным взглядом: помнится, я была восхитительно спокойна.

— А вот и помню, — сказала я.

Он засмеялся, счастливый.

— Знаю я, что ты помнишь. Помнишь медовых пчел?

— Медовых пчел?

— Да. Помнишь? — он ободряюще кивал мне. Ах, как нехорошо, нехорошо дурачить его. Надо было с самого начала признаться, что я ничего не могу помнить.

— Нет, — сказала я. — Каких пчел?

На лице у него было ясно написано разочарование.

— Не помнишь пчел?

— Я была очень маленькая, — сказала я.

— Вот такой высоты.

— Я имею в виду возраст.

— Восемь, — сказал он. Он держал меня за плечи и разглядывал так, словно я какое-то чудесное явление.

Нелепейшая ситуация, я просто не знала, что делать. Мне было ужасно любопытно, та ли я, кого он ожидал увидеть, поэтому я так прямо и спросила:

— Вы меня такой себе представляли? — спросила я. А сама подумала: до чего легко человек принимает то, что, по его мнению, должно быть правдой.

— Ты повыше, чем я думал, — сказал он. — Мне казалось, ты мне будешь досюда. — Он дотронулся до середины лба.

— А все остальное? — не отставала я. Мне хотелось, чтобы он признался, что я ничуть не похожа на Крис Масбу.

— Раньше у тебя были светлые вьющиеся волосы.

— Ну, волосы. Волосы с возрастом темнеют.

— О! — сказал дядя Ксавьер, ибо наконец прибыл доктор Вердокс, за ним по пятам семенила сестра Мари-Тереза, нервно всплескивая руками. — Bon.[52]

Тараторя по-французски, дядя Ксавьер принялся выяснять отношения. Доктор Вердокс насупился, надев маску прохладной учтивости. Я сидела на стуле у окна и слушала; из десяти слов я понимала в лучшем случае одно. В один момент мне показалось, что дело дойдет до рукопашной. Дядя Ксавьер был ростом ниже доктора Вердокса, но намного сильнее. Доктор Вердокс рядом с ним выглядел хрупким и непрочным. В конце концов, они, похоже, пришли к какому-то решению. Оказалось, победил дядя Ксавьер. Он шел к окну, задрав нос.

— Вы поняли? — спросил доктор Вердокс. Он разволновался, лицо его в обрамлении рыжих волос так и пылало.

— Ничего она не поняла, — снисходительно сказал дядя Ксавьер. Alors[53], растеряла весь свой французский.

— Ваш дядя просит разрешения увезти вас домой, — сказал доктор Вердокс. Он был ужасно сердит. — Разумеется, это совершенно невозможно. Так я ему и сказал. Я не могу этого позволить. Однако если вы будете поправляться в том же темпе, я смогу в понедельник вас отпустить.

Грубо говоря, из этой маленькой помпезной речи я поняла, что дядя Ксавьер выдвинул доктору Вердоксу ультиматум: понедельник — крайний срок. К этому сроку, выпишут меня или не выпишут, — в любом случае дядя, который расхаживал по палате с довольным и гордым видом, заберет меня.

Я пожала плечами. Мне тоже было все равно. Я вполне могу изменить первоначальный план и позволить этому самодовольному петушку увезти меня, совершив, таким образом, первую часть путешествия на машине. Это, по крайней мере, избавит меня от необходимости тайком удирать из больницы и от утомительной пешей прогулки до станции. А ещё сэкономит внушительную сумму от стоимости билета. Именно это и надо сделать, думала я, это или что-нибудь в том же духе. Нежданно-негаданно у меня появилась возможность выбирать. Я к такому не привыкла. Поэтому просто сидела на кровати, улыбалась и ждала. Торопиться было некуда.